Явление зверя

— Я учился в школе.

— Ну да, конечно… Так вот: Торквемада был очень порядочным человеком. И те, кто создавал орден доминиканцев — псов Господних — и инквизицию как карательную машину церкви… Они тоже были очень чистыми и честными. Они искренне хотели воевать с сатанизмом, язычеством и ересью. Думаю, хоть ты и учился в школе, у тебя не столь однобокий взгляд на события и ты понимаешь, что адепты Сатаны, черное колдовство и все страшные, кровавые культы, которыми церковники пугали паству, — вовсе не их измышления, а самая что ни на есть печальная реальность. Такие люди, как Софья, создали инквизицию, разожгли первый костер и отправили в пыточный подвал первую женщину, заподозренную в колдовстве. Но их чистой верой и бескомпромиссностью воспользовались другие. Такие, как король Фердинанд, понимавший, что лучше охотиться за маврами и евреями — из них можно вытрясти больше денег, чем из колдунов. Именно он переориентировал инквизиторов на другую добычу. А потом пришли те, кто мог выполнять бесчестную работу без малейших зазрений совести. И теперь инквизицию проклинают во всем мире, а католическая церковь считает ее самой большой своей ошибкой. Забавно, правда?

— Ты хочешь сделать из Софьи инквизитора? — Меня несколько удивило такое сравнение.

На миг я даже представил себе эту женщину в кардинальской мантии и красной шапочке… Или инквизиторы одеваются иначе? У меня почему-то всегда ассоциировались инквизиция — и красный цвет. Цвет крови и огня.

— А мне не нужно ничего делать, — улыбнулся Кривой. — Она уже — такая. На самом деле она не хочет ни любить, ни растить детей и денег не хочет — ну, ничего ей не надо, что обычно бабы хотят. Софья хочет одного: бороться за справедливость. Ну, так я предоставлю ей такую возможность! И она будет меня просто обожать. Главное — дать женщине то, что она хочет.

— А этот… Шереметьев?

— Он — пустое место. Он мне не помеха, — надменно заявил Кривой.

— Ну… Все-таки муж, — пожал плечами я, хотя в душе был согласен: Шереметьев действительно пустое место.

— Я хотел жениться на ней, — вздохнул Кривой. — Тогда мне не нужно было бы придумывать бесконечные поводы для свершения справедливости. Она просто защищала бы меня… Потому что она из тех людей, кто защищает все свое до последнего вздоха. К тому же свою собственную жену легче устранить, чем чужую.

— А зачем… Если она… До последнего вздоха?

— Все равно рано или поздно она поняла бы, что я ее обманываю и никакой справедливостью тут не пахнет, — а пахнет только деньгами. Причем — большими. Деньги она презирает, считает воплощением мирового зла. Сама она, возможно, этого не осознает… Но я-то старый, я вижу ее насквозь. Когда-нибудь она все равно захотела бы меня убить. Если бы я был ее мужем, если бы у нас родились дети, — тогда это случилось бы позже.

— Ты говорил ей, что хочешь жениться?

— Она отказалась. Сказала, что ее покойный Дедушка не одобрил бы такого выбора. Ведь я — бандит! О том, что ее ненаглядный Шереметьев — гомик, она, видимо, не знает.

— А ты ей скажи.

— Не поможет. Он хоть и гомик, но честный человек. А я — все равно останусь бандитом в ее глазах. К тому же — невыгодно. Может, она его и бросит, но и со мной не сойдется. А так — хоть жить по соседству будем.

Этот случайный разговор порадовал меня и успокоил. В целом — успокоил. Мне не понравилось упоминание об инквизиции и инквизиторах… как-то резануло по сердцу… острой холодной сталью. Ну да ладно, наша девочка к псам Господним отношения имеет мало, она вообще атеистка, скорее ее можно назвать Псом Кривого. До поры до времени, как сам он признался, до того, как поймет, что происходит на самом деле. Но тогда Кривой ее просто уберет. Он сможет сделать это чисто, легко и красиво. Как всегда.

И я наконец могу вернуться к своим делам… К своим детишкам, которые уже, вероятно, соскучились и заждались… Смогу, наконец, сводить их в пещеру, что давно пора уже сделать… Тем более, они так этого хотят…

С мальчиками — Ромой и Антоном — получилось все едва ли не проще, чем с девочками. Мальчикам очень нравилось убивать.

Им нравилось быть сильными и жестокими, им нравилось, когда их боялись, им нравилась власть. Власть над слабым, беззащитным и зависимым, возможность миловать и карать.

И они ничуть не меньше девочек хотели, чтобы их вели — к темному, сладкому, запретному.

Детишкам так нравился весь этот антураж — перевернутые пентаграммы, черные свечи, осквернение икон, — и веселые оргии в водочных парах и дыму марихуаны.

Детишки уже отлупили одну из девочек, бывшую свою подружку, Юлю, когда та отказалась вступить в их «тайный орден». Они даже попросили у меня позволения ее убить, но не получили его.

У Юли отец какая-то шишка в ФСБ, он на уши поставит всю Петровку, случись что с его деточкой. Поэтому: будет Юля молчать — пусть живет, а даже если и проболтается кому — меня она не знает… Да ничего она не знает, кроме того, что у ее одноклассников появилась новая игра!

По подземельям они шли притихшие и торжественные. Я обещал им показать ворота в Ад и представить Властелину.

Детишки были одеты в черные балахоны с капюшонами, старательно сшитые рукодельницей Олей из совместно украденного в школе черного бархатного театрального занавеса. В руках они несли зажженные свечи, бережно охраняя огоньки от сквозняков. Их глазки светились восторгом и предвкушением, они действительно верили, что сегодня с ними произойдет что-то сверхъестественное или, по крайней мере, необычное.

Огромная пещера, расположенная под самым центром родного города, потрясла их воображение. Я освещал фонариком осклизлые стены, высокий каменный потолок, бесконечную темную пустоту.

— Какая огромная! — прошептала Алена. — Неужели про нее никто не знает?

— Дурочка, — хмыкнул Рома. — Это же тайное место. Сюда непосвященные просто дорогу найти не смогут.

— И что там, наверху, — метро?

— Угу. Арбатско-Покровская линия.

— Классно.

— Мне здесь нравится, — сказала Оля. — Я чувствую… Я, правда, чувствую… здесь что-то… что-то особенное…

— Конечно. Еще бы…

— Идите за мной, — велел я. — Только осторожно. Пол скользкий, свалитесь прямо в преисподнюю.

Я привел их на то самое место, где когда-то убил Наташку.

Девочки и мальчики, опасаясь подходить близко к краю, вытягивали шейки, пытаясь заглянуть в дышащую тьмой и вонью яму.

— Сколько мух, — поморщилась Рита, отгоняя от лица назойливых жирных насекомых. — Никогда не видела столько.

— Повелитель мух… — благоговейно произнес Рома. — Неужели… Он и правда там… Он слышит нас?

Рома посмотрел на меня широко раскрытыми, ошалелыми глазами.

— Он и раньше слышал вас. И слышал и видел и всегда был рядом с вами. Он готов назвать вас своими детьми.

— Это правда? — прошептала Алена.

— Уж я-то это точно знаю, малышка, — улыбнулся я.

— Нам нужно что-то еще сделать? — спросила Рита. — Ты говорил, что мы должны совершить обряд…

— Время еще не пришло. Я скажу, когда будет можно.

Рома понимающе кивнул.

— Полнолуние? Расположение планет?

Я тихо засмеялся.

— Жертва еще не готова.

Детишки замерли и дружно посмотрели на меня.

— Юлька? — оскалившись, вскрикнула Оля.

— Забудьте о Юльке. Жертву приведу я.

— А кто это будет? На нее можно посмотреть?

Оля смотрела на меня умоляющими глазами, и в них метались настоящие подлинные демоны. Демоны яростной, всепоглощающей жажды крови. Жажды причинить боль. Унизить. Растоптать. Убить. Все равно кого.

— Я люблю тебя, малышка, — сказал я ей, притянул к себе и поцеловал, глядя в глаза и сквозь них — в волнующую вязкую тьму, которой слишком много, которая распирает душу и хочет вылиться, должна вылиться как можно скорее.

— Имей терпение.

— Я сделаю все, что ты захочешь, — горячо шепчут губы. — Все-все!

Кто бы сомневался.