Страница 54 из 84
Следует с полной серьезностью отнестись к признанию Краснова об «общем развале Армии и крушении всех идеалов». В конце августа 1917 года настроение у него было подавленное: «В те печальные дни, когда не проходило недели, чтобы кто-либо из начальников не был убит, то случайно, то умышленно, мы все чувствовали себя обреченными на смерть». Прибыв под командование М.Д. Бонч-Бруевича, Краснов услышал от него:
— Вот вчера на улице солдаты убили офицера за то, что он в разговоре с приятелем сказал «совет собачьих и рачьих депутатов». И ничего не скажешь. Времена теперь такие. Ихвласть. Я без нихничего. И потому у меня порядок и красота. И дисциплина, как нигде…
Секрет его власти был прост: революционные солдаты избрали Бонч-Бруевича членом Исполкома Псковского Совета. Получалось, что офицер, ядовито отозвавшийся о Советах, оскорбил не только солдат, но и своего генерала. Вот какие страшные парадоксы сопровождали анархию, а затем и Гражданскую войну, где М.Д. Бонч-Бруевич встал в ряды Красной армии, а его недавний подчиненный П. Краснов перешел к белогвардейцам.
Советские историки писали, что Краснова, взятого в плен красногвардейцами, отпустили под честное слово, что он не будет воевать против советской власти. Он нарушил это слово. То, что Добровольческая армия была обречена на поражение, можно заключить из его собственного признания: «Яд большевизма вошел в сердца людей моего полка, который я считал лучшим, наиболее мне верным». Казаки стремились «не к Каледину, чтобы сражаться против большевиков, отстаивать свободу Дона, а домой, в свои станицы, чтобы ничего не делать и отдыхать, не чувствуя и не понимая страшного позора нации».
Таково мнение человека, привыкшего служить, командовать, но не трудиться на производстве или в сельском хозяйстве. Как тут не усмехнуться: да разве казаки дома бездельничают? Разве из-за лени и трусости они стремились домой?
Короче говоря, в романе «Белая гвардия» и пьесе на его основе Михаил Булгаков написал правду. Об этом свидетельствует, как это ни странно, развернувшаяся кампания по его травле, предпринятая теми, кто называл себя советскими писателями. После триумфальной премьеры «Дней Турбиных» в Художественном театре 5 октября 1926 года в центральной печати появилась масса статей, где гневно клеймилась «булгаковщина» как апология белогвардейщины. Выступая в театре Мейерхольда, критик А. Орлинский назвал ее белой, кое-где подкрашенной под цвет редиски. Подобные статьи и выступления были, в сущности, доносами. Тогда же на Булгакова завели дело в ОГПУ, его допрашивали, а на квартире произвели обыск.
Пьесы Булгакова разбирались даже на Политбюро ЦК ВКП(б). О них был вынужден отозваться Сталин. В частности, он писал: «Что касается собственно пьесы "Дни Турбиных", то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, оставшееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: "Если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, — значит большевики непобедимы, с ними, с большевиками, ничего не поделаешь". "Дни Турбиных" есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма».
В феврале 1929 года Сталину пришлось выдержать достаточно сильный напор со стороны делегации украинских писателей. Они дружно потребовали запретить «Дни Турбиных», поставив вместо нее пьесу Киршона о бакинских комиссарах. Когда Сталин возражал, его не раз прерывали выкриками с места. А. Десняк открыто заявил: «Когда я смотрел "Дни Турбиных", мне прежде всего бросилось в глаза то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую, великую, неделимую Россию. Это концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо».
Тонко подмечено! Не учли только делегаты, что сталинская политика была хотя и неявно, но твердо направлена на создание именно единой, неделимой, великой России — Советского Союза. Не случайно почти все недруги Михаила Булгакова были репрессированы в 1937—1938 годах.
Выходит, Сталин, смотревший пьесу «Дни Турбиных» более десяти раз, не имел желания развенчивать миф о Белой гвардии? Отчасти — да. По тем же соображениям, по которым укоренялся в сознании советского народа миф о непобедимой Красной Армии (оказавшийся, в конечном счете, совершенно верным!), а также о великом русском народе.
Многие белогвардейцы начинали воевать против большевиков из патриотических соображений. Они были идейными сторонниками Учредительного собрания, конституционной монархии или буржуазной республики. Но постепенно стало выясняться, что противостоит им большинство русского народа, не желающего возвращения старых порядков, разуверившегося сначала в царской, а затем и в буржуазной власти, а заодно и в стихийной анархии.
Приведу справедливое суждение монархиста Шульгина: «Большевики — 1) восстанавливают военное могущество России; 2) восстанавливают границы Российской державы до ее естественных пределов; 3) подготавливают пришествие самодержца всероссийского». Почему? Потому что «в русской действительности героические решения может принимать только один человек». Им, по его мнению, высказанному в 1920 году, не будет ни Ленин, ни Троцкий.
Удивительная прозорливость! Таким самодержцем стал Сталин.
А теперь вспомним, что произошло в 1991 году. В СССР окончательно победила буржуазная революция. Все великие достижения советской власти были отменены во имя капитализма (под мифы о перестройке, рыночных реформах, правах человека, священной частной собственности, благах западной цивилизации). И с Великой Россией было покончено.
Будем помнить: мифы бывают героические, призванные укрепить страну и армию, возвысить народ и личность, прославить деяния великих людей. И если такие мифы опошляют, это ослабляет страну и армию, унижает человека.
Глава 5
ХАОС И ПОРЯДОК
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском океане,
И в дуновении чумы.
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волнения
Их обретать и ведать мог.
Английский мыслитель Джон Лёббок писал: «Природа предстает перед нами в виде какой-то священной книги, богато иллюстрированной, но написанной на не понятном нам языке». Обилие научных сведений о природе создает лишь иллюзию понимания, ибо гигантское количество фактов лишь затрудняет их осмысление.
Может быть, с познанием общества дела обстоят лучше? Как бы не так! Во-первых, оно постоянно меняется, и, чтобы учесть это, необходимо вносить коррективы в теоретические схемы, а то и принципиально обновлять их. Во-вторых, на эти теории оказывает сильное влияние текущая политическая ситуация и пристрастия авторов. В-третьих, общество в отличие от природных объектов находится в большой зависимости от изменений в духовной сфере, в психологии народных масс.
В периоды спокойного существования общественная жизнь течет ровно подобно равнинной реке. Более или менее обоснованные с научной точки зрения теории общественного развития описывают именно такие периоды. Иная ситуация — в бурные эпохи крупных социальных потрясений или научно-технических революций. Они проходят при эмоциональном подъеме и с ослаблением влияния строгой логики, холодного рассудка. Поэтому такие эпохи порождают эпические творения, героические мифы.
Так было у всех народов. Наиболее древние — сказания о культурных героях, добывающих или похищающих у богов блага цивилизации: огонь, полезные растения, воду для орошения земель, уничтожающих или усмиряющих свирепых животных. В древнем Двуречье таким героем был Гильгамеш, у ацтеков — Кетцалькоатль, у древних греков — Прометей.