Страница 51 из 90
— К такому заключению вас подвел личный опыт?
Он откинулся на спинку кресла.
— Ну-ну-ну, вам не кажется, что это чересчур прямой вопрос, особенно если учесть, что я не пробыл здесь и пяти минут, — к тому же, скажем так, явился сюда не совсем по своей воле?
Я промолчал.
— Если будете на меня давить, я отвечу вам так же, как ответил отцу, когда он случайно набрел на то место, где я занимался медитацией.
— То есть?
— Уйду в свою раковину — кажется, у вас это называется избирательной немотой.
— Хорошо хоть немота будет «избирательной».
Эрик непонимающе посмотрел на меня.
— Что вы хотите сказать?
— То, что вы полностью контролируете себя.
— Вот как? А разве то, что называют «свободной волей», существует?
— А если ее нет, зачем нужно чувство вины, Эрик?
Он на мгновение нахмурился, но тотчас же улыбкой стер с лица озабоченность.
— Ага! — Он снова принялся теребить пуговицу мятой рубашки. — А вы, я вижу, философ. Наверное, член Лиги плюща. Дайте-ка взгляну на ваши дипломы... О, извините, вижу, вы из глубинки?
— Со Среднего Запада.
— Родились и росли среди коров и кукурузы, но тем не менее стали философом — это что-то в духе «Ужина с Андре».
— Ваш любимый фильм? — спросил я.
— Фильм неплохой, несмотря на то, что там очень много болтают. Но все же мне больше по душе «Смертельное оружие».
— Вот как?
— Примитивность имеет свои плюсы.
— Потому что жизнь слишком сложна?
Эрик начал было отвечать, но тут же умолк и, снова посмотрев на мои дипломы, погрузился в изучение ковра на полу. Мы помолчали. Наконец он поднял взгляд.
— Берете меня измором? Тактика номер тридцать шесть Б?
— Нам торопиться некуда, — сказал я.
— В вашем ремесле без терпения не обойтись. Из меня психолог получился бы никудышный. Мне говорили, я не умею общаться с дураками.
— Кто говорил?
— Все. Отец. Он говорил это как комплимент. Отец гордится мной и выставляет свое отношение напоказ — вот вам и пример конструктивного чувства вины.
— А в чем он чувствует себя виноватым? — спросил я.
— В том, что он теряет контроль. Воспитывает детей, в то время как мы все трое прекрасно понимаем, что отец предпочел бы летать по всей стране, скупая недвижимость.
— В данном случае ему приходится считаться с обстоятельствами.
— Ну, — верхняя губа изогнулась дугой, — отец не всегда поступает рационально. С другой стороны, разве про кого-нибудь это можно сказать? Для того чтобы понять корни его чувства вины, необходимо заглянуть в его прошлое — вы этим занимались?
— Почему бы вам меня не просветить?
— Отец в буквальном смысле сделал себя сам. Сливки иммигрантского сброда. Его отец приехал из Греции, мать родилась на Сицилии. У них была бакалейная лавка в Байонне, штат Нью-Джерси. По-моему, от одного этого пахнет оливками, да? В том мире семья это мамочка, папочка, детишки, виноградная лоза, изжога после обеда — обычное наследство Средиземноморья. Но папочка, обзаведясь собственной семьей, не держался за мамочку — он не спас свою жену.
— Это было в его силах?
Заливаясь краской, Эрик сжал кулаки.
— А я знаю, мать вашу? Зачем задавать такой вопрос, если на него в принципе не может быть ответа? И почему вообще я должен отвечать на веши вопросы? — Он бросил взгляд на дверь, словно решая, не спастись ли ему бегством. — Какой в этом смысл?
Он ссутулился, сполз вниз.
— Этот вопрос вам очень неприятен, — сказал я. — Вам его уже кто-то задавал?
— Нет, — быстро ответил Эрик. — И какое мне дело до этого кого-то, мать твою? Какое, мать твою, мне дело, мать твою, до этого долбанного прошлого? Главное — это то, что происходит сейчас... Не обращайте внимания, все равно обсуждать это бесполезно. И не торжествуйте по поводу того, что я при первой же встрече продемонстрировал такие бурные эмоции. Если бы вы меня хорошо знали, вы бы поняли, что это все пустяки. Я состою из чувств. То, что я думаю, я сразу же высказываю вслух. Что на уме, то на языке. Если у меня будет настроение, я изолью душу первому встречному, мать его, так что не радуйтесь раньше времени.
Дальше последовала грязная ругань вполголоса.
— Я позволил отцу втянуть себя в это...
Молчание.
— Так что же случилось, Эрик?
— Отец застал меня в минуту слабости. Луна была полной, а я был полон дерьма. Поверьте, больше этого не повторится. Первый пункт в повестке дня: сегодня же вечером вернуться в Пало-Альто. Пункт второй: найти другого соседа, чтобы он не закладывал меня, если я вздумаю на время свернуть с дороги. Это же все дерьмо собачье, вы понимаете? Я это понимаю, доктор Маниту это понимает, и вы, если заслужили по праву все свои дипломы, тоже должны это понимать.
— Много шума из ничего, — сказал я.
— Уж точно это не «Сон в летнюю ночь» — в моей жизни нет места комедии, доктор. Я бедное-пребедное дитя трагедии. Моя мать умерла страшной смертью, и я имею право вести себя отвратительно, правда? Ее смерть дала мне свободу действий. — Эрик молитвенно сложил руки. — Спасибо тебе, мамочка, за огромный простор для деятельности.
Он так сильно сполз вниз, что уже буквально лежал в кресле.
— Ну ладно. — Эрик улыбнулся. — Давайте поговорим о чем-нибудь более жизнерадостном.
— Поскольку вы возвращаетесь в Стэндфорд и я, скорее всего, больше с вами никогда не увижусь, позвольте вызвать ваш гнев, посоветовав обратиться к кому-нибудь... Эрик, выслушайте меня. Я вовсе не говорю, что вам требуется лечение. Однако недавно вы перенесли ужасное испытание и...
— Да вы просто мешок с дерьмом, — оборвал меня он. На удивление, его голос оставался мягким. — Как вы можете рассуждать о том, что мне довелось перенести?
— Я не рассуждаю, а сопереживаю. Когда умер мой отец, я был старше вас, но ненамного. Мой отец тоже сам пришел к своему концу. Когда умерла мать, я уже был гораздо старше, но ее утрата причинила мне гораздо более сильную боль, поскольку мы с ней были очень близки, а после ее смерти я остался сиротой. Это очень тяжело — ощущение одиночества. Смерть отца явилась большим ударом по моему чувству справедливости. Ну, тот факт, что можно вот так просто лишиться чего-то очень значительного. Ощущение собственного бессилия. Ты смотришь на мир другими глазами. По-моему, имеет смысл выговориться перед человеком, готовым тебя выслушать.
Черные глаза Эрика не отрывались от моих. У него на шее забилась жилка. Улыбнувшись, он ссутулился.
— Замечательная речь, приятель. Как это называется? Конструктивное саморазоблачение? Тактика номер пятьдесят пять В?
Я пожал плечами.
— Хватит.
— Извините, — смущенно произнес он. — Вы хороший человек. Вся беда в том, что я — нет. Так что не тратьте время напрасно.
— Похоже, ты здорово на этом зациклился.
— На чем?
— На том, что ты своенравный вспыльчивый гений, которому все прощается. Судя по всему, почему-то ты вбил себе в голову, что талант неразрывно связан со странностями. Но мне приходилось встречаться с по-настоящему плохими людьми, и тебе далеко до членства в этом клубе.
Эрик залился краской.
— Я же извинился. Зачем крутить нож в ране, мать вашу?
— Можешь не извиняться, Эрик. Сейчас речь идет о тебе, а не обо мне. И ты был прав, это действительно конструктивное саморазоблачение. Я решил немного приоткрыть себя в надежде, что это подтолкнет тебя принять мою помощь.
Он отвернулся.
— Чушь собачья. Если бы отец не повел себя как нервная дамочка, мать его, и не потерял самообладание, ничего бы не случилось.
— Но действительность все равно осталась бы неизменной.
— Дайте мне отдохнуть.
— Эрик, забудь о философии. Забудь о психологии. Твоя сущность состоит в том, что ты переживаешь, что чувствуешь. На долю большинства твоих сверстников не выпадает таких испытаний, какие достались тебе. Мало кого волнуют проблемы чувства вины и раскаяния.