Разрушитель

Хардинг покачал головой.

Гелбрайт снял с крюка кормовой переборки фонарь и повернул выключатель, чтобы проверить, работает ли он.

— Все нормально.

Он распахнул дверь в каюту и осветил все уголки каюты, почти сразу задержав взгляд на небольшой кучке одежды на левой полке. Концом ручки с шариковым наконечником он отодвинул легкую блузку, бюстгальтер и пару трусиков в сторону, открывая крошечные детские туфельки, поставленные на полке. Он направил луч фонаря прямо на них и отошел назад, чтобы Карпентер и Хардинг смогли их увидеть.

— Кому принадлежат эти туфельки, мистер Хардинг?

Ответа не было.

— Кому принадлежит женское белье?

Ответа не было.

— Если у тебя имеются какие-либо объяснения, почему эти предметы находятся на борту твоей лодки, советую сообщить.

— Они принадлежат моей подруге, — произнес Хардинг сдавленным голосом. — У нее есть сын. Туфли принадлежат ему.

— Как ее зовут, Стив?

— Не могу сообщить вам. Она замужем и не имеет отношения ко всему происходящему.

Гелбрайт появился из каюты, неся на кончике шариковой ручки одну туфельку.

— На ремешке написано имя, начальник, X. САМНЕР. Здесь на полу какие-то пятна.

Он направил луч фонаря на несколько темных пятен около койки-кровати.

— Похоже, они свежие.

— Мне нужно знать, что вызвало появление этих пятен, Стив.

В мгновение ока молодой человек сорвался с места и, хватая бутылку двумя руками, с силой замахнулся, вынуждая Гелбрайта отступить.

— Все, хватит! — прорычал Хардинг, двигаясь к столу для мореходных карт. — Немедленно отойдите от перегородки. Назад, пока мне не пришлось пожалеть о том, что я могу сделать. Должны же вы оставить мне хоть какое-нибудь пространство, ради Господа Бога! Мне нужно подумать.

Он не был готов к тому, с какой легкостью Гелбрайт выхватил бутылку из рук Хардинга, скрутил его, развернув лицом к тиковой обшивке стены, и надел наручники.

— Будет масса времени подумать, когда мы доставим вас в камеру. — Инспектор толкнул его лицом вниз на диванчик. — Я арестовываю вас по подозрению в убийстве. Вы имеете право молчать. Все сказанное вами может быть использовано в суде против вас.

Не будь у Самнера ключа от входной двери, трудно было поверить, что он живет в коттедже, потому что Уильям совершенно не знал дома. И действительно, констебль, который оставался для прикрытия Сэнди Гриффитс, был лучше осведомлен, чем Самнер, просто наблюдая за тем, как криминалисты и полицейские тщательно исследовали каждую комнату. Каждый раз, когда Сэнди Гриффитс задавала вопрос, Самнер безучастно смотрел на нее. В каком шкафу был чай? Он не знал. Где Кейт держит подгузники Ханны? Он не знал. Какое полотенце или фланелька для мытья ребенка? Он не знал. Наконец, может ли он проводить Сандру в комнату Ханны уложить ребенка спать? Он взглянул в сторону лестницы.

— Это там, наверху, — сказал он, — не пройдете мимо.

Казалось, его загипнотизировало нашествие в его дом бригады, проводящей обыск.

— Что они ищут? — повторял он как заведенный.

— Что-нибудь связанное с исчезновением Кейт, — отвечала Гриффитс.

— Значит ли это, что они думают, будто это сделал я?

Гриффитс устроила Ханну у себя на руках и постаралась, чтобы девочка ничего не услышала.

— Это стандартная процедура, Уильям, но не думаю, что об этом нужно разговаривать при дочери. Предлагаю завтра обсудить все с инспектором Гелбрайтом.

Но Самнер был либо совершенно бесчувственным, либо слишком безразличным к благополучию дочери, чтобы принять совет. Он не отрывал взгляда от фотографии жены на каминной доске.

— Я не мог сделать это, — сказал он. — Я был в Ливерпуле.

По запросу отделения полиции Дорсетшира полиция Ливерпуля приступила к предварительным опросам в отеле «Регал». Это было только начало, безусловно, но счет, оплаченный им в то утро, представлял собой интересное чтиво. Хотя он и много пользовался телефоном и был любителем отдохнуть в кофейне, ресторане и баре в течение двух первых дней, был еще и двадцатичетырехчасовой период между ленчем в субботу и выпивкой в полдень в баре в воскресенье, когда он не воспользовался ни одной из услуг, предлагаемых отелем.

Глава 10

На следующее утро в течение двадцати минут, пока ждал Уильяма Самнера в гостиной коттеджа Лангтон, чтобы поговорить с ним, Джон Гелбрайт узнал два факта о его умершей жене. Первый — Кейт Самнер страдала тщеславием. Каждая фотография на витрине была либо ее собственная, либо ее вместе с Ханной, он безуспешно пытался найти портрет Уильяма или хотя бы какой-то пожилой женщины, которая могла быть матерью Уильяма. В полном разочаровании он закончил считать фотографии, кажется, всего тринадцать с изображением приятно улыбающегося лица в обрамлении золотых локонов. Интересно, это культ личности, доведенный до крайности, или показатель подсознательного ощущения собственной неполноценности, которая требовала постоянного напоминания о том, что фотогеничность тоже талант?

Второй факт — он сам никогда не смог бы жить с Кейт. Она ухитрялась везде пришивать оборки: кружевные занавески с оборками, ламбрекены с оборками, накидки на кресла с оборками, даже абажуры были украшены кисточками. Ничто, даже стены, не избежали ее пристрастия к избыточным украшениям. В коттедже Лангтон, построенном в стиле XIX века, были потолки с потолочными балками и кирпичный камин. Вместо того чтобы покрыть стены простой белой штукатуркой, которая наилучшим образом смогла бы подчеркнуть все достоинства дома, стены гостиной, вероятно за большие деньги, были оклеены безвкусными обоями, подделкой под стиль эпохи регентства, украшенными золотыми полосами, белыми бантами и корзинами фруктов неестественного цвета. Гелбрайт содрогнулся от осквернения того, что могло стать чудесной комнатой, и бессознательно сравнил ее с простотой шлюпа Стивена Хардинга, отделанного деревом, который сейчас под микроскопом исследуют офицеры полиции, профессионалы по осмотру мест преступлений, пока сам Хардинг, пользуясь правом хранить молчание, в нетерпеливом ожидании сидит в тюремной камере.

Улица Роуп-Уок представляла собой спокойную аллею, обсаженную деревьями, на западе от яхт-клуба «Ройал Лимингтон» и городского яхт-клуба. Было понятно, что коттедж Лангтон не дешевый. Пока инспектор Гелбрайт стучал в дверь в 8.00 во вторник утром, поспав только два часа, он задумался о том, на какую сумму взял закладную Уильям для приобретения дома и сколько же он зарабатывает как химик-фармацевт. Он не видел логики в том, что они переехали из Чичестера, особенно потому, что ни Кейт, ни Уильям, как оказалось, не имели связей с Лимингтоном.

Его впустила констебль Сандра Гриффитс, у которой вытянулось лицо, когда он сообщил, что ему нужно переговорить с Самнером.

— Ну, тебе везет, — прошептала она, — Ханна орала всю ночь от головной боли. Сомневаюсь, что ты сможешь добиться чего-нибудь от него. Он почти не спал, как и я.

— Давайте создадим клуб бессонницы.

— Ты тоже, да?

Гелбрайт улыбнулся.

— Как он держится?

Гриффитс пожала плечами:

— Не слишком хорошо. Продолжает рыдать и приговаривать, мол, никогда не думал, что так может получиться. — Она заговорила еще тише: — Меня действительно очень беспокоит Ханна. Совершенно очевидно, что она боится отца. У нее начинаются вспышки раздражения при его появлении в комнате, а когда он уходит, девочка сразу успокаивается. В конце концов я приказала ему пойти в постель, а сама попыталась уложить ее спать.

Гелбрайт сразу заинтересовался.

— Как он реагировал?

— Это странно. Никак. Он просто проигнорировал это, словно привык.

— Он сказал, почему это происходит с ней?

— Только то, что он слишком подолгу отсутствует на работе и у него нет возможности поладить с дочкой. Возможно, это правда. У меня сложилось впечатление, что Кейт заворачивала ее в вату. В доме сплошные средства безопасности. Я не понимаю, как можно ждать, что Ханна чему-нибудь научится. На каждой двери защелки от ребенка, даже на шкафу в ее спальне. Ребенок лишен возможности исследовать его, выбрать себе одежду или даже создать беспорядок, если захочет. Ей почти три года, но она до сих пор спит в колыбельке. Это довольно странно, знаешь. Больше похоже на тюремную камеру с решетками, чем на детскую комнату. Странный способ воспитывать ребенка, и, откровенно говоря, меня не удивляет, что она такая замкнутая, эта маленькая девочка.