Страница 8 из 35
– Не думайте, господа, что мы тут всегда так роскошно питаемся, – заметил Шерхорн. – Просто день сегодня, не побоюсь этого слова, исторический! Первый самолет из рейха, сумевший приземлиться в расположении нашей окруженной группировки! За это стоит выпить, господа!
Присутствующие разлили по кружкам самогонку и встали вслед за подполковником.
– Прозит! – провозгласил тот; все выпили.
Стариков-хозяев за стол не пригласили, они скромно удалились в соседнюю комнатушку-закуток, отделенную ситцевой занавеской.
Как-то само собой вышло, что по одну сторону стола оказались русские: Феликс, трое его подчиненных и рядом с ним Фунтиков. Напротив расположились два летчика, Штерн и сам Шерхорн. Прежде чем приступить к трапезе, набожные немцы, сложив руки перед собой, произнесли каждый сам про себя короткую молитву. Из русских же только Фунтиков и один из диверсантов – тот, на котором была форма с майорскими погонами, – перекрестились на темный лик какого-то святого, висевший в закопченном углу. Разговор во время еды вели тот же, что завязался с приходом Шерхорна: обсуждали дальнейшие действия по эвакуации людей – прежде всего больных и раненых. Из спиртного (кроме той, первой и единственной бутылки самогона) больше ничего не пили – не до того было. Однако бессонная ночь, похоже, не прошла даром: после ядреной баньки и достаточно сытного обеда, да еще в жарко протопленной избе, прибывших из самолета «гостей» стало неудержимо клонить ко сну. Первыми задремали, свесив голову на грудь, самые молодые: Швецов и бортстрелок Краузе.
– Нашей молодежи пора «на боковую», – усмехнувшись, пробасил бывший волостной полицмейстер.
Но вслед за ними совсем уже неожиданно «отключились» и лжемайор со «старшим лейтенантом», и командир экипажа Герц.
Изумленный Феликс с тревогой наблюдал, как его подчиненные, здоровенные мужики, а заодно и летчики – все уснули в считаные секунды, словно малые дети: кто уткнувшись в столешницу, а кто привалившись к плечу соседа. Это казалось настолько неправдоподобным, что в первые мгновения он даже растерялся, но затем выучка опытного абверовского агента взяла свое – сознание заработало с лихорадочной быстротой: «Я был прав, что-то тут не то… их попросту усыпили… А со мной, похоже, осечка вышла. Не рассчитали дозу?.. Тогда кто же они, эти так называемые «окруженцы»? Подстава?.. – Стараясь не делать резких движений и не меняя позы, Феликс осторожно опустил правую руку под стол: еще мгновение, и он выхватит из брючного кармана компактный «Браунинг». – А там посмотрим, кто есть кто, господа «окруженцы», или как вас там величать, черт подери!..»
В этот драматический момент ему на плечо опустилась чья-то тяжелая рука – повернув голову, Феликс встретился взглядом со своим соседом, Фунтиковым. Тот негромко произнес, подчеркнуто медленно и внятно выговаривая каждое слово:
– Не торопитесь, герр Феликс. Куранты пробьют через шесть с половиной часов.
– Как?! – враз осипшим от волнения голосом выдохнул Феликс.
Глядя ему прямо в глаза, Фунтиков твердо повторил:
– Куранты пробьют через шесть с половиной часов!
Глава 4 Яковлев Александр Николаевич, агент абвера «Крот»
16 февраля 1945 г., м. Фриденталь,
80 км от Берлина
– Быстрее, еще быстрее! Шнель! – с плохо скрываемым раздражением покрикивал Ганс Фогель, наш инструктор по джиу-джитсу. – Пятьдесят восемь, пятьдесят девять – финиш!
«Выложившись до конца, я в полном изнеможении разлегся на деревянном полу спортзала – при этом обессиленно перевернулся на спину и картинно раскинул руки в разные стороны.
Весь мой взмыленный вид красноречиво говорил: «Все, больше не могу!» Шутка ли – три часа «форсированной» (по выражению Фогеля) тренировки! А в довершение – 60 скоростных отжиманий на «кулачках», да чтоб ноги на скамейке высотой не менее фута!
«Вот такие пироги», – как любил приговаривать один мой «заклятый» знакомый, некто Дубовцев…
– Я вами недоволен, лейтенант! – навис надо мною коренастый тридцатилетний крепыш. – Чересчур себя жалеете. Оттого и работаете не в полную силу!
Слова Фогеля громко отдавались в полупустом спортзале, где, кроме нас, никого не было: прочих курсантов тренер отпустил еще час назад. Со мной же он занимался по особой индивидуальной программе – по личному приказу самого Скорцени, как пояснил словоохотливый Ганс. Не доверять его словам не было ни малейших оснований: в последнее время я и сам почувствовал особый интерес, который начали проявлять к моей «скромной персоне» некоторые руководители германской разведки. Неужели это связано с порученным мне заданием – в сущности, ничем особенным не выделявшимся? Конечно, найти в тайнике в глубоком советском тылу некую тетрадь, а затем доставить ее назад – дело весьма опасное и далеко не такое простое, как может показаться на первый взгляд. Однако в моей богатой абверовской «практике» и не такое бывало…
– Завтра в то же время жду вас в спортзале, – сообщил в заключение Фогель и, насвистывая что-то из Вагнера, направился к выходу.
– Но, господин тренер! – закричал я вслед. – По графику у меня ночные стрельбы, а днем я должен отдыхать!
– Это приказ капитана Шмидта! – безапелляционно заявил немец, прежде чем закрыл за собой дверь.
Чертыхаясь, я сел, обругав про себя Фогеля последними словами. Хотя, в сущности, он был ни в чем не виноват: приказ есть приказ. По большому счету я всегда уважал Ганса – тренер-то он был классный, про таких говорят: «От бога!» Искусством восточной борьбы джиу-джитсу он овладел в детстве и юности в далеком Китае, где проживал до 36-го года вместе с отцом, практикующим врачом.
Снова скрипнула дверь, и на пороге полутемного зала (электричество повсеместно экономили) возникла запыхавшаяся фигура в шинели и каске: молоденький солдатик-вестовой сбивчиво доложил, что «господину лейтенанту приказано через тридцать минут явиться в канцелярию штаба». Отпустив рядового, я устало поднялся («Зря Фогель меня попрекнул, что выкладываюсь не в полную силу!») и прошел в раздевалку. Здесь первым делом глянул на часы: одиннадцать тридцать. В штабе меня ждут ровно в полдень – интересно, с какой целью? Пока наскоро принимал душ, в голову лезли сумбурные и отнюдь не веселые мысли.
…Итак, мой «крестовый поход» в союзе с Германией против большевиков и сталинского режима потерпел полный крах. Я давно это понял и, по сути, продолжал воевать на стороне немцев просто по инерции. Да и куда мне было деваться. Тем более сын-то здесь, у них. А мать, между прочим, – там! Как сказал этот Дубовцев? «О ней позаботятся…» Успокоил, «благодетель»! Встреча с этим человеком, оказавшимся советским разведчиком, всколыхнула в моей мятущейся душе целый пласт самых противоречивых мыслей и чувств. Да, я ему помог – спас вместе с напарником-смершевцем. Но помог не коммунисту Дубовцеву – повторял я, как заклинание, – помог русскому человеку, моему соплеменнику по имени Иван. Впрочем, какая разница?!..
Или все-таки разница есть? Общаясь на «той» стороне с солдатами и офицерами Красной армии, да и здесь – внимательно приглядевшись к тому же Дубовцеву, – я все чаще задавал себе один и тот же неутешительный (а, может быть, наоборот – внушающий оптимизм?) сакраментальный вопрос: «Не ошибся ли я, скопом записав весь русский народ в колхозные рабы, удел которых – вечно быть в ярме, под властью всяких там «ежовых – берий – сталиных» и прочей сволочи?» Ведь именно сейчас, казалось бы, на веки вечные забитые, запуганные и затюканные простые русские люди начали расправлять плечи: в их глазах появились немыслимые ранее чувства духовной свободы и внутреннего достоинства. Это были чувства Победителей! Такое не может пройти бесследно, и я вдруг начал подспудно осознавать: рано или поздно диктатуре коммунистов в России придет конец. Не может не прийти! Так что же, штык в землю?! Простите, люди русские, «бедную заблудшую овечку» – лейтенанта абвера Яковлева! Допустим… А дальше-то что? Во-первых, не простят. Во-вторых, у кого просить прощения, если у власти в Кремле по-прежнему большевики – те самые, которым я объявил войну, а будущая свободная Россия без коммунистов, о которой я мечтал, пока лишь плод моего воспаленного воображения?..