Булавин

От просьб атаман переходит к предупреждению:

— И буде посланные полки будут наши казачьи городки войною разорять, и мы вам будем противитца всеми реками, и с нами вкупе и кубанские.

Призывая царя и «государевых наших бояр», «чтоб было безсорно и без всякого разорения меж собою», войсковая грамота заключает:

— Все мы християня. А не так бы было, как и преже сего: много людей погубили. А наше помышление только, что на зачинающих бог помощник.

Подобные же мысли развиваются в обращениях Булавина и его сподвижников к «полководцам» (командирам карательных войск), воеводам некоторых городов. В отписке начала мая Булавин, опять от имени Войска Донского, перечисляет те же и новые обвинения в адрес черкасских старшин: «многие к нам неправды и разорение, и всякие нестерпимые налоги»; не давали казакам на дуван (дележ) государево денежное и хлебное жалованье, а также деньги (20 тысяч рублей) «за астраханскую службу» (участие в подавлении восстания в Астрахани за два года до этого) ; вопреки государевым указам и грамотам из Посольского приказа «о непринимании новопришлых с Руси людей» они, Максимов и старшины, тех людей многих принимали, давали им письма «о заимке юртов без нашего войскового ведома», брали за то многие взятки. Они же высылали с Дона в Русь не только новопришлых людей, но и многих старожилых казаков, а их самих, их жен и дочерей, даже малых детей в воду сажали, вешали, давили между колодами, всякое ругательство чинили, городки многие огнем выжгли, а пожитки наши себе отбирали. «И то они чинили не против его, великого государя, указу».

Обвинения в адрес Максимова и его приспешников были верными. Они действительно принимали беглых, селили их на Дону, в том числе по своим заимкам, в глухих местах, брали с них взятки. Но попытка свалить вину за прием беглых на одних черкасских старшин — не более чем уловка, тактический ход, мало, впрочем, убедительный. Столь же наивен довод о том, что старшины чинили жестокости не по царскому повелению. Он повторяется, когда речь заходит об осенних событиях прошлого года:

— А присланного ево, великого государя, полковника князь Юрью Долгорукова убил не один Кондратей Булавин, с ведома с общаго нашего со всех рек войскового совету, потому что он, князь, поступал и чинил у розыску не против его, великого государя, указу.

Сообщают донцы о казни черкасских старшин, об избрании Булавина войсковым атаманом, новых старшин, «кто нам, Войску, годны и любы...; и по договору для крепкого впредь постоянства и твердости в книги написали». Никаких замыслов против государевых городов, продолжает отписка, мы не имеем, никакого на них нашествия и разорения не замышляем; как служили прежде русским государям (перечисляются по именам, начиная с деда Петра — Михаила Федоровича), так «и ему, великому государю, всем Войском и всеми реками все-усердно по-прежнему непременно служить и всякого добра хотеть обещаемся». И в том «в правде» всем Войском целовали крест и евангелие; «и меж себя, Войском, учинили мы Войском в любве и в совете за братство по-прежнему».

После столь идиллического изображения обстановки в Черкасске и по всему Дону и сообщения о казни старшин и избрании Булавина следуют призыв к «полководцам» не ходить с ратными полками к Черкасску, по Дону, Донцу и Хопру и предупреждение:

— А буде вы, полководцы, преслушав ево, великого государя, указов, насильно поступите и какое разорение учинили, и в том воля ево, великого государя; мы Войском Донским реку Дон и со всеми запольными реками уступим и на иную реку пойдем.

Снова, на все лады повторяя слова о верности великому государю, составители отписки в конце ее уже исходят из того, что по воде царя его полководцы и ратные люди будут и дальше «насильно поступать» против Bойска Донского. К угрозе «противитца» их действиям добавляют угрозу уйти «на иную реку», то есть оставить Дон, родные очаги и перебраться в другое место, сменить российское подданство на другое. Слова об «иной реке» — отнюдь не пустая угроза, и это верно уловил канцлер Головкин:

— Тако ж разсудили мы, — пишет он Петру, — потребно быти о помянутом воре Булавине дать знать чрез письмо к Петру Толстому (русский посол в Стамбуле. — В. Б.), за секрет вкратце объявляя, что такой вор, присовокупи к себе некоторых единомышленников, шатается по Дону; и ежели то у Порты (в Турции, — В. Б.) отзовется, то б он то старался уничтоживать и с прилежанием тамо у турков предусматривать: не будет ли от него, Булавина, какой к Порте или татарам подсылки пли их ко оному склонности.

В новой отписке «полководцам», несколькими днями позже, Булавин упрекает их за то, что они двинули полки в районе Северского Донца «под наши козачьи городки и под Черкаской войною», «и хотитя разорять нас, Войско Донское, напрасно». Снова следуют уверения в верности царю, призывы не ходить войною против донских казаков, наконец, — предупреждение:

— А естьли пойдетя на нас, и мы вам будем противитца вышним своим творцом богом.

Письма «полководцам», помимо Булавина, направлял Хохлач. В одном из них, на имя стольника Бахметева, а также «всех бояр», он призывает его стать заодно за веру, против немцев и прибыльщиков; а до бояр, торговых людей и черни нам, мол, дела нет. В другом, на имя того же Бахметева и полковника Тевяшова, атаман ставит их в известность и призывает:

— Мы, донские казаки, собрались все вкупе с запорожскими казаками, з Белогороцкой ордою, с калмыки и с татары, и з гребенскими, и с терскими, и с яицкими казаками истребить иноземцев и прибыльщиков. И вы б, Степан и Иван, шли с нами заодно.

В начале мая Булавин шлет «отписку за войсковою печатью» в Азов губернатору Ивану Андреевичу Толстому, требует у него прислать пожитки Лукьяна Максимова я Ефрема Петрова, которые они отвезли в Азов и Троицкий; если же губернатор не пришлет, то он, Булавин, «пойдет под Азов и под Троецкой и на море сам. А войско свое пошлет водяным и сухим путем».

От воронежского воеводы войсковой атаман требует присылки «государева жалованья» для Войска Донского в Черкасск, от киевского и белгородского — отпустить из Белгорода его жену Анну Семеновну с сыном «и проводить ее до первых наших казачьих городков на подводах, не задержав»; иначе («если не отпустите») «за то вы, господа, на наше Донское Войско не погневойтеся, за то будет хуже. Пожалуйте ради творца нашего и здравия нашего благочестивого государя, не оставтя нашего донского войскового прошения. Также и освободите будущих с нею». В одной из отписок Голицыну он требует, чтобы жену привезли в Трехизбянскую станицу «с нарочными людьми»; иначе он пошлет к Белгороду 40 или 50 тысяч человек и больше.

Все эти обращения, обещания, хитрые (как казалось булавинцам) уловки ни к чему, естественно, не привели и не могли привести. Да и сам Булавин, его помощники, все повстанцы вряд ли рассчитывали, что власти примут их заверения, признают законность их действий и оставят в покое Дон и его жителей. Поэтому в те же майские дни они шлют письма в Запорожскую Сечь, просят о помощи. Булавин от имени Войска Донского извещает кошевого Гордиенко и все Войско Запорожское, что они, донские казаки, встали за то, «чтоб в нашем Войску Донском и по иным рекам утвердить по-прежнему, как казачья обыкновения у дедов и отцов наших и у нас». Напоминает о своем житье в Сечи, общем договоре:

— А как атаман наш Кондратей Афонасьевич Булавин был у вас, атаманов молодцов, в Запорогах об сырной недели, у тебя, Костентина Гордеевича, и у писаря, и у многих атаманьев, и меж себя советовали и души позодовали, чтоб всем вам с нами, Войском Донским, быть в соединении и друг за друга родеть единодушно.

Далее следует упрек, не во всем справедливый:

— И от вас к нам помощи к Черкаскому для совету нихто не пришел.

«Для совету» — о смене старшины в Черкасске, — Гордиенко действительно никого не прислал, исходя, очевидно, из того, что донские дела должны решать сами донцы. Помощь же людьми — дело другое: он ее, хотя и под нажимом голытьбы, разрешил.