Драконы

Когда я провел в облике дракона четыре дня, на берегу появилась Мазери.

Она подплыла к берегу. Раньше таких больших рыб возле утеса я не видел. Сначала, приметив в мерцающем сполохе под водой крупную добычу, я встрепенулся: мою утробу вечно терзал голод и я всегда был готов снова поесть. Потом я учуял сестрицу и стал ждать. Во время неусыпного бдения у дерева я то и дело думал о ней, задаваясь вопросом: пережила ли она превращение, последующий полет и соударение с бурным морем?

Она подплыла совсем близко и выбросилась на сушу. Тревожно наблюдал я за ней и недоумевал: не хочет ли она покончить жизнь самоубийством прямо у меня на глазах и не нужно ли мне поспешить вниз и спихнуть ее обратно в воду? Но тут запах сестры изменился, и сама она тоже. Мазери вновь обернулась человеком и голая, дрожащая, со спутанными волосами, лежала на полумесяце маленького пляжа. Она судорожно вздохнула и села, потом встала. Повернулась ко мне и, пошатываясь, попятилась назад.

— Братец? — шепотом спросила она.

«Мазери», — мысленно позвал я сестру. Говорить я не отважился, потому что помнил, как при попытке заговорить с Фоном и Кики я лишь напугал их огнем.

— Это в самом деле ты? — Она медленно двинулась вперед. — Брат?

Я понурился и отвел взгляд. После обращения в дракона я не задумывался о своей внешности, а лишь знакомился с новым телом и размышлял, как бы снова обернуться человеком. Хотя стоит ли становиться самим собой теперь, когда мачеха так открыто меня ненавидит? Отца месяцами нет дома. К чему возвращаться? В деревне мы с Мазери подружились с несколькими ребятами и порой тайком удирали поиграть с ними, когда мачеха склонялась над книгами заклинаний. И что же? Я попытался поздороваться с ними, и чем это закончилось… Мне оставалось лишь сторожить дерево и охотиться.

— Братец, — позвала Мазери. Она встала у подножия обрыва и протянула ко мне руки. — Подними меня.

Как ты отважна, сестрица, что не боишься оказаться лицом к лицу с драконом! Я протянул к ней лапы, взял за талию, поднял и поставил на землю.

— Ох! — сказала она. — Теперь ты дракон.

И она прислонилась к моему боку.

Я отвернулся.

— Мазери… — попытался сказать я, но получилось лишь зашипеть и испустить маленькие языки пламени.

— Не можешь говорить? Не много же она тебе оставила! Братец, милый братец, — она погладила мои пышные брови, — пока она касалась палочкой твоего плеча и собиралась заняться мной, я успела произнести оградительное заклятие, поэтому один раз в неделю становлюсь сама собой. Но я не знаю, как снять наложенные на нас чары. — Она присела рядом и прижалась ко мне, обнимая, хотя не исключено, что мой спинной гребень кололся. — Оставайся пока здесь. Я схожу домой и посмотрю, что можно стащить.

— Мазери! — Но из пасти моей вырвалось только пламя.

Сестра потрепала меня по плечу и заверила:

— Не волнуйся! С помощью заклятия я стану невидимой. Мне нужно взять что-нибудь из одежды, а еще гребень, чтобы тебя причесать. Ну и на кухню я заодно загляну.

Мазери убежала, оставив меня в тревоге ожидать ее возвращения.

Она вернулась, когда солнце уже было на полпути к горизонту. На ней было платье, в котором она работала в саду, и грязная рубашка горчичного цвета, и несла она целых два узелка. Один из них промаслился и пах потрясающе вкусно.

— Вот, — развернула она сверток и достала три зажаренных целиком цыпленка. — Бедная повариха! Меня она не видела, зато заметила, что цыплята пропали. Какой крик она подняла!

И сестра положила еду на землю прямо передо мной. Каждого цыпленка я брал в пасть, пережевывал вместе с костями, потом еще немного поджаривал и с жадностью глотал, отчего голова моя покачивалась вверх-вниз.

Мазери с интересом и абсолютно без страха глядела на меня. Не уверен, что на ее месте я бы смог вот так спокойно смотреть на пожирающего мясо дракона.

Когда я покончил с едой, Мазери развернула второй сверток и сказала:

— Вот твоя флейта, Перри. Знаю, что сейчас ты не сможешь на ней играть, но мне не хотелось оставлять ее этому ребенку, что родится у мачехи. А это мамино ожерелье, которое нравилось мне больше всех, и кое-что из одежды. В море она мне не понадобится, но я собираюсь каждую неделю тебя навещать в день, когда обращаюсь в человека, поэтому спрячу все на дереве. Тебе ведь нужно охранять дуб, верно? Учти: кивок я понять могу.

Я кивнул.

— Интересно, зачем ей это понадобилось, — проговорила Мазери.

Дерево мне нравилось. Оно нашептывало мне истории о деяниях королей и королев, принцев и принцесс, колдунов и неразумных юных дев, отважных рыцарей и трусливых шутов, о говорящих животных и о растениях, которые могли ходить. Отчего дубу были известны сказки людей? Почему он рассказывал их мне? Ответов на эти вопросы я не знал, но сказки скрашивали одиночество. Я знал, что высоко среди ветвей спрятано нечто пахнущее мачехой, но никак не мог рассказать Мазери об этом.

— Может, она просто хотела убрать тебя из дому, но, сдается мне, мотивы у нее были совсем другие. Ведь она просто могла приказать тебе убраться подальше от замка. Мачеха никогда не поступает необдуманно. Как бы то ни было, я, по крайней мере, знаю, где тебя искать. А теперь займемся твоей шевелюрой.

Я с удивлением узнал о том, что у меня, оказывается, есть волосы. В новом обличье я себя не видел, разве что, изогнув длинную змеиную шею, мог рассмотреть хвост и заднюю часть туловища да передние лапы. Еще я мог разглядеть морду со свирепо топорщащимися чешуйчатыми усами, которые были куда как толще моих волос в бытность человеком. Чего только я не улавливал ими: движение воздуха, изменение погоды и кое-что такое, о чем я понятия не имел.

Но волосы? С чешуйками?

Мазери достала из узелка серебряный гребень.

— Опусти голову, — попросила она.

Я положил свой длинный-предлинный подбородок на передние лапы и прикрыл глаза. Сестра погладила меня по голове и сказала:

— Ох, Перри, у тебя повсюду крохотные драгоценные камни. Ты такой красивый!

Уши у меня дрогнули, и она их тоже погладила. Не знаю, какие были у меня уши, но они явно сильно отличались от человеческих — они казались длиннее, подвижнее и могли поворачиваться. По своему желанию я мог насторожить уши, изменить угол их наклона и повернуть. Раньше я даже не подозревал о том, что можно навострить уши и расслышать звуки, о которых я понятия не имел. Сверху доносились гудение и жужжание пролетавших надо мной даже самых крохотных насекомых; со стороны моря из-под текучих вод слышался шуршащий звук передвигающегося на дне песка; в лесу шелестели касавшиеся друг друга листочки. Человеком я начал изучать язык огня, снега и голоса прошлого. Теперь я слышал все это гораздо лучше, но пока что не смог перевести новые слова огня и снега. Вот свое дерево я понимал прекрасно. Может, на самом деле все деревья разговаривают, только раньше я об этом не догадывался, ибо слух у меня был несовершенный. Когда я в следующий раз отправлюсь на охоту, я…

Мазери водила по моей голове гребнем, который вдруг коснулся чего-то зудящего, и я наслаждался, ведь так приятно наконец-то поскрести чешущееся местечко. Зубцы гребня скользили по макушке. Я даже постанывал от удовольствия. Из пасти вырывались маленькие клубы дыма.

Мазери расчесывала меня и тихонько приговаривала:

— Никогда не забывай о том, кто мы на самом деле, братец. Никогда не забывай, как бы ни старался поработить тебя твой зверь. Никогда не забывай, кто мы.

С каждым прикосновением гребня во мне рождалось новое воспоминание: наша родная матушка (мы тогда еще жили при дворе) одевает нас с сестрой, чтобы представить королю, и дает мне мятный леденец, чтобы я успокоился и дал вычесать колтуны из волос. Рядом стоит уже наряженная шестилетняя Мазери, такая красивая в темно-синем бархатном платье, с ожерельем из мелких жемчужин и с завитыми локонами. Отец, который сажает нас по очереди на лошадь в седло перед собой и катает по лугу в наших родных землях на юге. Лошадь сильно трясет, и папа учит меня привставать и опускаться в такт ее аллюру. Он дает мне в руки повод, хотя сам все равно тоже придерживает коня, и я понемногу перестаю бояться, что упаду, и учусь общаться с животным с помощью повода и шенкеля. Холодным зимним утром повариха угощает нас горячими булочками с маслом.