Поколение

Неподвижно навис зной. Давид тащит на носилках тяжелое тело капо Феликса — уголовника из Гамбурга. Отказало сердце. В обеденную пору. Капо сидел в тени под деревом, прислонившись к стволу, и, как пастух за стадом, наблюдал за толпой людей в полосатых куртках и брюках, склоненных над мисками с теплой жижей, в которой плавали кусочки свеклы. Да так и остался сидеть. Все дивились, почему он не орет, что пора кончать. Почему не подбегает, не колотит по спине, не кричит: «Los!» [41]Это вызвало такую тревогу, что решили, несмотря ни на что, подойти к нему. Он не спал, а сидел с открытыми глазами. Он был мертв. Смерть капо потрясла Давида. Носилки оттягивают руки — Феликс тяжелый и жирный.

Давид не может думать ни о чем, кроме этой смерти, обычной человеческой смерти, которая кажется здесь чем-то невероятным! Носилки несут низко, на опущенных руках.

— Почему так низко несете своего магараджу? — спрашивает эсэсовец в воротах. — А ну-ка выше! Выше!

— Это не магараджа, — осмелился сказать один из заключенных, — это наш капо.

— So was? [42]— удивился эсэсовец и не проронил ни слова, пока узники входили в ворота, неся на опущенных руках носилки с телом Феликса.

— Меня одолевают сомнения, Гильда, — говорил «третий» Берг, — надо посоветоваться с братьями… Как-никак они совладельцы. Пусть тоже пошевелят мозгами. Нора и им побеспокоиться. — «Третий» отпил глоток холодного молока на высокого стакана.

В соседней комнате Агата, тихо ступая по и ушастому ковру, приводила в порядок стол после бурного ужина. Как колокольчики, звенели хрустальные рюмки и фарфоровые тарелки. Им вторил глухой звук стукающихся друг о друга пустых бутылок. Гильда уговаривала мужа выпить молоко. Она утверждала, что после спиртного молоко действует лучше, чем черный кофе, которым нельзя злоупотреблять в такой зной, при его комплекции, да еще в таком возрасте. «Третий» пил молоко с отвращением, но ему становилось легче. «Наверно, самовнушение», — думал он.

— Я, Гильда, но всей вероятности, реализую свой план «Б». То есть все-таки эвакуирую фабрику, как советует мне фон Пфаден. Не надо плакать, Гильда, слезами горю не поможешь. Вечно у тебя глаза на мокром месте, а тут плакать нечего, тут нужно, засучив рукава, спасать свое будущее. Агата! Послушай-ка, Агата… Нужно паковать вещи. Не смотри на меня как баран на новые ворота, а лучше внимательно послушай, что я тебе скажу. Так вот, всех вещей паковать не нужно, собирай только самое ценное. Чего ты плачешь, Агата? Я плачу тебе не за слезы, а за ведение хозяйства…

С неудовольствием следил он за обеими женщинами. Потом встал с кресла, взял стакан с молоком и, шаркая домашними туфлями, направился в спальню. Жена показалась ему сегодня старой и бесформенной. Он с удивлением подумал: «Зачем только я на ней женился?»

На следующий день, обрисовав ситуацию, он сказал обоим братьям:

— …есть два пути: либо оставить все на месте, как советует майор Шаповский — с риском, что фабрика окажется под угрозой уничтожения, как утверждает фон Пфаден, — либо эвакуироваться — тогда под угрозу будет поставлена наша репутация патриотов, зато мы не понесем почти никаких убытков. Раздумывать нечего, Решение напрашивается само собой. Я считаю, что нужно эвакуировать фабрику частично. Наши вагоны прицепят в хвосте поезда и отцепят как бы по ошибке на какой-нибудь тихой станции.

— Да, но каких расходов это потребует? — Спросил «второй» Берг.

— Вот именно… — прогудел «первый», который никогда не мог ничего придумать и хватался за любую возможность, чтобы продемонстрировать, что и он участвует в семейном совете.

— Расходы… ты все время мыслишь грошовыми категориями прибылей и убытков, тебя война ничему не научила. Сейчас надо смотреть на вещи шире. В самом деле, что такое расходы?.. Разве сейчас это имеет Значение? Неужели ты не можешь понять этого? Разве я не прав, Клавдий?

— Прав, — пророкотал «первый».

— Эх, Клавдий… Клавдий… — с укоризной сказал «второй» и заткнул уши, сделав вид, что не желает его слушать. — А какая у тебя гарантия, что оставленные на боковой ветке машины никто не разворует? — спросил он у «третьего» с сомнением в голосе.

— Гарантия… Ты употребляешь какие-то странные слова, мой милый. Какие могут быть гарантий в нынешние времена? Мы сами поедем с эшелоном. Гарантии… что можно гарантировать человеку на фронте? А ведь мы находимся на фронте. Как правило, машины Никто не крадет, они слишком тяжелы. «Украсть машину» — это звучит примерно так же, как «украсть жирафа». Для чего мужику мой фрезерный станок? Ему сапоги нужны, а не станок. Майор Шаповский твердит все время о восстании. Они просто помешались на этом восстании. Лично я Ничего не имею против восстания, но там, где стреляют, недолго и до пожара. И наконец, фон Пфаден поговаривает о том, что Варшава будет превращена в бастион. Благодарю покорно…

— А постройки? А склады? А материалы на дворе? — пытался без всякой, впрочем, убежденности защитить свою позицию «второй».

— Клавдий останется здесь. Слупецкий и Млодянек ему помогут. Я закуплю побольше огнетушителей. И хорошо заплачу людям, которые согласятся охранять мастерскую от пожара. Машинами рисковать я не могу. Если даже все сгорит дотла, то машину всегда можно поставить под навес, и она быстро сделает сама для себя стены. Я велел Слупецкому разузнать в мастерской, кто хочет войти в добровольную пожарную команду. Сразу откликнулись Фиалковский, Желязовский и маленький Эдек, который ни на шаг не отходит от Фиалковского. Сперва я удивился, почему именно они. Но потом подумал, что любые другие кандидатуры, пожалуй, удивили бы меня не меньше. Особенно, признаюсь, озадачил меня Фиалковский… Впрочем, человек он как-никак положительный.

— Я согласен с твоим планом, — сказал «второй».

— Я тоже, — сказал «первый».

Выйдя из комнаты, они с грустью взглянули на пирамиду чемоданов в прихожей. «Третий» тоже задумчиво посмотрел на багаж. «Сразу видно, что немка, — с неудовольствием подумал он о жене. — Сидит, как клуша на яйцах, на барахле, которое она копила годами, радуясь, что его все прибывает. Нет, слишком много багажа».

Прощаясь с братьями, он сказал:

— Завтра возьму рекомендательное письмо от фон Пфадена и поеду в Краков улаживать дела. Возвращусь через несколько дней. Буду хлопотать насчет вагонов.

В этот же вечер Агата позвала дворника и с его помощью перетащила в кладовую при дворницкой свернутые в рулоны ковры и большой ящик с дорогими винами. Там были французские коньяки и старые вина. Берг не хотел подвергать их рискованной перевозке по железной дороге. Об обстановке он не беспокоился, зная, что обзавестись новой мебелью — дело несложное. Дворник вспотел, таская вещи. Впрочем, на лице у него не было алчности. Оно вообще ровным счетом ничего не выражало. Получив щедрое вознаграждение, дворник буркнул слова благодарности и обещал беречь вещи как зеницу ока.

Берг не сумел ничего добиться в Кракове. Он попал туда в самый разгар эвакуационной суматохи. Приходилось уходить ни с чем из тех учреждений, где прежде не приходилось дожидаться в приемной. Теперь он сидел в коридоре, сжав ручку портфеля, и глядел, как чиновники снуют туда-сюда, словно почуявшие огонь муравьи. Он хватал за полы кителя людей со знаком свастики на петлице. Но те вырывались и бежали прочь с такой быстротой, словно ярко-красный, дорогой ковер жег им ноги. Когда Бергу стало ясно, что взяток уже не берут, его охватил ужас. Подстегнутый известием о восстании, Берг выпросил место в машине, которая шла в Варшаву. Обкусывая до крови ногти, он думал о том, что, пожалуй, с недопустимым легкомыслием отнесся к предостережениям Шаповского. Ему было душно. Казалось, его бросили на дно колодца и теперь сверху надвигается каменная, плотно пригнанная крышка. «Надо было почаще смотреть на карту и мерить расстояния, — упрекал он себя в отчаянии. — Пока все происходило где-то там, я, как идиот, ни о чем не думал. Занимаемые города казались мне далекими, как звезды, а расстояния между ними космическими. А ведь все это происходило здесь, на земле. Достаточно было взять карандаш и подсчитать… идиот, идиот…»

41

Давай-давай! (нем.)

42

Вот как? (нем.)