Страница 3 из 4
Зато товарищ его, капуцин, очень скоро привлёк всеобщее внимание. Он выказывал замечательное знание способностей, тайн, даже помыслов всех его окружавших. Он сделал несколько таких удачных замечаний, два-три предсказания присутствовавшим, до того метко их касавшихся, что громкие возгласы слышавших их привлекли целую толпу. Многие бросили танцы и ходили, заинтересованные странными незнакомцами, из комнаты в комнату, вслед за ними, слушая их, делая предположения, стараясь узнать капуцина по голосу, – но и голос его положительно был незнаком никому.
Оба оказывались совершенно никому неизвестными.
Тем лучше!.. Молодёжь была в восторге. Слушала, дивясь, капуцина, любовалась молчаливым маркизом и, наконец, увлекла их из пределов молодого царства в покои, где находились пожилые гости.
Подростки, свои и чужие, бежали впереди и, как водится, шумели больше всех. Соня Белокольцева, завидев мать, беседовавшую с сановными, не игравшими в карты, гостями, закричала ей издали:
– Мамочка! Мамочка!.. Послушайте монаха! Какой у нас интересный монах!.. Такой умный! Всё знает!
– Мне сказал, что я буду моряком как дядя, – кричал Стеня.
– А мне предсказал, что я могу быть хорошим живописцем, если не стану лениться! Сам узнал, что я рисовать люблю! – передал Федя.
– А Наташе сказал: будьте твёрды! Не изменяйте тому, кого любите, и будете счастливы! – прервала меньшая сестра.
Аполлинария Антоновна сдвинула брови.
– Не очень же мудр ваш монах, чтобы такие советы детям подавать!
– А что ж! – отозвалась Наташа, задетая за живое, – он и Сашеньке добрый совет дал! Он сказал: «Будьте самостоятельней!.. Пожалейте себя, если другие вас не жалеют!..» Отлично сказал!
– Он ещё ей предсказал, что она в будущем году выйдет замуж за кого-то незнакомого теперь, – прибавила Соня.
И все наперерыв начали докладывать другие речи мудрого капуцина, отнюдь не нравившиеся хозяйке дома.
Она посмотрела украдкой на Щегорина, щурившегося на молодёжь и улыбавшегося приторной улыбкой, будто ничего неприятного не слыхал, и перевела сердитый взор на приближавшихся капуцина и маркиза. Но вдруг глаза её встретились со взглядом последнего, и она вздрогнула. Холод мурашками прошёл по спине её. Она сама не знала, что, именно, поразило её в этом взгляде, в этом, будто, знакомом, неподвижном лице, но с нею что-то положительно творилось особое… Совсем непривычная растерянность, даже робость овладели ею. Она не знала, что ей сказать, куда деваться от этих глаз.
– Прекрасные костюмы! Очень интересные маски! – проговорил Щегорин одобрительно, но в ту же секунду осёкся и умолк, как обожжённый.
Капуцин очень ласково ему заметил:
– Зачем ты здесь скучаешь, старичок?.. Сидел бы лучше да поминал старину со своими сверстниками – дедушками да бабушками.
И, покачав укоризненно головой, в общем неловком молчании, наступившем после взрыва худо-сдержанного смеха между молодёжью, прибавил, изменив ласковый голос на суровый.
– Стыдись, старик! Чего кичишься богатством, да ещё не своим? Двух жён уморил, – третью хочешь взять, чтобы в гроб уложить?.. Сам бы лучше о часе смертном помыслил, о душе своей подумал!.. Когда опомнишься? Когда перестанешь родного сына обирать, пользоваться его добротой?.. За его уважение сыновнее, тобой не заслуженное, ты его разоряешь?.. Его материнским богатством пыль глупым людям в глаза пускаешь, корыстных баб обманываешь?.. Ещё раз – стыдись! И спеши покаяться. Тебе под семьдесят, – смерть не за горами.
Трудно передать впечатление этого сурового наставления. Смех замер; даже на лицах молодёжи было недоумение. У Щегорина лицо позеленело, и нижняя челюсть тряслась в его напрасных попытках засмеяться или что-нибудь ответить. Велико было общее поражение, но сильней всего преобладало в обществе удивление необъяснимому молчанию хозяйки дома, позволявшей так оскорблять в своём доме избранного ею жениха своей дочери. Все смотрели на неё в недоумении, некоторые в страхе, ожидая, что будет.
А Белокольцева стояла неподвижно и молча, будто под влиянием какого-нибудь наваждения, так что её можно было принять за окаменелую, если бы не глаза её, беспокойно бегавшие во все стороны, чтобы не встречаться с пристально устремлённым на неё взором молчаливого спутника словоохотливого капуцина…
Вдруг последний обернулся, ища кого-то глазами в толпе, их окружавшей, и поманил Леонида Карницына издалека. Тот подошёл смущённый.
– Вот хороший молодой человек! – сказал капуцин и положил руку на плечо студента. – Трудолюбивый, честный!.. Прекрасный жених для любой девушки… Тем более, что, ведь, он только теперь несостоятелен, а скоро, очень скоро получит наследие своего отца…
Капуцин перевёл взгляд на заметно бледневшую хозяйку дома и с особенным значением договорил:
– Он сам не знает, да, вероятно, не знаете и вы, что в той письменной шкатулке, которую покойный Сергей Фомич Белокольцев передал его матери перед смертью, заключается часть достояния, потерянного его отцом… Да! Да, молодой человек!.. Поищите в ней! Скажите матушке, осмотрите сегодня же с нею шкатулку – и в ней найдёте своё благосостояние, в потайном ящике.
– О, Господи!.. Да что ж это?.. Неужели вправду?!.
Все повернулись по направлению, откуда раздался этот возглас. Там Марья Леонидовна, схватившись рукою за стул, чтобы не упасть, другою закрыла глаза, ослеплённые мгновенной надеждой.
Вмиг Наташа уже стояла, обнимая её и шепча:
– Пойдём! Пойдём, голубушка, посмотрим!.. Откуда ж знать ему, что папа дал Леониду шкатулку? Если он это знает, значит всё знает!
А между тем, капуцин, склонившись к уху Аполлинарии Антоновны, прошептал ей внушительно:
– Письмо имело дубликат, а при нём вексель… Пора, пора покаяться!.. Помни и ты час смертный!
Кто стоял близко, те слышали эти странные слова и ужаснулись перемене лица Белокольцевой. Ни одного слова не возразила она капуцину, а вся помертвев, опустилась на стул и закрыла лицо руками, поникнув головой.
Все внутренне волновались ужасно, но, вместе с тем, какой-то необъяснимый гнёт лежал на всех. Будто чьё-то холодное веяние оледенило всё общество; даже дети и молодёжь присмирели, в недоумении глядя на странную пару «ряженых».
Молчавший всё время высокий красавец с окаменелым лицом, наконец, отвёл глаза от хозяйки дома, медленно повернулся и пошёл, увлекая за собой и капуцина. Большинство последовало за ними, а с оставшихся возле хозяйки будто разом снялось онемение. Все заговорили: «Кто такие? Что за странные, дерзкие люди? И откуда набрались они смелости смутить всё общество! Напугать «дорогую Аполлинарию Антоновну» какими-то глупыми речами!.. Надо узнать! Надо просто заставить этого капуцина снять маску. Потребовать от него объяснения, извинений!..»
Пока вокруг ещё не пришедшей в себя Белокольцевой суетились почётные гости, на другом конце залы раздались крики, суета ещё большая, и все туда бросились, не исключая самой генеральши, дрожащей и бледной. Там, среди расступившейся в страхе детворы и молодёжи, распростёртый на полу лежал капуцин, покинутый своим товарищем… Что случилось? Почему ему сделалось дурно? Куда девался «маркиз»?.. Никто ничего не понимал и рассказать не мог, хотя все говорили разом.
Они шли вместе, потом «маркиз» оставил «капуцина», которого со всех сторон задерживали расспросами, и один пошёл вперёд… Но только что толпа их разделила, и маркиз вышел, – кажется, вышел, – куда? кажется, в переднюю… Одним словом, едва его не стало с ним рядом, капуцин зашатался, и прежде, чем успели его поддержать, упал на пол и лежал, очевидно, без чувств…
– Так скорее же сымите с него маску! Дайте воды! – наконец, нашлись некоторые. – Воды!.. Одеколону!.. Спирту, скорее!
«Ага! Вот теперь-то мы узнаем, кто этот штукарь!» – в то же время, порадовались многие, бросаясь разоблачать интересного всезнайку, красноречивого обличителя и оракула.
Впереди всех была Аполлинария Антоновна. Робости теперь в ней не было и следа! Она пригнулась к бедному, беспомощно лежавшему капуцину; своими руками отбросила с головы его капюшон, сорвала седую бороду, сдёрнула маску… и отступила, вместе с другими, не веря своим глазам.