Прага

— Вот такое у нас состояние дел, Хорват-ур.

Имре неохотно согласился прийти в контору еще несколько раз, по крайней мере, пока все хоть немного стабилизируется и кто-нибудь другой возьмется управлять или положение станет слишком очевидным, его невозможно будет игнорировать и никому больше не вздумается сюда приходить. Покуда он ждал, когда сдадутся остальные, «несколько раз» быстро растянулись на неделю и другую, потом на месяц, два, в которые Имре учился у рабочих обслуживать и ремонтировать типографские машины. Он узнал, как посыльные от новых редакторов газет приносят материалы в печать приклеенными на картон. Узнал, как переплетают книги и делают корешки (хотя никаких книг не выходило). Узнал, что означает странный маленький рисунок пистолета. Узнал печальные финансовые обстоятельства компании, узнал о неумных — потом странных, потом панических, потом наплевательских — решениях отца, целиком полагавшегося на ныне уничтоженных, казненных или запертых в тюрьму клиентов, партнеров и авторов. У своих работников и друзей Имре собирал мнения о том, какие книги люди купили бы, если б у них были деньги. Он составлял списки этих предполагаемых книг и шарил в развалинах архива — что можно переиздать, тем временем продолжая выпускать двух- и четырехстраничные газетки, которые прекращали выходить после нескольких номеров, и скромные черно-белые рекламные плакатики, которые даже при всей своей скромности лгали: в магазинах, которые они робко расхваливали, продавалось ничтожно мало.

Несколько месяцев выстроились в полгода. Умения рыться в мусоре и торговать из-под полы — приобретенные Имре во время войны, которая до тройной трагедии 1944-45 годов оставалась игрой, в которой он был бесспорно ловок, — сослужили ему и типографии хорошую службу, пока доисторическая экономика медленно возрождалась, поднимаясь из топи меновой торговли обратно к настоящим деньгам. Из своего высохшего наследства он выжимал довольно денег, чтобы давать скромные суммы и покупать скромные подарки двум молодым матерям на разных берегах реки.

И наконец он одержал первую победу. Он подрядил матерей нескольких друзей написать поваренную книгу с рецептами для эпохи дефицита, и первая за четыре года книга, изданная в «Хорват Киадо», — «Чтобы хватило на всех» — продавалась весьма прилично. Шесть встревоженных сотрудников размножились до восьми иногда жизнерадостных.

«Пробуждение нации» давно прекратило существование, и любые старые номера, которые Имре случалось найти, особенно те, где попадались «Письма издателя», одно бредовее другого, он немедленно сжигал. Но финансовая газета, теперь «Наш пенгё», снова пошла хорошо Вскоре Имре повезло через друга получить заказ на печать продуктовых карточек. Он стал подумывать о необходимости девятого сотрудника.

За девять месяцев в «Хорват Киадо» издали четыре несовместимых исторических опуса, рассказывавших о последних тридцати трех годах. Все эти издания оплачивали новые или возрожденные политические партии; как будто при неясном будущем прошлое тоже стало туманным, и люди не могли договориться, кто же кому что сделал и почему, кто был злодей, а кто мудрец, и соглашались единственно в том, что Трианон был преступлением. Имре читал каждую из этих книг, сколько смог, но в каждую следующую углублялся все меньше. Прибыль от них, однако, помогла оплатить новый грузовик, ремонт склада и одного станка.

Самое успешное послевоенное предприятие возрожденного «Хорват Киадо» — книга, изданная в начале 1948 года, сразу после того, как власть окончательно перешла к коммунистам. Книгу Имре придумал сам и много лет гордился этой работой. По друзьям, по друзьям друзей, у совершенных незнакомцев, по всему Будапешту он собирал фотографии. Он просил одолжить ему семейные портреты, старинные снимки, любимые пейзажи города или деревни — те, которые владельцы по-настоящему любили. И оставить подпись в одну-две строки. Имре собрал и подготовил к печати альбом, который выпустил под названием «Békében» («В мирное время»). Каждую фотографию он подписал от первого лица, хотя слова принадлежали сотням разных людей. Это мой брат в день отъезда на учебу в Англию… Это бедная семья, жила по соседству с нами; у них не было, можно сказать, ничего, но они были очень ласковы с этой собачонкой, дворняжкой по кличке Теди… Это мои мама и папа в день свадьбы в 1913 году… Мои папа и мама в день свадьбы, 1919 г… в день свадьбы, 1930… Это еврей из нашего дома, он был так добр ко мне, когда я была еще девочкой. Надеюсь, у него все в порядке, хотя боюсь, что нет… Это я маленький с друзьями на мосту Елизаветы… Это наша семья на озере Балатон в 1922-м… На этой фотографии мой отец едет верхом рядом с регентом… Собрание профсоюза, на трибуне — мой брат… Так выглядела Корсо в 1910 году… Это старый рыбный рынок, его больше нет… Так выглядел Цепной мост до… Мой отец у входа в свою лавку. Он погиб в Освенциме… Это моя бабушка в детстве… Отмечаем мои именины в «Гербо»; я — тот, который вытаращился на кремеш… [53]

Одна из любимых у Имре фотографий была в верхнем левом углу 66-й страницы. Ее подарил ему совершенно незнакомый человек, который узнал о замыслах Имре из третьих уст. На фотографии — молодая женщина, лет девятнадцати-двадцати Она с серьезным лицом, выпрямив спину, сидит за кухонном столом. Самая обыкновенная. Сложив руки на животе, она смотрит прямо на фотографа. Это была самая прекрасная девушка на свете.

Имре популярность книги не удивила, хотя его служащие недоуменно качали головами, видя, как печатается и переплетается все больше экземпляров. Конечно, были такие критики — профессионалы и просто читатели, — которые называли альбом сентиментальным, наивным, даже вредным, и, возможно, они были не так уж неправы, но Имре чувствовал, что сделал что-то хорошее, и цифры продаж подтверждали его правоту. Составной рассказчик, получивший прививку четырех сотен разных голосов, бежал определений. Он представлял самые разнообразные политические взгляды и общественные классы, с католическими церемониями семейной истории соседствовали иудейские обряды — полифонический голос Венгрии в мирное время. Текст лишь немного менялся от странице к странице, и довольно скоро текущие мимо незнакомцы, представляемые как друзья и родные, гипнотически ими и становились. То была Венгрия, и Имре был ее памятью. На многих книга действовала как опий: наслаждение лениво или нетерпеливо переходить от страницы к странице и видеть прекрасный Будапешт неразбомбленным, нетронутым, черно-белым, было почти порнографическим в своем недосягаемом сладострастном великолепии: Липотварош, мост Елизаветы, Корсо, Замок, вокзал Ньюгати в день его открытия — в день, когда он был самым большим и самым чистым железнодорожным вокзалом в мире.

Имре включил в альбом три своих фотографии: Это моя мать в день крещения на руках у моей бабушки, а позади них стоит моя прабабушка… Это я в десять лет с моим другом Золи. Мы пытаемся устоять на коньках, но плохо умеем и упадем сразу после того, как нас снимут… Это лишь два года назад — я с моим другом Палом на плечах. Ему всего четыре, и хотя Цепной мост лежит под водой, он думает, что на дворе мир. Посмотрите, как он счастлив.

К середине 1948 года, несмотря на зловещие предзнаменования, двадцатишестилетний Имре управлял делом, которое обеспечивало одиннадцать человек. У него был склад, контора, небольшой грузовик, две полностью рабочие типографские машины — на одной печатали книги, на другой газеты, — третья в ремонте и четвертая под вопросом. К собственному немалому удивлению, Имре находил в работе удовольствие. Он начал думать, что, видимо, все-таки имеет талант к легальному бизнесу. Он забавлялся идеей продать нынешнее дело и вывезти выручку в более удобное место позападнее или поюжнее, там начать с нуля и заняться чем-нибудь другим.

Еще до конца 1948-го все четыре его газеты-партнера были закрыты как враги Партии, и двухразовая ежедневная доставка склеенных макетов (в два часа ночи и в три часа дня) прекратилась. Смутное намерение Имре продать типографию и уехать из страны становилось все настоятельнее ровно с той же скоростью, с какой оно становилось все невыполнимее. Запад — который недавно был меньше чем в двухстах милях, — внезапно откатился в неведомую даль: правительство валило лес между здесь и там, и вместо леса прорастали всходы колючей проволоки и пулеметных вышек. В 1949-м правительство объявило, что все предприятия, где имеется больше десяти сотрудников, должны стать собственностью государства. На следующий день, придя на работу, Имре обнаружил, что эмиссар Партии уже сидит в конторе за его столом, просматривает его бумаги, выстреливает мягким и твердым содержимым ноздрей на его пол.

53

Кремеш — популярное венгерское пирожное.