Страница 2 из 2
Матушке не хотелось огорчать Сувенирчика, но все же она не вытерпела и беспокойно заметила:
– Клеточкину-шаромыжнику наплевать!.. Живет он припеваючи, как хочет, волосы поповские отпустил, никакого начальства знать не знает, в посты скоромное жрет… А ведь ты, Веня, учитель… Сохрани, господи, не вышло бы чего?..
– Пустяки, мамурочка, – стараясь казаться спокойным отвечал Сувенирчик.
Матушка только ради любви к нему сделала уступку: без страха она не могла смотреть на портрет. В жизни она всегда и всего боялась: будучи еще девочкой, боялась школьного учителя, уличных мальчишек, строптивого отца – заштатного псаломщика; когда вышла замуж, боялась мужа – мелкого писца в конторе нотариуса, боялась знакомых, чтобы не осудили за что-нибудь, незнакомых – как бы случайно не обидели и не толкнули на улице, особенно же питала страх к полиции и ворам. Портрет не давал ей покоя. Казалось, он смотрел со стены преследующими строгими глазами и пророчил какие-то беды. Матушка, сгорбившись, ходила по комнатам и шептала:
– Господи, сохрани, помилуй и спаси!..
А по ночам она вставала и прислушивалась. Все ей чудилось, что вот-вот брякнет щеколдой в сенях и раздастся стук в дверь: нагрянула тайная полиция…
III
Дни «свободы» прошли так же неожиданно, как и пришли. Наступили крутые времена. Сувенирчик узнал о происшедшей перемене от заведующего школой, который сообщил ему, что уволены за участие в союзе две учительницы.
Домой Сувенирчик возвратился встревоженный и хмурый. А вечером он и матушка устроили продолжительный семейный совет. Припоминали все, что было сделано предосудительного. И грехов оказалось немало: посещение учительских собраний, вечера с пением у Клеточкина, портрет Чернышевского.
Матушка ахала и качала головой.
– Вот упреждала тебя, Веня, что толку не будет из ваших собраний… Так это и есть… Недаром говорят – старые люди прозорливые…
Сувенир виновато смотрел в пол и ничего не возражал.
– Вот теперь портрет тот самый… Куды его девать?.. В печке нешто спалить?..
– Неловко будет, мамурочка, – робко протестовал Сувенирчик. – Перед товарищами неловко… Все говорят, что не надолго эта самая, как ее называют, реакция… Опять свободные времена настанут…
– Перед кем это неловко-то? – настаивала матушка… Уж не перед Клеточкиным ли? Наплюнь ты, Веня, на них на всех… Послушай меня… Все по-старому будет… Выдумали там какую-то, как бишь ее, по-вашему, по-ученому, и не выговоришь, вроде дифтерита…
– Реакцию, мамурочка…
– Ревакцию… Глупость все это одна и ничего больше…
Спорили тихо и осторожно, точно боялись, что и стены подслушают разговор. Матушка, сознавая свою правоту, говорила авторитетно и строго… В конце концов согласились отдать портрет на сохранение знакомой Марье Васильевне Спандиковой, кассирше аптекарского магазина, сироте, жившей скромно, как отшельница, и прозванной «Божьей коровкой».
IV
Марья Васильевна Спандикова вспомнила о хранящемся у нее портрете только через полгода, когда перебралась на новую квартиру. Она сняла комнатку у жены околоточного надзирателя Спирина. Помещение было маленькое, с окном в палисадник, где росли подстриженные молоденькие акации, а в клумбах безвкусно пестрели анютины глазки, петушиные гребешки и львиные зевы. На подоконнике стояли напыщенные олеандры с красными бутонами.
Хотелось устроить уютней комнатку, украсить чем-нибудь особенным. Марья Васильевна вынула из корзины портрет, раздумалась над ним, но поборола соблазнительное желание и решила для безопасности портрет снова спрятать.
Приходила изредка хозяйка, Анфиса Марковна, дородная женщина, в пензенской пуховой шали, с твердым ефрейторским голосом, который гудел по всему дому, когда она отчитывала на кухне кухарку.
Увидав на столе портрет, Анфиса Марковна тотчас же вывела соответствующее заключение… «Ишь ты, тихоня, – подумала она. – Наверное, „предмет сердца“!..»
Любопытство мучило Анфису. Она спросила:
– Можно посмотреть?
– Пожалуйста! – смущенно ответила Марья Васильевна, сообразив, что сделала оплошность, оставив портрет на столе.
Анфиса долго и внимательно рассматривала портрет… Потом, с лукавым выражением человека, который все видит и знает, спросила:
– Сознайтесь по совести, милая Марья Васильевна… Не женишок ваш будет?
Марья Васильевна смутилась еще больше.
– Так… знакомый один…
Теперь для Анфисы не оставалось никаких сомнений в том, что она не ошиблась в догадках… И захотелось сказать жиличке что-нибудь приятное и льстивое.
– По видимости, не здешний… Я всех здешних молодых людей знаю…
Марье Васильевне оставалось только продолжать вынужденную роль и согласиться.
– Да, не здешний…
– Сурьезный молодой человек, – продолжала Анфиса. – Губы плотно сжаты, значит пустяков болтать не любит… И суровость этакая в глазах… видно, что человек с характером… Такой спуску жене не даст… Ну, да оно, может быть, к лучшему… Вон мой благоверный, размазня-размазней, никакого толку… Чуть недоглядела – так все доходы пропьет… А доходы по его службе немалые: где от купцов, где от рестораторов. Не пьет этот-то?..
– Нет, не пьет… не пьет.
– Та-ак… Оно и по лицу видно… Что же, давно вы с ним знакомы?
– С детства… то есть, вернее, лет пять-шесть, – путалась Марья Васильевна.
– Ну-ну… Дай вам бог счастья… Приятный молодой человек…
Когда «Божья коровка» возвратила портрет по принадлежности – «как бы чего не вышло». Сувенирчик и матушка были убиты ее сообщением. Мысль, что теперь о портрете знает околоточный Спирин, наводила на обоих ужас… Матушка покачивала головой и причитала:
– Надо же случиться такому несчастью!.. Говорила тебе, Веня…
– Н-да… – сокрушался и Сувенирчик и мрачно добавлял: – Вообще, мамурочка, мне не везет в жизни…
Оба сидели растерянные и погруженные в думы. Наконец Сувенирчик решился на что-то. Он вынул портрет из рамки. Хотелось сохранить хотя бы багет, за который было заплачено полтора рубля. Потом он раздумался… Мелькнула мысль, что на случай лучше будет уничтожить все следы преступления. Он сломал на мелкие кусочки рамку, открыл дверцу печки и аккуратно сложил все на кирпичный под.
Дымное пламя весело забегало по картону.
Когда в печи прогорело и только на углях меркли сизые пепельные налеты, Сувенирчик взял кочережку и перетряхнул угли… Ему стало грустно и жаль чего-то… Казалось, вместе с потухающим огоньком гасли и его последние надежды на лучшее будущее…
Он долго смотрел на угольки. Вот их затянуло серой пленкой. Остался один пепел.
Тогда Сувенирчик повернулся худым и нескладным туловищем и уныло произнес в пространство, ни к кому не обращаясь:
– Н-да… Как подумаешь, коловратна судьба человеческая!..
…
1911
Оглавление
Александр Алексеевич БогдановСувенирчик
I
II
III
IV