Открытый сезон

Как близко от него находилась Нэнси, когда спряталась под полом, подумал он. Если бы она открыла дверь, она бы его увидела. И тогда бы ему пришлось самому убить ее. Ножом. Но он был удачлив. И вместе с тем глуп. Он должен был догадаться, что она выберет лесопилку в качестве убежища, в частности, именно эту её часть. В прошлом году девушка сделала то же самое. В опасности люди ведут себя одинаково. Бегут, обезумев от паники, как Мартин. Или хоронятся где-нибудь. А для женщины всегда свойственно искать себе гнездышко. Психологически женщины не созданы для бега.

Теперь он мог без всякого риска воспользоваться светом. Он вынул свой маленький фонарик и его тонким лучом осветил ржавую дверь на дне печи. В прошлом году он это проверил. Он наставил на пол более яркий свет и направил его на дверь. Потом вышел наружу и стал кружить вокруг лесопилки. Ничего не было видно.

В прошлом году в ночь перед началом их охоты, он даже подошел вплотную к окну спальни к хижине и стал слушать.

В этом году он не мог сделать этого. То, что при этом в нем оживало, было слишком болезненно. Он ждал у окна спальни в темноте и холоде и слушал их ежегодный ритуал. Он слышал смех Кена и Грэга и их непристойности и крики девушки, пока наконец Арт не заглушил их. Он стоял и слушал, и годы уносились прочь и вот, это уже была Элис там, с ними, а не какая-то другая чужая девушка, которую они собирались убить на следующее утро. И крики Элис и ужас человеческий, отвращение и боль, которую должна была чувствовать Элис. Он слушал и вспоминал страх в глазах Элис всякий раз, когда он хотел взять ее и ее кошмарные стоны во сне все эти годы, так же, как и стоны ее сына Пити, когда его пустой мозг был испуган. Ее сына, не его. Скорее всего Кена, у него нос и рот Кена. Странно, что Эллен никогда этого не замечала.

Сейчас все эти звуки вместе носились в его голове. И милосердно утихли, по мере того, как он поднимался по покрытой сажей лесенке внутри печи, где когда-то давно умершие лесорубы проходили с тяжелыми щетками, вычищая ее. Установлено все это было очень добротно. Прошло уже девяносто лет, но даже теперь наполовину проржавевший металл все еще крепко держался. Он поднимался все выше и выше в холод и мрак. На высоте сорок футов он добрался до узкой деревянной платформы, которую сделал сам в прошлом году, в тот день, когда Кен, Арт и Грэг отбыли домой. Он вогнал в кирпичи альпинистские костыли и приделал к ним старые балки с лесопилки. Он находился в двадцати футах от верха и если приложить глаз к одной из нескольких дыр, проделанных им в кирпиче, то можно было обозревать весь остров.

Он потянулся за своим спальным мешком. На рассвете он разложил его и крепко пристегнул к дополнительным костылям прямо над ним. С таким креплением ему не о чем было беспокоиться. Он пошарил в рюкзаке, вытащил сигареты, прикурил и затянулся.

— «Пити сейчас тоже должен быть в своей постели», — подумал он. Наверное, просит воды, как он всегда делает ночью в это время, издавая странные непостижимые звуки и поворачивая свое ничего не выражающее ангельское личико в сторону входившей Эллен. Спит он, конечно, в комнате для гостей, в доме Кена и будет там и завтра ночью и на следующий день после того, как Кен будет мертв. Все останется так-же, как есть, кроме того, что вместо отца при нем будет человек, женившийся на его матери, который будет следить за ним так, как делал это с тех пор, как она покончила с собой.

Кен ни о чем не ведал. Кен был снаружи, в кустарнике, окруженный холодной ночью, вместе с полупедиком, с грязным умишком по имени Арт Уоллес. Но он узнает, Завтра или через день, прежде чем умереть, он узнает все. И у него будет несколько мгновений, чтобы осмыслить все это.

Он сделал еще пару затяжек и, аккуратно раздавив окурок о балку, сунул его в карман, чтобы завтра высыпать табак, а бумажку скрутить в комочек и выбросить где-нибудь в лесу.

Сна не было. Он воспитал свою нервную систему до высочайшей степени чуткости. Ему удавалось только слегка расслабиться в эти ночные часы, пытаясь отделаться от воспоминаний. Но они продолжали напирать. Он услышал приглушенный голос психиатра, объяснившего следователю, что Пити не его сын, что родители Элис вынудили ее выйти за него замуж и что ее все эти годы мучило чувство вины, пока в конце концов ум ее не помутился. Элис, которую он любил всегда, прекрасная нежная Элис, съежившаяся в одиночестве в голой изолированной комнате лечебницы и освободившаяся только тогда, когда какой-то дурень или ангел на время забылся и оставил после себя кожаный смирительный пояс, чтобы она смогла на нем повеситься.

Трескотня крыс внезапно усилилась. Там, внизу, они почуяли его и его пищу, пытаясь взобраться по гладким стенкам печи, но свалились.

Они отвлекли его ум, и он прислушался к их возне, пока не зажужжал будильник. Было почти семь и все еще темно. Он залез в рюкзак, вынул оттуда полевой рацион, съел его, пережевывая сухой, безвкусный, обезвоженный бисквит медленно и тщательно, запивая его водой из фляги. Он замерз. Холод дотянулся до самых костей какой-то тупой болью и спасения не было. Но зато там, на улице, эти два ублюдка тоже коченеют и им еще хуже — они еще и напуганы.

Вскоре появились первые признаки приближающегося рассвета. В зияющей дыре вверху, очерченной верхним краем дымохода, чернота ночи почти внезапно стала сереть.

Ему пришло в голову, что он уже столько времени не видел звезд и не знает, ясно на улице или облачно. Пока не станет светлей, чтобы увидеть, как небо засияло от восхода, или обрисуются несущиеся по небу облака, точно все равно не скажешь. Лучше было бы облачно. Будет, конечно, холодно, но не будет солнца, которое может ослепить, если придется стрелять против него или может отразиться от ствола его ружья, когда он будет прицеливаться.

Он упаковался, проверил ружье, сунул оптический прицел в специальный продолговатый карман, который сам пришил к задней стороне левой штанины, потом приложил глаз к одной из дыр в кирпиче, чтобы взглянуть на окрестности.

Погода действительно, наконец, изменилась. Осень кончилась. Высокие однообразные слоистые облака затянули небо. Через несколько дней они опустятся и пойдет снег. И наступит зима.

Он не отрывал глаз от щели. Обзор у него был горизонтальный, охватывая девяносто градусов и по вертикали столько же. Он захватывал хижину, опушку возле нее до самого озера и зону кустарника между ней и лесопилкой. Сразу внизу виднелась замшелая разломанная крыша лесопилки. Не было никаких признаков движения людей. Внизу пролетело несколько уток. Последние в мигрирующей стае птиц на этот год.

Он осторожно продвинулся по своей хрупкой платформе к противоположной стене. Здесь была еще одна щель. Она охватывала лес и скалу на севере, с которой он вчера, подстрелил Грэга. Сейчас там никого не было, но будут довольно скоро. Если они еще не догадались, то наверняка скоро поймут, что стреляли именно оттуда. Любопытство притянет их туда. Им придется подняться и посмотреть, не оставил ли он там каких-нибудь следов, и обнаружат пустую гильзу, которую он сунул в расщелину камня. Они выковырят ее, не такая уж легкая работа, и окажется, что это одна из их собственных, которую он подобрал в лесу. Сначала они решат, что у него ружье точно такого же калибра, как и у них. Вскоре, однако, они поймут, что звук выстрела был гораздо мощнее, чем от их ружей.

А память им подскажет, что глаза лгут. Они поймут, что гильза подложена им специально, чтобы встревожить их. Они станут притворяться, что это не произвело на них никакого впечатления, но урон уже будет нанесен.

Еще они найдут окурок сигареты. Из тех, что принадлежат Кену, которую он прихватил из серебряного ящичка на столе в гостиной Кена, когда заехал оставить Пити. Но Кен не будет знать этого и никак не сможет догадаться. Тем более Арт. Сначала они решат, что он курит сигареты того же сорта, чуть позже станут сомневаться, а не издевается ли он над ними. Сомнения будут подтачивать глубоко.