По деревням

Альбин начинает неожиданно петь. Это не настоящее пение, а просто напевание, как, бывает, напевает себе любой человек под настроение – не в полный голос, но все же достаточно громко.

АЛЬБИН Из норы я вышел на волю и пива Выпил в пивной Это было ни там, ни здесь, но точно – со мной И сказал человек в магазине: «Полночным поездом поезжай» И я сел в него и отправился в дальний край В рассветных сумерках прибыл к речным берегам одиннадцать тысяч женщин стояло там и святая Урсула сказала мне в этот час: «Там на севере в дельте зверь поджидает всех нас». В автобусе стоя заснул я и вдруг упал Шофер церемониться со мною не стал Он сказал: «Передай своей матушке горячий привет» и лицо его сделалось желтым, как лютиков цвет Лежа в траве, я мечтал о снегах черные клешни жуков-оленей больно кололи меня и женщина с лодочной станции сказала: «Садись Багажник машины забит, а ты сзади, дружок, притулись» Не помню, что дальше было на той дороге вот край долины, и сердце забилось в тревоге «Петля дороги замкнулась, назад ведет!» кричу я громко, и айсберга колкий лед уткнулся в затылок, я прыгаю быстро в окно Вокруг светло и одновременно темно И пилот из своей кабины обернулся ко мне он сказал: «Альбин, дружище, отправляйся домой да станцуй там польку о святой своей простоте». Побрел я в сторону дома и потерял башмак воззвал я к сердцу: «Утихни, не бейся ты так» кто же там шел посреди дороги, сало жуя, сквозь ночь? То был отец Игнац, и вот обхватил он меня за плечи и унес меня прочь. ИГНАЦ Мы бежали сквозь джунгли, и вот впереди канал Город где-то внизу, не разглядеть портал желто-красных ворот, наконец мы свернули туда и западный человек нам сказал, что так не добраться домой никогда на острова привезли нас с подветренной стороны мы ели снулую рыбу и стали слепы Женщина в баре пела, мотив тянулся и гас, про «свечу на окне» там было, и пела она для нас Что-то около года работали мы среди моря на островах потом мы провели для жителей телефон Парень с собакой, стоя в будке на берегу, кричал там в белую трубку: «Я тебя так люблю» Устали мы от скитаний, хватило нам их навек Корабль не поплыл в Эльдорадо – свалил нас в грязный снег и некто со мною рядом в вечных сумерках прошептал: «Снег растопите мне, братья и сестры, для погребения» И вновь под злобной молодой луною в тропиках война мы были полководцами, но за нами не шли войска ложками по котелкам гремели мы и орали зловонную пасть разевал убийца-медведь, но мы дальше шагали Потом мы ринулись в воду, и была та вода прекрасна и голос отца Антона из глубин доносился ясно: «Дети мои, ко мне, на зов мой придите!» В бездонной воде сияли чаны, зовя в родную обитель И не печальный катафалк тащил он за собою — Колясочку на четверых, но схожую с арбою и человек на облучке с карандашом в руках, водя рукою в воздухе, писал: «А я – ваш брат». АНТОН На перепутье трех дорог человек какой-то сидел на корточках возле дойки, и был он голый совсем Жалобно взывал он: «О три дороги! О пропасть там, вдали!» «О реки Вавилонские! О ветреные выси! О бухта ангелов!» – громко вторили мы Годами питались мы хлебом с вареньем, что твердою пленкой покрыто но однажды на небе вечернем воссиял этот лик из нефрита Мы отправились в кино «Транслюкс» и тут же от первого поцелуя сникли полетели с черным соколом на равнины где кружили снежные вихри И в зеленый четверг взошли на белую колокольню Лица все в красных точках от льдинок но было не больно Вместо языков на колоколах болтались лишь клочья сена «Ой-мой, ой-мой», – шептали беззвучно все мы Становилось все хуже и хуже, сгущалось ненастье Ядовито-зеленые сполохи в небе как знак несчастья Мы выглянули наружу, назад, но в этот час Никого там не было – не было даже нас Лица наши теперь беззащитны, к железу холодному мы прилепились губами и никто, о никто оторвать нас не в силах, и сами не уйдем мы, пусть дева с псалтирью в руках к нам взывает глухи мы, мотыльком полумрака ее пенье бессильно порхает Там стоял человек с копьем, поедая банан Оплели его шею рваные плети лиан никто так и не понял, о чем он нам возвещал пока механизм бетономешалки беззвучно его не пожрал Мы ни разу не видели город с хорошей его стороны бескрайние дали за башнями страха были совсем не видны пахли прелестные розы разбавленным кислым вином и куда-то до Санкт-Никогдабурга отодвинулся отчий дом И тут явилась (оглядывается на комендантшу) девушка с развязки автобана, и странные слова на желтой зюйдвестке ее красовались: «Это я, ваша сестра» Вдаль по рельсам несся блюз ее певучий: «Я цветок по имени чем-дольше-тем-лучше» На остановке Нордштерн мы вошли в трамвай и вышли в тепло-бурый торфяниковый край мы увидели дом восходящего солнца, вздымающийся в небеса, и услышали голос человека из топи болота: «Не каждый может все – но каждый может все сказать».

Остальные повторяют: «Не каждый может все – но каждый может все сказать».

Вступает комендантша. Она исполняет свой текст как псалом. Постепенно он превращается в некое подобие гимна, который подхватывают все остальные.

КОМЕНДАНТША Семь или более лет быть мне еще на чужбине пока я в нее не врасту При счете лет не буду нетерпенья проявлять напротив, с легкостью сама числом я стану Туда-сюда шагая, Пойду назад в свою страну Кто плачем мир на части раздирает тому река ответит Лунатиком туда приду я и там зарницы светлые без грома покажут мне мое маисовое поле что на ветру шумит по всей долине густой стеной встает среди долины и вновь во тьме бесследно пропадает И я пойду по «улице старинной», не слышавшей ни разу шум машины, где пасынком безродным расщепленное молнией дерево стоит Тот день никогда не настанет ведь он – настал На дороге у самой деревни шаги я замедлю и прислушаюсь и душа моя, ширясь, к народу прильнет моему и беззвучно зарница покажет мне дома родного белейшие стены вот стоят они вот – исчезают и во тьме остается их отсвет Я давно уже здесь где, похоже, никто никогда не бывал Посредине деревни там будет стоять тишина и тепло после знойного дня там не ждет меня камень священного тинга вишни ствол там облеплен киноплакатами лет так за десять и пред ликом шумящей листвы я стоять буду словно одна я на шаре земном Я знаю: километрам счет земным со звездною спиралью совместим! Во мраке некий престарелый человек обычнейшим из голосов меня окликнет и скажет: «Тысячелетие – как день один» но не признаюсь я ему, кто я и побреду в соседнюю деревню Тот, у кого в груди зияет рана, подобная моей, тому поможет пластырь из листвы пред взором у него Молнией становится зарница вслед за молнией приходит гром но успею я с первыми каплями ливня добежать до гостиницы желтой И хозяйка-блондинка тогда, оказав мне особую милость поведет по сухой галерее в освещенную ярко обитель простых утешений и головки цветочные наши тогда покачнутся и глазами звериными будем подмигивать дерзко: И откроется лоно и новое в мире откроет!