Комнатный фонтан

Надо пригласить Юлию на обед! — ударило меня в голову. Это мысль взялась невесть откуда (наверное, из бурчащего живота) и была поистине гениальной! Она захватила меня целиком и полностью, вытеснив собою все остальное. Я только представил себе это: канун Рождества, двадцать четвертое, мы сидим за столом, обедаем! Как прежде… У меня закружилась голова.

Я перестал жевать.

Подумал о карпе.

Кролик, конечно, тоже сгодится, если его сделать с клецками. Мои мысли обратились к прошлому.

Конец года, неповторимое время! Время, когда можно как следует выяснить отношения.

Я медленно вытер руки о кухонное полотенце. Чуть позже я уже сидел за столом. сочиняя для Юлии приглашение на рождественский обед, который должен состояться 24 декабря в 12 ч.

Пятница лежал у моих ног. В своем послании поэтому я решил заранее намекнуть, что дома будет ждать большой сюрприз. Я оторвал ручку от бумаги, закрыл глаза и представил себе: вот Юлия приходит домой. Привет, скажу я. Никакого тявканья, дурацких прыжков, Пятница чинно сидит в углу и ждет своего выхода. Тогда я говорю ему: «Иди сюда, дан лапку, как мы с тобой учили». А он подходит и протягивает Юле правую лапу.

На какую-то долю секунды я задумался, а не приложить ли мне к приглашению несколько цветных фотографий, которые я сделал в начале месяца, — мы с Пятницей в гостиной и на балконе (я тогда поставил камеру на автомат).

Но потом передумал. Картинки, пожалуй, это лишнее. Зачем заранее отравлять радость будущей встречи.

Во избежание каких бы то ни было недоразумений (а также для того, чтобы Юлия не подумала, что я шучу и развожу с ней трали-вали) я приписал внизу большими печатными буквами: «ПОЛУЧАТЕЛЮ: ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТОЛЬКО ПРИ НАЛИЧИИ ПИСЬМЕННОЙ ГАРАНТИИ СВОЕВРЕМЕННОГО ПРИБЬПИЯ!»

После того, однако, как я прочитал этот текст Пятнице вслух, мне показалось, что он получился у меня немного суховатым, в нем появилась какая-то канцелярщина. (В зависимости от того, под каким углом зрения его читать, он мог показаться со всеми этими строгостями совершенно идиотическим!) Тогда я добавил еще одно примечание: «Просьба подтвердить своевременное прибытие обусловлена тем, что мне хотелось бы 24.12 заранее разогреть духовку до необходимой температуры и не перегреть ее. И кстати, о клецках. Их мне тоже хотелось бы на сей раз поставить вовремяна огонь. Я навел по этому поводу справки, обратившись к специальной литературе, в частности к голубой поваренной книге (на стеллаже в коридоре, верхняя полка, справа, ближе к ванной), которую мы подарили друг другу, если ты помнишь, на десятилетие нашей свадьбы, в 1977 г. В результате мне удалось разобраться с тем самым вопросом, который мы с тобою обсуждали в позапрошлом году на Рождество и поссорились. В порядке самокритики я снимаю все свои тогдашние возражения. Признаю свою глубокую ошибку и считаю, что был неправ! При моей методе они неизбежнодолжны были слипнуться!»

Все, хватит, уже и так достаточно прогнулся! Я же не явку с повинной тут оформляю, так и до самооговора можно дойти. Я запечатал письмо и наклеил марку. Пятницу я оставил дома. Это ядолжен был сделать сам. Немного волнуясь, я отправился к почтовому ящику на углу Вивальди — штрасе.

Письмо провалилось сквозь щель и кануло в неизвестность.

Время пошло.

21 декабря.

Встал рано, с вечера поставил себе будильник.

В Книге учета записан следующий список дел на этот день:

«1. Восстановление старого порядка! (Архиважная задача текущего момента, начало всех начал в любом деле); 2. Продолжение занятий с Пятницей; 3. Прочее».

Первым делом я расформировал свой склад в коридоре, тем более что после рождественских продаж осталось не так уж много, и я спокойно мог перенести нереализованный товар к себе в комнату отдыха и досуга. Пятница проявил вдруг необычайную смышленость и все ходил за мною по пятам с тряпкой в зубах. С особой тщательностью нужно было обработать комод и секретер. 1 км было столько стружек и опилок, что дело продвигалось не слишком бойко. Эта мебель шла у нас по Юлиной линии, то есть появилась вследствие женитьбы. Поэтому я обтирал ее с максимальной осторожностью, используя на отдельных участках собственный помазок. Потратив больше часа на эту кропотливую работу я остался вполне доволен результатами своего труда.

Гораздо проще было мне управиться с мебельной стенкой. По своим габаритам и «дизайну» она прекрасно вписывалась в общий колорит нашей новостроечной местности, а ее простые, ясные, легко обозримые формы значительно облегчали жизнь. Ни одна пылинка, ни одна соринка не могла появиться на ее блестящей поверхности, чтобы не быть обнаруженной сразу невооруженным глазом.

Застрял я только из-за того, что решил для порядка заглянуть в нижний отдел. Открываю дверцу, а оттуда вываливается цела груда папок. Мои старые жилконторские акты!

Это, конечно, полностью выбило меня из графика, но я решил, что пора поставить точку и в этой главе моей жизни. Эти бумаги давили на меня тяжелым грузом. Лучше всего, конечно, было бы прямо тогда их и уничтожить. В растерянности перебирал я документы, эти подшитые и сброшюрованные свидетельства моей предшествующей жизни…

Чем дольше я над этим размышлял, тем больше мне нравилось словосочетание «предшествующая жизнь», в нем что-то было. Еще не настоящая жизнь, а та, что перед нею, некий период подготовки, когда ее еще как будто нет, ей нужно еще вылупиться. (Другой вопрос, а не является ли вся наша жизнь предшествующей? Но это уже, скорее, вопрос религиозный. Я не хотел и не мог внедряться в эту область. Тем более что я не специалист по этой части.)

Чтобы навести хоть какой-то маломальский порядок в бумагах, я решил сначала отобрать аварийные акты: стопка серых, желтоватых, розовых бумажек быстро росла.

В те годы, когда я работал техником — смотрителем в жилконторе, главной моей служебной обязанностью было обходить самых стойких и активных жалобщиков с целью определения на месте масштаба бедствий. Случаи тут были самые разные, от потолков в спальной, на которых из-за бесконечных протечек буйно размножались плесень и грибки, прогнивших кухонных полов, дававших возможность всякому желающему полюбоваться — долго ли еще? — несущими балками, не говоря уже об окнах, которые целиком, вместе с рамами, свободно и легко, сами собою отделялись от замшелых стен.

Результаты моих осмотров я должен был заносить в соответствующую Книгу учета. На основании этих записей я потом у себя в кабинете (маленьком закутке в подвале главного здания, где размещалось Районное эксплуатационное управление) печатал на черной портативной «Олимпии» подробные отчеты, каковые затем, оригинал и две копии, направлялись в соответствующие службы. Один экземпляр оставался у меня на хранение.

Этим, собственно, все и ограничивалось.

Люди радовались уже тому, что находился человек, который садился и спокойно выслушивал их. Но большего, при всем желании, я сделать не мог! Заловить хоть кого — нибудь из эскадрона наших летучих мародеров-рабочих или хотя бы выйти на их след не представлялось возможным. Целые строительные вагончики, вместе со всем личным составом, неделями числились пропавшими без вести. Поговаривали о каких-то сомнительных затяжных карточных турнирах, о выездных халтурах за городом…

А у меня разрывался телефон: «Когда вы, наконец, придете? Вы же сами видели…»

Слова уже не помогали. Да я и не знал, что мне им говорить, и потому все чаще уходил в глухое молчание. Со временем я окончательно окопался в своем подвале и от отчаяния готов был посвятить свою жизнь, во всяком случае ту ее часть, которая проходила на работе, алкоголю.

Однажды меня вызвал к себе мой начальник.

Он отчитал меня за то, что я повадился теперь все аварийные заявки пускать под грифом «срочно». «Это затрудняет работу ремонтных бригад», — сказал он мне. А я ему говорю: «Это единственное, что я могу сделать для людей».

Он отнесся к этому с пониманием.