Страница 8 из 10
Безусловно, его возмутило то, что конфиденциальный разговор с Крупской кто-то (не обязательно она сама) передал Ильичу. Тем более что с ней он уже объяснился по поводу инцидента и, по-видимому, они, по меньшей мере, договорились о том, чтобы Ильич ничего о нем не узнал. Но вышло иначе. И Сталин, старый конспиратор, заподозрил неладное.
Кто сообщил Ленину о ссоре? Зачем это было сделано? Почему вдруг именно в данный момент ему был передан «компромат» на Генерального секретаря? Могло ли так произойти случайно?
Обмен резкими письмами между Лениным и Сталиным, давними друзьями, вызывает много вопросов. Поэтому есть смысл сначала выяснить его предысторию.
Большое недоумение вызывает то обстоятельство, что речь шла об инциденте, произошедшем два месяца назад. Он давно уже был исчерпан. С тех пор Сталин не раз общался с Крупской. Лично ей не было никакого смысла ворошить прошлое.
Столкновение двух партийных лидеров произошло в самое неподходящее время для них обоих. Владимир Ильич продолжал болеть, и лишние волнения, да еще такие сильные, могли только усугубить его состояние (что и произошло). В апреле должен был состояться XII съезд ВКП(б), и Сталину могло сильно навредить ухудшение отношений с Лениным, все еще сохранявшим свой высокий авторитет.
Случайно ли произошло такое совпадение?
Все прекрасно знали: у Владимира Ильича нервное расстройство. Зачем же в таком случае раздражать его, сильно волновать? Тем более что его состояние волнообразно то ухудшалось, то временно улучшалось. А тут — такое потрясение!
В конце 1922 года его по рекомендации врачей, можно сказать, изолировали от любой текущей работы. Однако ничем, кроме политики, он по-прежнему не интересовался, приступив к чтению семитомника «Записки о революции». (Автор Н. Н. Суханов, участник революционных событий, бывший меньшевик и член ЦИКа, работал в ряде советских учреждений как экономист и редактор периодических изданий. Его жена М. И. Гляс-сер была секретарем Ленина по вопросам партийного руководства.)
В середине января его секретарь М. А. Володичева записала в дневнике дежурств:
«Владимир Ильич вызывал от 6-ти до 7-ми на полчаса. Читал и вносил поправки в заметки о книге Суханова. В течение минут 10-ти, 15-ти диктовал продолжение о том же…
В то время, когда диктовал фразу «Нашим Сухановым…», — на слове «…и не снится…» остановился и, пока обдумывал продолжение, шутливо бросал слова: «Вот какая память! Совершенно забыл, что я хотел сказать! Черт возьми! Беспамятность удивительная!» Просил сейчас же переписать заметки и дать ему.
Наблюдая его во время диктовки несколько дней подряд, заметила, что ему неприятно, если его прерывают на полуфразе, т. к. тогда он теряет нить мыслей».
Нетрудно заметить, что из этих наблюдений нельзя сделать вывод о каком-либо расстройстве психики Ленина, в чем пытаются уверить нас его противники. Конечно, небольшие провалы в памяти, отсутствие прежней сосредоточенности и гибкости мысли указывают на заболевание сосудистой системы головного мозга. Но Владимир Ильич следит за своим состоянием, старается шутить. Нормальная реакция. Учтем, что в это время он диктовал несколько статей (о них еще будет речь), которые тоже считаются частью его «завещания». В них трудно усмотреть отсутствие здравого смысла, логики.
29 января секретарь Л. А. Фотиева записала, что Сталин спросил ее, «не говорю ли я Владимиру Ильичу чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел?… Ответила — не говорю и не имею никаких оснований думать, что он в курсе дел».
Что означает этот разговор? То ли проницательность Ленина была так велика, что он догадывался, основываясь на предыдущем опыте, о ходе текущих дел в партийном аппарате. Не исключено, что, несмотря на запрет врачей, кто-то информировал его об этом. Кто? Скорее всего, секретарь Гляссер. Весьма вероятно, она симпатизировала Троцкому, у которого были неплохие отношения с ее мужем Сухановым.
Впрочем, возможно, кое-что ему она «по секрету» сообщала, а о чем-то он и сам догадывался. Во всяком случае, как мы уже говорили, нельзя считать спонтанными ни его добавление к письму съезду от 24 декабря, ни, тем более, приведенную выше совершенно секретную и весьма резкую записку в адрес Сталина.
Она адресована «лично», хотя и с копией, предназначенной для Зиновьева и Каменева. Выходит, эти два члена Политбюро вели «конспиративные» разговоры с Надеждой Константиновной, обсуждая, в частности, поведение Сталина. Мог ли Ленин от них узнать о ссоре Сталина с Крупской? Трудно сказать. В то время они не были сторонниками Троцкого. Конечно, политики могут иметь какие-то свои, нам не понятные основания для тех или иных поступков. И все-таки, вряд ли «компромат» на Сталина исходил от них (если только в тот момент у них с Троцким не было тайного сговора).
4 февраля, как отметила М. А. Володичева, Владимир Ильич диктовал продолжение статьи «Лучше меньше, да лучше» больше получаса. «Вид свежий, голос бодрый… Надежда Константиновна передала мне, что у него был немецкий доктор (Ферстер), который наговорил ему много приятных вещей, разрешил гимнастику, прибавил часы для диктовки статей, и что Владимир Ильич был очень доволен». Однако после двухчасового перерыва его состояние ухудшилось: «Темп диктовки был медленнее обычного. Компресс на голове. Лицо побледнело. Видимо, устал».
На следующий день ему лучше не стало. Диктовал медленно, а после очередной запинки сказал:
— Что-то у меня сегодня не гладко, не бойко идет.
Вечером того же дня он работал 20 минут, был относительно бодр, хотя говорил медленно, жестикулируя левой рукой и перебирая пальцами правой.
Лечащий врач в эти дни отметил, что у Ленина наблюдались «сперва незначительные, а потом и все более глубокие, но всегда только мимолетные нарушения речи… Владимиру Ильичу было трудно вспомнить то слово, которое ему было нужно, то они проявлялись тем, что продиктованное им секретарше он не был в состоянии прочесть, то, наконец, он начинал говорить нечто такое, что нельзя было совершенно понять».
Последнее замечание злопыхатели немедленно перетолковали как указание на бред безумца. Но в действительности наблюдалось расстройство речи, а не умственной деятельности. Это разные вещи. Нечто подобное происходит с теми, кто перенес инсульт, затронувший речевой центр, расположенный в левом полушарии головного мозга. Эти люди не теряют даже чувства юмора, хотя внятно говорить не могут.
У Ленина вновь и вновь наступали периоды улучшения состояния. Он упорно принимался за работу, диктуя свои статьи. 7 февраля, запнувшись на словах «и чем круче эта революция», несколько раз их повторил и засмеялся:
— Тут я, кажется, завяз окончательно, так и отметьте — завяз на этом самом месте!
Болезнь его протекает пульсациями. 12 февраля он не может работать из-за сильных головных болей, и врачи вновь категорически запрещают ему читать газеты. А уже днем 14-го Фотиева записывает: «Голова не болит. Сказал, что он совершенно здоров. Что болезнь его нервная и такова, что иногда он совершенно бывает здоров, т. е. голова совершенно ясна, иногда же ему бывает хуже». Но вечером: «Вызвал снова. Затруднялся речью, видимо, устал».
В конце февраля здоровье Ленина, судя по всему, несколько улучшилось. Он смог продиктовать сравнительно большую статью «Лучше меньше, да лучше». Кроме того, в зоне его внимания была национальная проблема.
И вот 5 марта произошло резкое и решающее обострение болезни, теперь уже без сколько-нибудь значительных улучшений в дальнейшем. Вряд ли можно сомневаться, что не случайно это событие совпало с гневным письмом Сталину, которое он тогда начал писать, но отложил, сказав, что у него сегодня что-то плохо выходит.
Одновременно он просил Троцкого выступить на Пленуме ЦК партии по «грузинскому делу». Возможно, Владимир Ильич вновь решил критиковать Сталина за русский великодержавный шовинизм. Это стало бы более веским основанием для снятия его с поста генсека.