Как

Там никто не живет, там никого нет, пусто, все заколочено. Похоже, там годами никто не появлялся, повсюду тряпье свисает со стропил, пыль, простор. Я даже не поняла сначала, куда попала, пока чуть не свалилась туда, так там темно, я прошла через какую-то дверь и вот — очутилась в закулисье, да, наверное, так это называется, какое-то просторное помещение, я поднялась и пошла по огромному залу, там ничего не было, а потом едва различила какие-то выгнутые очертания, вроде полумесяца, и тогда только догадалась, что это, наверно, ярусы лож, мне хотелось понять, где я нахожусь, и тут я чуть с нее не упала — ну, со сцены то есть, я же оказалась на сцене, и, знаешь, Эми, там всюду эхо, стоит только шаг ступить — и слышишь, как этот звук отзывается впереди, там очень темно, неудивительно, что я едва не свалилась, а наутро у меня все башмаки были в этих, ну, в ленточках, в веревочках из пыли, которая там налипла, мне потом пришлось все это отдирать и вытирать ботинки о траву.

Я заставила себя замолчать и перевела дух, чувствуя, как мое лицо заливается краской.

Ночевать в театре, да еще незаконно, — очень похоже на тебя, сказала она. Иногда голос Эми звучал как роза — если бы роза умела говорить: будто подрезанный, бархатистый, багряно-красный голос. Этот тон, который придает смысл вешам — просто потому, что о них сказано таким тоном, да, совсем, да, совсем. Кажется, до того мига я и не слышала собственного голоса. Грубый, хриплый, неженственный, дерзкий и чужой. Да, я ночую в театре, незаконно, и это очень похоже на меня.

А, я поняла! Ты — шотландка! — воскликнула вдруг девушка, сидевшая рядом со мной. У нее была химическая завивка, отчего ее лицо казалось очень маленьким, и до этого она рассуждала о французских писателях, со смаком произнося их имена. А я все думала — почему это я ни слова не могу понять из того, что ты говоришь, сказала она, и вот теперь поняла. Обожаю Шотландию! И шотландцев тоже.

Да, это отличное место, согласилась я. Потом снова поглядела Эми в глаза. Я оставила тебе записку — там, где ты живешь, сообщила я, засунула ее под твою дверь.

Спасибо, ответила она.

Там нет воды, снова заговорила я, зато у стен стоят все эти старые декорации, а за ними бегают крысы, слышно, как они шуршат. Но мне все равно нравится, там лучше, чем в парке, я ведь две ночи спала в парке, перед тем как нашла это место, а там все-таки лучше, а?

Да, там наверняка не так холодно, кивнула она, а потом повернула голову и стала сосредоточенно беседовать с девушкой, сидевшей рядом; о чем, я не слышала.

Мы ездим туда каждый год, сказала девушка, сидевшая рядом со мной. Мы ездим в Глениглз, там замечательно. Мой отец всегда называет Шотландию своим любимым центром досуга. Тут она рассмеялась, поперхнулась напитком, поставила стакан на стол и приложила ладонь к горлу. Жуть, правда? — сказала она, как только пришла в себя. Ему нравится Шотландия, это отличное место, чтобы заниматься спортом. Эдинбург тоже очень милый, там столько хороших ресторанчиков.

Девушка с печальными глазами, сидевшая рядом с той девушкой, согласилась, и теперь уже обе стали расспрашивать меня о том, что я видела на Фестивале. Ну, наверное, абсолютно все, раз ты оттуда, сказала девушка с перманентом.

Я не из Эдинбурга, ответила я.

Девушки принялись разговаривать друг с другом. Мы туда ездим каждый год, но, знаешь, я до сих пор не понимаю шотландского акцента. Хотя он забавный. Она улыбнулась мне пустой улыбкой. Другая посмотрела на меня так, словно я в чем-то виновата.

Я перегнулась через столик. Эми уже собиралась, засовывала кошелек в сумочку. Я отведу тебя, предложила я ей, хочешь туда зайти?

Она осторожно просовывала руки в рукава пальто. Может быть, завтра, ответила она, или послезавтра. Мне нужно свериться со своим расписанием. Но я бы хотела повидать твой театр, да, спасибо за приглашение.

А, да ты в театре играешь? Как здорово, сказала девушка по имени Кармен. Давай встретимся завтра в одиннадцать, выпьем кофе. Я буду в буфетной.

В буфетной. У меня закружилась голова, я ощутила какую-то необыкновенную легкость. В моих краях буфетной называют кладовку или подвал.

Волосы у Кармен вечно меняли цвет; на следующий день они оказались коричневыми, сама она выглядела ухоженной, блестящей — и настолько похожей на многих других в этом заведении, что я бы вовсе ее не узнала, не плюхнись она неожиданно на стул напротив меня, не зажги сигарету от пламени зажигалки, взвившегося так высоко, что чуть не опалило ей челку. Мне вспоминается Кармен — как она всегда засиживалась до трех ночи, корпя над чем-нибудь, самая головастая девчонка в школе, раньше она собиралась стать знаменитой кларнетисткой, но потом, приехав сюда, обнаружила, что тут и так полно людей, которые играют не хуже нее, и отказалась от такой идеи. Я тоже ходила в комплексную школу, сообщила она мне, стиснув мою руку, это нас объединяет, Эш. На самом деле нас ничто не объединяло, но она мне очень нравилась. Я занимаюсь по ночам, почти каждую ночь, сказала она, так что заходи в гости, если будешь рядом. То яркая, то темная — будто электрическая лампочка, которая вот-вот перегорит. Я лечу по спирали, и все, просто лечу по спирали, говорила она сквозь слезы, когда не успевала сдать работу или когда какой-нибудь патлатый юноша, с которым она спала, не пришел или просто наскучил ей. За время нашего знакомства она дважды пыталась покончить с собой, и оба случая в ее колледже попытались замять; наверное, их были сотни, таких случаев, и многие девушки были похожи на Кармен — такие же высокие, блестящие, хрупкие. Она прыгнула с моста, сломала лодыжку, не хотела отпирать дверь, когда мы приходили к ней с цветами. Спасибо, вы все очень добры, мне так стыдно, говорила она через деревянную перегородку. Я встретила ее как-то раз в ту первую весну — она бежала по дороге, у нее в руках была целая охапка нарциссов, так много, что она едва удерживала их, они сыпались на землю. Гляди, окликнула она меня, ты не поверишь, они уже закрывали ларек на ночь, и торговка продала мне эту кучу всего за пятьдесят пенсов! Она поделилась со мной — щедро поделилась; я отнесла цветы Эми, мы расставили их по вазам, а вазы — по всей комнате, она даже порозовела от удовольствия и сказала — а я-то все гадала, вспомнишь ты или нет. Оказалось, у нее был день рождения — о чем я даже понятия не имела! Я сидела в ее старом кресле, пожевывая лепестки нарцисса, а Эми, опершись на стул, читала. Кармен всегда оказывала мне нечаянные дружеские услуги.

И не только нечаянные. Она одалживала мне денег, когда у меня они заканчивались. Она знала людей, которые устраивали меня на работу (на самом деле они предпочитают брать на работу людей без степени, говорила она, и ее глаза напоминали точки из восклицательных знаков), она, похоже, всегда знала людей, у которых в доме имелась свободная комната. Тольк

7.30 вечера.

Мне пришлось прерваться. Отец позвал меня вниз. Я спустилась на кухню. Оказалось, он приготовил такой завтрак, что на пятерых хватило бы: бекон, грибы, сосиски. Еще он жарил яичницу. Я не смогла ничего из этого съесть. Но, убирая посуду, попробовала кусочек бекона из сковородки, и он оказался восхитительным. Я уже вылавливала из мусорного ведра одну из сосисок, когда отец вернулся и чуть не застал меня за этим занятием. У него под мышкой была куча видеокассет. А что ты, интересно, сегодня собиралась делать, а, дочка? — поинтересовался он.

И вдруг рассердился, плюхнул видеокассеты на буфет. Ты же с этого чердака не вылезаешь, сказал он. Приехала сюда, в мой дом, а я даже запомнить не могу, как ты выглядишь! Можно подумать, ты уже в самолете сидишь и половину нашей дурацкой планеты облетела, черт побери.

Ладно, согласилась я, посмотрю с тобой фильм.

Во всех этих фильмах играл Джон Уэйн [60]. Восемь часов с Джоном Уэйном: он становился все моложе по мере того, как проходил день, — от толстого старого героя-пьяницы с пиратской черной повязкой на глазу, который вытаскивает девушку из змеиной ямы, полной змей и скелетов, до смазливого юноши с точеной фигурой, к которому мчится дилижанс, словно по велению судьбы. И когда он поджигает собственное ранчо, как это происходит в фильме с Джеймсом Стюартом [61]. Не может заполучить девушку — значит, и дом к черту. Какая глупость. От этого он еще больше становится героем.

60

Джон Уэйн (1907–1979) — американский актер, «король вестерна», голливудский символ мужественности и индивидуализма.

61

Джеймс Стюарт (1908–1997) — американский актер.