Страница 40 из 41
Эмма кивнула в знак согласия.
— Спасибо, — поблагодарила она, повернувшись к врачам. — Я подумаю над тем, что вы сказали.
Она стала подниматься, один из эскулапов подскочил к ней и взял ее за руку.
— Послушайте, вам не следует уходить, — настаивал он. — Лучше не рисковать. Подумайте, уже завтра мы могли бы… мы могли бы все сделать.
В ее взгляде, брошенном на него, сквозило смятение. В этом платье она выглядела нелепой, беззащитной и ей было трудно возражать врачам. Но она знала, что не изменит своего решения.
— Нет, — твердо сказала она. — Сейчас я пойду домой. Спасибо.
Вскоре она написала отцу: «Произошло нечто такое, о чем мне очень нелегко говорить. Я прошу тебя лишь об одном: ничего не предпринимай. В противном случае мне придется уйти из дома. К сожалению, другого выхода нет.
Через три месяца у меня родится ребенок. Не важно, как это случилось и кто его отец. Пожалуйста, никогда не спрашивай об этом. Если ты любишь меня, то выполнишь мою просьбу. Не пытайся как-либо повлиять на ситуацию — словами или уговорами. И не звони мне. Если хочешь меня увидеть, приезжай, но ни во что не вмешивайся. В любом случае, что бы ты ни сделал, уже ничего не изменится».
Она ожидала, что отец получит письмо через четыре дня, а на пятый приедет. Он примчался на шестой день прямо из аэропорта Пизы в автомобиле, взятом напрокат, подняв клубы пыли на подъездной дороге. Она наблюдала за ним из окна, пока он парковал машину и поднимался с сумкой по лестнице к входной двери. А потом услышала голоса внизу, когда он разговаривал с синьорой Сабатино, и что-то вроде крика.
Подойдя к двери ее комнаты, отец деликатно постучал, прежде чем повернуть ручку, и вошел. Но тут же замер на пороге, и она увидела, что он плачет — слезы скатывались с его лица, оставляя темные пятна на рубашке. Почувствовав прилив нежности, она подбежала к нему и обняла.
— Моя любимая, — всхлипывал он. — Моя самая дорогая. Моя девочка.
— Со мной все в порядке, папа. Правда, все хорошо.
— Что произошло? Что случилось с тобой? Как это…
Она приложила ладонь к его влажной щеке.
— Ничего не случилось. Я беременная. Вот и все. В наши дни это не такое уж трудное дело.
Он опустил глаза.
— Ты должна была сказать мне об этом раньше… намного раньше.
— Чтобы ты уговорил меня избавиться от ребенка?
Он не поднимал глаз.
— Если необходимо.
Она пристально посмотрела на него.
— Я берегу этого ребенка. Понимаешь? Мне он дорог.
Отец отвернулся, приложив к глазам смятый белый носовой платок.
— Думаю, ты должна мне хоть что-нибудь объяснить, — попросил он, изо всех сил пытаясь сдержать свой голос. — Нельзя просто поставить меня перед фактом!
— Что ты хочешь узнать?
— Ну, конечно же об отце. Кто отец ребенка? Где он?
— Это не имеет значения. Он ушел. Его здесь больше нет.
— А имя? Ради бога, скажи мне хотя бы его имя! — Он говорил высоким, полным страдания, надтреснутым от горя голосом.
Она нахмурилась, и тут его осенила ужасная догадка.
— Ты не знаешь… — еле слышно прошептал он. — Ты просто не знаешь, ведь так?
Она ничего не ответила, но сделала несколько шагов навстречу. Он съежился и инстинктивно попятился, отскочив в ужасе, а она продолжала стоять, потрясенная тем, какую боль ему причинила.
Отец собирался остаться на три дня. Утром они обсудили это, когда он принял условия, которые она изложила в своем письме.
— Я не буду больше расспрашивать тебя, — сказал он. — Но взамен, пожалуйста, пообещай, что ты никогда, никогда не усомнишься в том, что можешь прийти ко мне, если тебе захочется поговорить об этом. Я все для тебя сделаю, дорогая, все. Ты же знаешь, ведь так?
Она подбежала к нему и обняла.
— Обещаю тебе, — шептала она. — Обещаю.
— Я разговаривал с синьорой Сабатино, — сообщил он, и вздохнув, продолжил — медленно, как будто каждое слово давалось ему с трудом: — Она сказала мне то, что меня успокоило. Она сказала, что ты не была… на тебя никто не нападал. Это все, что я на самом деле хотел услышать. Относительно всего остального я не возражаю. Просто есть такое — одно-единственное, — что невыносимо для отца. Ты это понимаешь?
— Да.
— Теперь нам надо подумать, чем я могу помочь. Ты уверена, что хочешь здесь остаться? Тебе правда не хочется вернуться домой?
— Я хочу остаться, — ответила она. — Здесь я по-настоящему счастлива.
— Хорошо. А как насчет медсестры? Давай я организую ее приезд сюда, скажем, за несколько недель до рождения ребенка?
Эмма тряхнула головой.
— Синьора Сабатино позаботится обо мне. Она замечательная сиделка.
Он засомневался.
— Она уже плохо справляется…
— Она как раз то, что надо.
— Куда ты поедешь? — спросил он после короткой паузы. — Будешь рожать ребенка в Сиене?
— Возможно. Посмотрим, что врач предложит. Очевидно, у них есть акушерка. Она могла бы принять роды здесь. Меня бы это больше устроило.
— Надеюсь, ты прислушаешься к тому, что скажет врач?
В его голосе послышалась тревога.
— Разумеется, папа. Я не глупая. — Она успокаивающе похлопала его по спине.
Наконец им обоим стало легче. Эмма поняла, что отец смирился со сложившейся ситуацией, и они стали говорить на другие темы. Он обещал снова приехать, как только сможет и когда это позволят его дела, а она обещала звонить ему каждую неделю. Они расстались нежно. Какое-то время Эмма наблюдала, как автомобиль отца спускается вниз по дороге в город, ожидая, пока он полностью не исчезнет из виду, и тогда она снова будет взрослой.
В последние несколько недель она стала ленивой и пассивной. Беременность проходила у нее легко, без особого дискомфорта, и ей трудно было представить, что чувство удовлетворенности внезапно сменит боль. Когда появилось первое предупреждение и она почувствовала толчок, перспектива родов все еще казалась ей достаточно отдаленной, чтобы испытывать такие муки. Она позвала синьору Сабатино, которая поспешила к телефону и вызвала акушерку. Вернувшись, она уложила Эмму в постель, села рядом и не отходила ни на шаг, держа ее за руку.
Акушерка прибыла быстро и сразу стала готовиться к родам. Это была крупная женщина с большими, мужскими руками. Подвернув рукава, она протерла ладони жидкостью с резким запахом и измерила у Эммы пульс, глядя на часы, которые достала из кармана. Потом попросила прокипятить несколько полотенец и села на стул возле кровати.
— Однажды мне уже приходилось принимать в этом доме роды, — сказала она. — Давным-давно. Ребенок был очень крупный.
Эмма закрыла глаза. Боль возвратилась, словно огнем облизав ее тело, но она не боялась. Появился свет — она почувствовала его, и тут все началось. Разрыв плоти, страдание. Свет.
А затем огонь поднялся, вызвав оглушительный рев, свет стал ослепительно ярким, и она услышала крик. Акушерка подошла к ней сбоку, синьора Сабатино стояла сзади. Мелькнул белый сверток, и снова раздался крик. Она увидела, как синьора Сабатино наклонилась, взяла у акушерки сверток и положила его ей в руки.
— Мальчик, — провозгласила синьора Сабатино. — Твой маленький мальчик! Eccolo! [7]
Эмма нежно держала ребенка, рассматривая его морщинистое личико и глаза, уже открытые, пытающиеся сосредоточиться. Она заплакала.
— Все уже закончилось, — сказала акушерка, вытирая ей слезы. — Ты молодец. Смелая девочка.
Тельце мальчика было обернуто пеленками, но она ощущала через ткань, как шевелятся крошечные члены, а потом провела рукой по спине и нащупала две небольшие выпуклости, похожие на складки кожи — гладкие и влажные. Ее глаза, обращенные к синьоре Сабатино, светились счастьем.
— Да, — прошептала она. — Вот они. Крылья ангела.
Первые три дня своей жизни ребенок тихо спал, просыпаясь только для того, чтобы пососать грудь, теперь он лежал в колыбельке под неусыпным вниманием двух заботливых женщин, одна из которых прилегла рядом на кровати, а другая сидела у нее в ногах с рукоделием. На нем было золотое одеяние, сшитое синьорой Сабатино; Эмма чувствовала, что скоро появится его отец, и хотела, чтобы малыш соответственно выглядел.
7
Вот он! (ит.)