Жизнь на двоих

— Приспичило, — вру я напропалую и бегу за ширму. Отлично, ночной горшок ещё не вынесли. Ну-ка, ну-ка. Что тут у нас? Картинка проясняется. Ведь ежу понятно, что это хроническое отравление. Чем?

По очереди заглядываю под крышки всех посудинок, теснящихся на столе, и пробую понемногу, игнорируя интерес, с которым матушка за мной наблюдает. Какая вкуснятина! Варенье из клюквы. И вот ещё брусничное.

— Раньше они тебе не нравились, Орнелла, — опять тёплый взгляд словно обволакивает меня.

— Они мне и теперь не нравятся, — подтверждаю я. — Попробовала ещё раз и поняла, что слишком они для меня кислые. Кстати, эти вазочки из красной керамики, давно они у тебя?

— Совсем память у тебя сделалась девичьей, — видно, что этот лёгкий непринуждённый разговор доставляет моей собеседнице удовольствие. — Посол Никкинский в прошлом месяце поднес их в дар от своего сюзерена, когда вручал верительные грамоты. Мы же тогда ещё много говорили о вареньях, неужели забыла?

— Я малиновое люблю, — сказала я, вспомнив инструкции, полученные от сестры. — Но мне позволяют его есть, только когда я простужаюсь. Приходится довольствоваться клубничным, — тяжелый протяжный вздох, капризно надутые губки и решительный натиск: — Отдай эти вазочки мне. На каминной полке в моей опочивальне как раз не хватает такой яркой детали.

— Хорошо, я распоряжусь, и уже к обеду они окажутся там, где ты желаешь их видеть.

Молитва — это то, что одинаково не нравится и мне и Орнелле. Конечно, под коленями лежит мягкая подушечка, но запах воска от горящих свечей вызывает лёгкую дурноту. Наконец, Отец-Настоятель отбубнил то, что положено, и начинается самая противная, но и самая важная часть ритуала — душеспасительная беседа о том, что мы должны быть покорны воле Господа нашего и внимательны к словам слуг его.

Наконец пастырь вопрошает о прегрешениях наших или видениях, посланных свыше в наши сны. Вот и момент истины.

— Батюшка, был мне нынче сон, — ответствую я смиренно на жест перста, указующего в мою сторону, — будто прогневили мы Господа нашего чрезмерным чревоугодием, и повелел он нам вкушать лишь молоко, да творог, да сыр, дабы усмирили мы плоть свою и гордыню, а остальную пищу отослали бы пастырям нашим. И чтобы длилось это сорок дней и ночей.

Вот так! Уж не знаю я точно, что за отрава поступает малыми дозами в организм королевы, но, судя по срокам развития патологии, вазочки — отличный вариант, если, скажем, в составе их глины содержатся соединения свинца. А молоко — прекрасное мочегонное и неплохой естественный антидот. А мне необходимо срочно покинуть дворец. Кажется, странности в моём поведении озадачили за сегодняшнее утро слишком многих. Если придворные поделятся друг с другом своими наблюдениями — ой, что-то будет.

Уходить надо немедленно. Как?

— Граф, — обращаюсь я к маминому пажу в зелёном жабо, — сегодня прекрасный день для прогулки верхом. Была бы рада, если бы Вы сопроводили меня.

Учтивый поклон, мамин одобрительный кивок, и дело в шляпе.

— Отправляеся от западного крыльца, — уточняю я, и иду в свои покои переодеваться в костюм для верховой езды. Итак, Отец-Наставник, грум и один дворянин в сопровождении. Как избавиться от их опеки хотя бы на полчаса неподалеку от дома? Это я придумаю позже.

ГЛАВА 3

Да, мы, принцессы, избалованы и своенравны. А что поделаешь, если нас такими воспитывают? Капризными и взбалмошными, требовательными к окружающим. Таков уж наш удел, заставлять людей поступать правильно.

Подумав так, я тяжело вздохнула. Условности и традиции, правила и законы, писанные и неписанные — это настоящий груз. И тот, кто несет его денно и нощно, имеет право на небольшую передышку, тем более, что у моего поступка имеется сразу три оправдания. Первое я уже привела. Второе, пожалуй, ещё весомей. Мама больна, а лекари бубнят: «Лихорадка, да лихорадка», — и обречённо разводят руками. А святые отцы вторят им, убеждая меня в необходимости смириться с волей Господа нашего, без чьего соизволения не происходит ничто в мире нашем суетном.

Ага! Так я и поверила, что сколь бы угодно мудрый и энергичный разум в силах уследить за каждой букашкой, за каждым листочком в лесу. Тут за одними-то графами, которые все наперечёт, не уследишь, как мама говорит… бедная. Каждый день делает над собой усилие и занимается государственными делами. И слабеет прямо на глазах. И тут выясняется, что недалеко от города в королевском лесу живёт травница, о которой рассказывают друг другу шёпотом. И эта девушка — я вспомнила её руку с такой знакомой родинкой и изгиб брови из-под края платка — так вот, она очень похожа на меня.

То есть нужно непременно обратиться к ней за помощью для матушки, и убедиться в том, что у меня есть родная сестра. Не просто сестра, а близнец. Так уж учил меня папа, что на свете не бывает чудес, а только причины и следствия. И, если разобраться в причинах, то ничего удивительного ни в каком происшествии нет. Так вот, разобраться в том, как две дочери одной матери оказались разлучены, я и полагаю своим долгом. В конце-то концов, рано или поздно мне придётся садиться на трон, а чтобы править, надо понимать, что происходит у тебя под носом.

Такова третья причина ужасного поступка, который я сейчас совершаю. Есть правда и четвёртая, тоже весомая. Мне вдруг захотелось примерить на себя шкуру Ульяны. Почувствовать свободу от условностей двора, вдохнуть вольного воздуха леса, забыть ненадолго об этикете и осанке, о необходимости быть сдержанной и величественной.

Темный плащ с капюшоном и прихваченный на всякий случай женский кинжал, спрятанный в складках платья. Калитка в заборе дворцового сада и городская стена, в которой так много прорех, что я просто поражаюсь тому, для чего нужно на ночь запирать ворота. И яркая луна, осветившая пустынную ночную дорогу. Час ходьбы и я в нерешительности замерла на лесной поляне, глядя на маленький домик, окошко которого освещено изнутри. Почему-то тревожно на сердце.

Убедить сестру в том, что мы действительно дочери одной матери оказалось несложно. У неё есть глаза, которым она, как и я, доверяет. Не так уж сложно было упросить её помочь маме. Мне, правда, показалось, что идёт она на этот шаг не потому, что любит женщину, давшую ей жизнь, и уж тем более, не для того, чтобы оказать услугу самой королеве. Её зовёт лекарский долг и… любопытство. Зато мне предстоят три дня свободы и привольного житья в месте, где никому нет до меня дела.

Постель отправившейся в город сестры оказалась лишена обволакивающей мягкости пуховой перины, а одеяло показалось тяжеловатым, тревога поселилась в моем сердце, едва я погасила свечу, а уханье филина заставило сердце замереть от испуга. Потом ветер шумел в вершинах деревьев, и кто-то тихонько скрёбся в углу. Не знаю, спала ли я этой ночью или грезила, а, может быть, чутко подрёмывала, но утром, когда что-то легонько стукнуло за дверью, чувствовала себя отлично отдохнувшей.

Незнакомая девушка пропала из виду за поворотом тропы в тот момент, когда я, накинув шаль, только выглянула наружу. На крылечке стояли две крынки и что-то, завернутое в лист лопуха, лежало рядом. Молоко, творог и лепёшка. Тёплая мякинная лепёшка, сухой рассыпчатый творог и парное молоко, чуть остывшее, правда. Позавтракала, хотя, конечно качество хлеба оставляло желать лучшего. Отрубей в него добавили слишком щедро на мой вкус. Завтра, если проснусь достаточно рано, обязательно скажу об этом девушке, чтобы она указала на это своему повару.

Итак, что же я буду сегодня делать? Для начала стоит прогуляться. Надеюсь, Ульяна не станет мне пенять, если я возьму её лук и немного с ним поупражняюсь по дороге.

Никогда бы не подумала, что ходить по лесу свернув с тропы, настолько гадко. Приходится преступать через валежины, путаться ногами в траве, уворачиваться от торчащих во все стороны сухих сучьев. Хорошо, что я в одежде сестры и в её обуви. Благодаря косынке мои волосы не повыдерганы цеплючими ветвями и обрывки кружев не развешаны по всему пути следования. Хотя, это, скорее плохо, чем хорошо. Обходя бесчисленные препятствия, я закрутилась, потеряла направление и заплутала.