Брусилов

Ранее Брусилов предполагал, что по окончании школы он вернется опять в свой родной Тверской полк. Однако судьба распорядилась иначе. Командование русской кавалерией положительно оценило первый опыт работы школы, решено было расширить ее деятельность. А для этого требовались преподаватели. Выбор пал на Брусилова. Он подходил по всем статьям: имеет боевой опыт и боевые награды, прекрасный кавалерист, любит свое дело, а кроме того, — что очень важно для всякого преподавателя — аккуратен до педантизма (помогло тут воспитание в немецкой семье!), дисциплинирован, требователен и ровен в обращении с людьми.

По окончании трехмесячного отпуска Брусилов в чине ротмистра (майора по-современному) был зачислен адъютантом школы. И еще отметим: незадолго до назначения тридцатилетний ротмистр был награжден орденом Анны 2-й степени, причем, как было помечено в приказе, награжден «вне правил», то есть не за выслугу лет, а за заслуги. Заслугами этими были сочтены отличные успехи его в учебе. (Тут следует пояснить для современного читателя, что в описываемое время обязанность хорошо учиться в высшем учебном заведении отнюдь не почиталась добродетелью, студенты иногда по десять лет тянули университетский курс, и ничего; в военной среде было несколько иначе, но прилежание в науках в общем и здесь наблюдалось прохладное; неудивительно, что упорный, трудолюбивый и способный Брусилов обратил на себя такое внимание преподавателей и командования, то была его личная заслуга, а не следствие общей обстановки и общих требований.)

Итак, в тридцать лет он достиг прекрасного служебного положения, ближайшее будущее также представлялось прочным и определенным. И словно в довершение устойчивости и солидности своего укоренения в жизни тридцатилетний ротмистр сделал предложение руки и сердца племяннице своего воспитателя Карла Максимовича, молоденькой девушке Анне Николаевне фон Гагенмейстер.

Брусилов в личном обхождении всю жизнь оставался очень скромен и даже застенчив. Его товарищи по Пажескому корпусу, по полку, по кавалерийской школе любили шумные попойки, дуэлянтство, ухаживание за девушками и дамами, кое-кто не брезговал посещать и разного рода сомнительные заведения. С юности Алексей отвергал все это, хотя, разумеется, во всяких общественных сходках участвовал наравне со своими товарищами, тут уж кавалерийская, гусарская традиция, тени Лермонтова и Дениса Давыдова (которые оба, кстати, в реальной, не легендарной своей жизни, пили очень умеренно, распутством же не отличались вовсе)… Сиротское детство сильно повлияло на душевное настроение Брусилова. Он любил семейный уют, скромные, замкнутые домашние радости, тихие вечера с близкими за большим столом. Он мечтал о семье (и впоследствии семьянином оказался очень хорошим).

О его романтических историях в молодости неизвестно ровным счетом ничего. Скорее всего их и не было. То есть была одна, известная вскользь, но о ней как раз уместно рассказать. В бытность свою в Тифлисе молодой Брусилов посещал известный среди местного общества дом Фадеевых. Глава семьи Андрей Михайлович был крупной фигурой среди местной администрации, в ту пору он уже скончался, сын его Ростислав Андреевич — видный военный теоретик и автор многих книг — унаследовал дом отца и его широкое гостеприимство. Здесь собиралось обширное и образованное общество, в том числе много молодых офицеров. Центром гостеприимного дома были две интересные дамы, внучки старого Фадеева и племянницы Ростислава Андреевича — Вера Петровна Желиховская и Елена Петровна Блаватская.

О них тоже стоит сказать два слова, немаловажное отношение к судьбе Алексея Брусилова это имеет. Вера Желиховская была тогда начинающей детской писательницей, позже стала довольно даже популярной. Она приходилась двоюродной сестрой известнейшему деятелю предреволюционной России Сергею Юльевичу Витте, который в семидесятых годах на Кавказе лишь начинал свою головокружительную в будущем карьеру. Елена Блаватская, женщина своеобразная и своенравная, хорошо образованная, но со склонностью к разного рода странностям, стала позже известной в России теософкой, автором ряда известных сочинений на эти темы. В ту пору обе дамы были в самом светском возрасте, в тридцать и за тридцать, отличались непринужденной обходительностью, хорошим воспитанием, весельем и остроумием. Вместе с солидным и хлебосольным хозяином они и составляли широкогостеприимный дом, куда валом валила вся, как бы сейчас сказали, интеллигенция Тифлиса, в особенности молодежь.

Легко себе представить, сколь приятно было поручику, а потом штабс-капитану Тверского полка бывать в этом доме. Лишенный семейного уюта, он с радостью согревался у очага этого большого, ухоженного и уютного дома, не разумея по молодости лет, что огонь этот был в существенной степени декоративным. Но легко судить потом, а тогда? Тогда молодой выпускник Пажеского корпуса, долгие месяцы служивший в затерянных гарнизонах Закавказья, разве мог он не очароваться милой, уютной обстановкой, не плениться умными и серьезными разговорами, литературными и иными спорами? Последние он с уважением и интересом слушал, но участия не принимал; то не его дело, а военный человек должен быть сдержан в суждениях.

Блестящие хозяйки дома не могли, естественно, не произвести на него впечатления, однако он был целомудрен и строго воспитан, чтобы позволить себе какую-либо хоть малейшую вольность или фривольность. К тому же Вера Петровна и Елена Петровна были давно замужем, следовательно…

Правда, в доме очаровательно щебетала милая девочка-подросток Наденька, дочь Веры Петровны. Молодой Алексей Брусилов церемонно, с нарочитой серьезностью ухаживал за ней, танцевал (а танцор он был отменный), разговаривал по-французски, деликатно поправляя девичьи ошибки в языке (сам-то он говорил как истый парижанин). Было ли что-нибудь серьезное в этом детском, несерьезном ухаживании? Вряд ли. Лишь впоследствии Брусилову неожиданно пришлось вернуться «на круги своя», а потом это возвращение сыграло в его жизни и памяти о нем весьма существенную роль. Но о том позже.

В 1884 году ротмистр Брусилов вступил в законный брак. По тогдашним правилам всякий офицер должен был испросить разрешение на женитьбу у командира своего полка. То был обычай, законом не предусмотренный, но строго соблюдаемый. Роль такого рода в судьбе жениха призван был сыграть тогдашний начальник Офицерской кавалерийской школы генерал Тутомлин (он стал первым ее начальником и возглавлял до 1886 года). Согласие было, разумеется, дано, и охотно: ведь Брусилов не имел главного препятствия к вступлению в брак для офицера, препятствия, весьма нередкого в ту пору: отсутствие карточных и иных долгов.

Кто же была избранницей его сердца? И сердца ли?.. Здесь у нас есть краткое, но вполне определенное свидетельство самого героя, свидетельство, сделанное им много-много лет спустя, поэтому тем более достоверное. В воспоминаниях, написанных, когда «года минули, страсти улеглись», сказано: «Этот брак был устроен согласно желанию моего дяди, ввиду общих семейных интересов». И далее, сразу же после точки: «Но, несмотря на это, я был очень счастлив, любил свою жену горячо, и единственным минусом моей семейной жизни были постоянные болезни и недомогания моей бедной, слабой здоровьем жены».

Стало быть, «неравный брак», иллюстрация к картине Пукирева с обратным сюжетом? Нет! Совсем нет. Да, Брусилов женился вроде бы «по расчету» (то есть «согласно желанию дяди»), но то был «расчет» не материальный, не имущественный или карьерный, а вступление в брак по искреннему и глубокому чувству долга. Семью, полагал он, как было принято в его среде, следовало создавать не по страсти, не по прихоти, а из соображений нравственного правопорядка. Так говорит ему и воспитатель, заменивший отца: невеста — девушка его круга и безупречной репутации. Будущая семья есть продолжение рода, сочетание обязанностей и взаимной ответственности. А любовь для всех положительных мужчин и женщин, считалось, приходит уже в супружестве. Так жили до нас, так будем жить и мы. И много позже Брусилов имел полное моральное право заключать с исчерпывающей краткостью: «В общем, могу сказать, что первый мой брак был безусловно счастлив».