Открытый сезон

Была так же хижина. Он навел в ней порядок, провел серьезную работу по уборке, после чего протер все места, к которым он мог прикоснуться, когда снимал перчатки. Он подумал о других отпечатках: Нэнси и Мартина, может быть каких-то других пар, с предыдущих годов. Он уже давно решил, что с ними не справиться. Они должны быть повсюду. И это не имело значения. Когда придет время и ими заинтересуются, если оно когда-либо придет, то они могут выявить пропавшие личности, но никогда они не покажут на убийство.

Закончив, он расставил все по местам: кровать, шкаф, обеденный стол. Вставил точно такой же замок, причем довольно долго использованный, который специально прихватил с собой. Тип замка он определил еще с прошлого года.

Медленно и методично он прочесал лес в поисках каких-либо случайно оброненных вещей. Уничтожил все следы пребывания Кена на болоте, так же взял рюкзак Кена и распаковал его в хижине, разложив все так, как лежали вещи Грэга и Арта.

На разборку его печной платформы ушли часы. Пришлось подбирать обломки кирпича и кирпичную пыль, осыпавшуюся на дно печи, поставить старые планки на место, откуда он их брал, вынуть костыли и забить проделанные дыры мхом и паутинками. Очень много времени ушло на то, чтобы уничтожить внутри и снаружи лесопилки любые отпечатки его ног, даже если они были обернуты мешковиной.

Время и терпение. И память. Ему пришлось тщательно отмечать все сделанные выстрелы, когда и в каком направлении. Ему пришлось выковырять более шестнадцати пуль из деревьев, пола лесопилки, земли, дряхлых стен лесопилки. Плюс пять пуль, которые надо было вынуть из дверного косяка и стен хижины. Это были те, которые выпустил Кен, когда магнитофон заставил его паниковать.

Последними были лодки, бесполезные куски резины, как связанные в пучок бессильные змеи. Он аккуратно обернул их вокруг моторов и они последовали за телом Кена в болото. И вместе с ними гниющие останки Грэга.

Работа была тяжелая, потому, что он смертельно устал, а впереди было еще так много всего. Было вдвойне трудно еще и потому, что то ради чего он жил многие годы, в конце концов закончилось. Он чувствовал себя эмоционально измотанным от постоянного возбуждения.

Когда он, наконец, закончил со всем и оставалось только покинуть остров, он присел на ступенях крыльца хижины. Он смотрел на холодную гладко-серую поверхность озера и стену темного леса за ним. И думал о Кене, Грэге и Арте, о том, что они сделали и как он, наконец, отыграл все назад, хотя ему и потребовалось для этого одиннадцать лет. В уме он еще раз пробежал по всему запутанному камуфляжу — ложные концы и следы, которые он предусмотрел для полиции, если она когда — нибудь доберется до чего-нибудь. Кражи, подделки и фальшивки, в которых состояло его полное прикрытие и проследить которые было невозможно. Он заполучил официальную копию, своего брачного свидетельства с Элис и уничтожил его. Тоже он проделал со своим свидетельством о рождении и свидетельством о рождении Пити, и со всеми документами, имевшими отношение к его перемене имени после смерти Элис, которое происходило совершенно в другом штате. Он заготовил новые свидетельства себе и Пити. В столице штата Лэнсинг. Теперь оба они Волковски. С рождения. Так что никто не смог бы никогда связать его с именем Элис Ренник.

То же самое Пити. Никто не свяжет его с замужеством Элис и с ее переменой фамилии на Гарнер. Не свяжет его и с самим собой, Джоржем Гарнером, известным в той местности, откуда происходили Ренники, как Бади. Никто из них более не существовал. Даже отпечатки пальцев Бади в архивах. Они тоже были изъяты.

Был только он — Пол Генри Волковски и Питер Волковски. Работа на государство оказалась полезной. Но она не была случайностью. Он специально пошел на государственную службу на следующий день после похорон Элис, чтобы иметь возможность достичь всех этих целей. И его официальное положение будет более полезным в будущем.

Он думал о Кене, Грэге, Арте и об абсолютном наслаждении охотой за ними и их убийством, чувством свершения. Его охота, как ни парадоксально, была лучше, чем кто-либо из них имел когда-нибудь. И он наказал их так, как государство уже не могло наказывать — смертью.

Он думал об Элис, ее хрупкости и отдаленном отчаянии в ее глазах и вспоминал, что она никогда больше не улыбалась, только вглядывалась с застывшим ужасом во что-то вспоминавшееся глубоко внутри.

Он почувствовал как что-то холодное укололо его лицо и поднял голову. Начинал идти снег, прекрасная штука, обещавшая ранние метели и в такой северной местности длинную, тяжелую зиму. Это здорово. Если вдруг, по какой-то дикой случайности, он что-либо упустил, природа об этом позаботится. Болото вскоре замерзнет, запечатав водяную гробницу, а задолго до того, как сойдет лед, рыбы и черепахи обдерут тела, а скелеты невозвратно затянутся глубже и глубже в болото. А таяние снега весной смоет и унесет все прочь.

Он вытащил из своего тайника в кустарнике на западном берегу острова каноэ. Загрузил свой рюкзак и ружье и погреб под снегом, минуя место с прибитым сплавным лесом и ручьем, где погибли Мартин и Арт. Здесь было глубоко, более тридцати футов, берег входил в озеро. Он нашел место, где была крепкая нависавшая ветка. Выбросив на берег свой рюкзак и ружье, он ножом пробил днище своего каноэ. Оно затонуло и исчезло из вида, а он, держась за ветку, выбрался на берег.

Потом он выкурил сигарету, бросил окурок в озеро и двинулся назад, начав отсчет тем пятнадцати или около того милям, которые лежали впереди. Он поглотил их быстрым непрерывным шагом, двигаясь по воловьей колее и вдоль заброшенных рельсов. К середине полудня он выбрался на государственное шоссе номер 28. Надев очки, он разобрал свое ружье и сунул его вместе с оптическим прицелом в рюкзак, потом поймал попутный грузовик из другого штата. Он держал воротник поднятым и старался говорить грубым голосом, жалуясь на проклятую простуду, подхваченную на охоте.

Он попросил водителя высадить его через тридцать миль на пустом перекрестке и, как только грузовик исчез из виду, вошел в лес, к полузамерзшему болоту. Снег уже лежал слоем в восемь дюймов, и дул ветер. Перемена одежды оказалась ужасной процедурой; но его триумф медленно нарастал, переходя во что-то близкое к экзальтации. И это даже холод делало терпимым.

Он запихал свою охотничью одежду, штаны, куртку, шляпу — все вместе в свой рюкзак. Предварительно вынув оттуда обычный серый костюм, оксфордские ботинки с калошами, помятую шляпу и небольшой портфель. Костюм был сильно мятый, но проведенная в поезде ночь оправдает это.

Он сунул в рюкзак тяжелый булыжник, туго затянул шнуровку и швырнул его в незамерзшую часть болота и наблюдал, как он опускался в тину. Если кто-нибудь, когда-нибудь и найдет его ружье и оптический прицел, они превратятся в сплошную ржавую массу, которую уже невозможно будет разобрать. А все, что могло хранить его отпечатки, например, фляга или непромокаемый футляр для спичек, было начисто обтерто, да и в любом случае вскоре безнадежно проржавеет.

На перекрестке шоссе он поймал другую попутку, на этот раз благонамеренную домашнюю хозяйку, у которой на заднем сидении сидело четверо ребятишек. Она везла их домой из школы, надеясь успеть домой до начала бури. Она была рада повстречать такого солидного мужчину, который мог бы помочь в случае чего. Он выдал ей историю: поломавшийся автомобиль, водитель грузовика, который выбросил его в этом забытом богом месте. Она флиртовала — муж находился в отъезде. Дети еще маленькие и спать ложатся рано. Он был заинтригован — ему бы не помешало расслабиться. Женщины он не имел уже довольно давно, а она была привлекательной. Но он сказал нет и она, выпуская на станции Рэко, сердито хлопнула дверью, быстро унеслась прочь, в падающий снег.

Попасть на поезд не составило труда. Всю дорогу до Энн Эрбор он проспал мертвецким сном.

Он появился в своем кабинете в девять часов утра того дня, когда его ожидали обратно из поездки в Мемфис, где у него заранее было заготовлено железное алиби.