Страница 14 из 107
– Мне очень захотелось, доктор Джонс. Она такой ангелочек.
– Что правда, то правда, Вики. – Он улыбнулся. – Еще одна зверюшка?
– О да. Они ей так нравятся, доктор Джонс.
– Мистер, Вики, а если вы настаиваете на формальностях, то как насчет «герр профессор»? В этом есть нечто притягательно-классическое, согласны, доктор Делавэр?
– Абсолютно.
– Я заболтался, – спохватился Чип. – Это место сбивает меня с толку. Еще раз спасибо, Вики. Вы очень добры.
Боттомли залилась краской.
Чип повернулся ко мне:
– Ну как, доктор, готовы?
Мы прошли через тиковые двери и окунулись в суматоху пятого этажа. На каталке везли какого-то плачущего ребенка, подключенного к капельнице; на голове был намотан тюрбан из бинтов. Чип нахмурился, но промолчал. Когда мы подошли к лифтам, он сказал:
– Добрая старушка Вики. Что за бесстыжая подхалимка! Но с вами она вела себя довольно дерзко, не так ли?
– Я не принадлежу к числу ее любимчиков.
– Почему?
– Не знаю.
– Когда-нибудь не поладили?
– Ничего подобного. Вообще вижу в первый раз.
Он покачал головой:
– Что ж, очень жаль, но, по нашему мнению, она отлично ухаживает за Кэсси. И нравится Синди. Я думаю, потому, что напоминает Синди тетю – та вырастила ее. Тоже медсестра – сильная женщина.
Миновав стайку растерянных студентов медицинского колледжа, Чип продолжал:
– Возможно, такое отношение Вики к вам просто что-то вроде «охраны своей территории». Как думаете?
– Может быть.
– Я не раз замечал здесь подобные вещи – собственнические чувства в отношении пациентов, как будто пациенты – это товар.
– Вы испытали это и на себе?
– О, разумеется. Плюс к тому наше положение. Люди считают, что нам выгодно льстить, потому что мы имеем прямое отношение к администрации. Полагаю, вам известно, кто мой отец?
Я кивнул.
– Меня раздражает, – продолжал он, – что к нам относятся по-особому. Боюсь, это приведет к тому, что Кэсси будут лечить хуже.
– В каком отношении?
– Не могу сказать. Ничего конкретного, думаю, просто чувствую себя неловко, когда для нас делается исключение. Не хотелось бы, чтобы упустили что-то важное или отошли от стандартного лечения из-за опасения вызвать недовольство со стороны нашей семьи. Не то чтобы доктор Ивз была не слишком опытным врачом – я испытываю к ней величайшее уважение. Это в большей степени относится к системе в целом – особое ощущение, которое возникает, когда попадаешь сюда. – Он замедлил шаг. – Может быть, я просто болтаю чепуху. С отчаяния. Кэсси практически всю свою жизнь была больна – то одним, то другим, – и никто не смог до сих пор определить причину. Да и мы тоже... Я хочу сказать, что эта клиника представляет собой строго организованную структуру, и всякий раз, когда в подобной структуре нарушаются правила, возникает опасность, что она даст трещину. Это как раз область, в которой я работаю – строго регламентированные организации. И должен вам сказать, это организация, каких мало.
Мы подошли к лифтам. Чип нажал кнопку и сказал:
– Надеюсь, вы сможете помочь Кэсси со всеми этими уколами. Она прошла через настоящий кошмар. И Синди тоже. Она потрясающая мать, но при таких обстоятельствах сомнения в себе неизбежны.
– Она винит себя? – спросил я.
– Время от времени. Хотя для этого нет никаких оснований. Я пытаюсь разуверить ее, но... – Он покачал головой и сжал кулаки. Костяшки пальцев побелели. Поднял руку и покрутил серьгу в ухе. – Как она выдерживает такое невероятное напряжение?!
– И вам, должно быть, тяжело, – добавил я.
– Веселого мало, это верно. Но вся тяжесть ложится на Синди. Откровенно говоря, мы подходим под определение обычной, традиционной семьи с типичным разделением обязанностей полов: я работаю, она занимается домашним хозяйством. По взаимному согласию – на самом деле именно Синди так хотела. Я тоже до некоторой степени занимаюсь домашними делами – возможно, не в такой мере, как следовало бы, – но воспитание детей целиком лежит на Синди. Видит Бог, она в этом деле разбирается куда лучше меня. Поэтому, когда в этой области происходят какие-то срывы, Синди во всем винит себя. – Он погладил бородку и покачал головой. – Ну как, хорошую версию придумал, чтобы выгородить себя? Конечно, и мне было чертовски трудно. Видеть, как любимое существо... Полагаю, вам известно о Чэде – нашем первом ребенке?
Я кивнул.
– Это нас буквально убило, доктор Делавэр. Трудно даже... – Закрыв глаза, он опять встряхнул головой, как будто пытался освободиться от навязчивых воспоминаний. – Проще говоря, такого не пожелал бы своему злейшему врагу. – Он ткнул пальцем в кнопку лифта, посмотрел на часы. – Похоже, мы перехватили лифт, доктор... Как бы то ни было, мы с Синди начали приходить в себя. Собрались с силами и радовались появлению Кэсси, как вдруг случилось это... Невероятно.
Подошел лифт. Вышли два любителя сорить обертками от конфет и врач. Мы вошли. Чип нажал кнопку цокольного этажа и прислонился к задней стенке кабины.
– Невозможно угадать, что подбросит тебе жизнь в следующую минуту, – продолжал он. – Я всегда был упрямым. Может быть, даже излишне. Непереносимым индивидуалистом. Возможно, потому, что с раннего возраста меня заставляли быть таким, как все. Но со временем я понял, что весьма консервативен. Примирился с житейской мудростью: живи, как все, по правилам, и со временем все образуется. Безнадежно наивно, конечно. Но привыкаешь к определенному образу мыслей, он кажется тебе правильным, и ты следуешь ему. Думаю, это такое же приемлемое определение веры, как и любое другое. Но я быстро теряю ее.
Лифт остановился на четвертом этаже. Вошли женщина за пятьдесят, похожая на испанку, и мальчик лет десяти. Мальчик невысокий, коренастый, в очках. На туповатом лице безошибочные признаки болезни Дауна. Чип улыбнулся им. Мальчик, казалось, даже не заметил. Женщина выглядела очень усталой. Все молчали. Эта пара вышла на третьем.
Дверь закрылась, а Чип продолжал смотреть на нее. Когда лифт тронулся, он проговорил:
– Вот, например, эта бедная женщина. Она не ожидала этого – такого позднего ребенка, а теперь вынуждена нянчиться с ним до конца дней. Подобные вещи способны перевернуть все наше мировоззрение. Именно это случилось со мной – все взгляды на смысл иметь детей. Никакой веры в счастливый конец. – Он обернулся ко мне. В синевато-серых глазах сквозила ярость. – Я очень надеюсь, что вы будете в состоянии помочь Кассандре. Уж если ей приходится подвергаться всем этим мучениям, пусть хотя бы ей не будет так больно.
Лифт достиг цокольного этажа. Двери открылись, и Чип моментально исчез.
Я вернулся в отделение общей педиатрии. Стефани проводила осмотр в одном из кабинетов, и мне пришлось подождать. Через несколько минут она вышла в сопровождении огромной чернокожей женщины и девочки лет пяти. На девочке было платье в красный горошек. Черная как уголь, тугие мелкие косички и прелестные африканские черты лица. Одной ручонкой она вцепилась в руку Стефани, а другой держала леденец на палочке. На щечке остался след слезинки – лак на черном дереве. На сгибе руки наклеен кружок розового лейкопластыря.
– Ты держалась молодцом, Тоня, – говорила ей Стефани и, увидев меня, беззвучно изобразила губами: «В мой кабинет» и вновь обратилась к девочке.
Я отправился в кабинет. Томик стихов Байрона вернулся на свое место на полке, его позолоченный корешок выделялся на фоне журналов.
Я полистал последний номер «Педиатрикс». Вскоре пришла Стефани и, закрыв за собой дверь, тяжело опустилась в кресло у стола.
– Ну что? Как прошла встреча?
– Прекрасно, если не брать во внимание продолжающуюся недоброжелательность мисс Боттомли.
– Она чем-нибудь помешала?
– Да нет. Все в том же духе. – Я рассказал Стефани о сцене между медсестрой и Чипом. – Пытается заручиться его добрым отношением, но, кажется, вызывает обратное действие. Он считает ее бессовестной подхалимкой, хотя признает, что она хорошо заботится о Кэсси. И его предположения по поводу ее враждебности ко мне, возможно, справедливы – борьба за внимание со стороны важных пациентов.