Точка отсчета

В середине января мы переехали в другую квартиру, которую сняли на Охте. Туда приходило такое множество народа, что всех и не вспомнить. Пусть простят меня те, кого забыла.

Витя так достал своего мастера-начальника абсолютно наплевательским онтношением к монархическим потолкам, что тот отпустил юного реставратора на все четыре стороны. И дальше его занесло в какой-то садово-парковый трест, где он резал скульптуру для детских площадок. Тоже не особенно усердствуя. Он тогда больше увлекался резьбой нэцке и делал их настолько мастерски, будто учился этому искусству долгие годы у восточных мастеров, вырезанные фигурки он щедро дарил, и сечас, приходя к друзьям, я вижу эти маленькие осколки памяти.

Дом, где мы жили, стоял на проспекте Блюхера. БГ очень ловко перевел первую часть фамилии на русский, а вторую – на нецензурный. Получилось очень смешно, мы только так её и называли. Название очень соответствовало красотам микрорайона и нашему тогдашнему достатку. Чаще всего денег в кармане не обнаруживалось.

Однако Борис Борисович с невероятной настойчивостью «нарывал» к каждым выходным пятнаху, чтобы явиться к нам в пятницу вечером, когда мы уже сидели без ног от трудовой недели, с двумя авоськами сухого, как правило, красного вина. Начинался настоящий уик-энд с пусканием пиалы по воде, с бесконечными разговорами и пением песен друг другу или тому, кто ещё не спал, или вообще никому.

Борис неизменно приходил с Людмилой и ещё с кем-нибудь. Частенько забредал к нам и Курёхин. Тогда Капитан ещё носил пальто фабрики «Большевичка» и строил бесчисленные планы. Кислорода ему не хватало точно так же, как и всем остальным, даже, может быт, в большей степени. Но 83-й год только начинался, печень от красного вина ещё не болела, а перемен мы только ждали, причем совершенно не были уверены, что дождёмся.

БГ тогда уже распростился с привычкой топать на работу ежедневно, что удалось совсем не просто. Он потихоньку размыкал замкнутый круг «квартирников» и «подпольных» концертов, созданный различными комитетами, работниками советской культуры и ещё чёрт знает кем.

Витя маялся на работе, мечтая уйти в кочегары или сторожа, где работа – «сутки через трое». Борис же мечтал вступить в творческий союз или профессиональное объединение, чтобы иметь официальное право не служить, а заниматься только творческой работой. Ему удалось это сделать лишь года через два.

Хотелось как-то решить проблему «литовки» текстов, которые тогда допускались к исполнению через один. Из-за безобидного Витиного «Бездельника» можно было схлопотать серьезные неприятности. Боб их уже имел, написав своего «Ангела всенародного похмелья», – крамола да и только! У нашего народа не бывает похмелья, тем более после народных праздников.

Короче говоря, неприятие официозом этой музыки было железно. Несчастные работники Дома самодеятельного творчества, на которых сваливалась обязанность литовать тексты, предпочитали пред «мероприятиями рок-клуба» брать больничные листы. А музыканты мечтали о таких концертах, когда слушателей в зале будет чуть больше, чем милиционеров.

Ко всему этому у Вити ничего не получалось с составом группы. Отношения с Рыбой стали натянутыми, а встречи не приносили удовольствия. Правда, уже приходил, но ещё не стал родным Каспарян, рассказывал об учебе в техникуме, и они с Витей подогу разговаривали о хорошей гитаре, которой не было ни у одного, ни у другого.

Январь 83-го, как сейчас помню, выдался чересчур суровым. Наш дом так по дурацки располагался, что добраться до него можно было только на троллейбусе. Рядом с домом было троллейбусное кольцо – тройка, девятнадцатый и ещё какой-то. И этим троллейбусам очень не нравилось ездить в двадцатиградусные морозы, во всяком случае, если они ездили, то очень медленно. Мы жутко замерзали. У нас эти троллейбусы сидели в печенках.

Наступил февраль, а с ним знаменитая дата – тридцатилетие Севы Гаккеля. Это было 19 февраля 1983 года. Юбилей отмечался концертом в рок-клубе, где играли «Кино» и «Аквариум». Первая песня «Кино» – «Троллейбус, который идет на восток».

Это был второй электрический киноцерт группы в её жизни. Первый состоялся почти год назад и, как положено первому блину, вышел комом. Второй ком тоже вышел блином. Чорт-те что с составом! Рыба ещё не исчез, но это был, так сказать, прощальный ужин. С перепугу или ещё из каких соображений он забыл застегнуть молнию на брюках, к тому-же очень активно двигался по сцене, видимо, решив стать шоуменом. Юрик Каспарян с остекленевшим взглядом и одеревеневшими ногами терзал свою «Музиму», а рядом стоял какой-то приятель, который почему-то решил, что он бас-гитарист. С таким-же успехом это могла сделать я или первый попавшийся водопроводчик. Я уже не помню – кто там был на барабанах, помню только, что весь состав на сцене Цою не помогал, а ужасно мешал, и, несмотря на все Витины старания, ничего хорошего не получилось.

Слава Богу, что уже год как существовал альбом «45», иначе не миновать Цою насмешливых реплик из публики или даже «подарков» в виде всяких предметов, летящих на сцену.

У Вити совершенно не было опыта концертной работы, к тому же совсем не на пользу пошло соседство с «АКВАРИУМОМ». Цой сделал из этого выводы и вновь допустил подобное соседство уже много позже, когда совершенно был уверен в себе.

После концерта мы с ним немного погоревали и пошли на банкет, который принял необычный размах в силу того, что герой дна Сева сторожил тогда какой-то техникум, и гости повалили прямо туда. Это мероприятие сложилось для нас много удачней, а разнообразные слухи о вечеринке ещё долго ползали по питерской музыкальной тусовке.

В марте мне нужно было сдавать новую цирковую программу к весенним школьным каникулам. На мне «висели» декорации и костюмы. Времени, как всегда, было в обрез. Народный артист СССР Олег Константинович Попов, придумавший всю эту белиберду, обещал снять живьем кожу с нашей постановочной части. Мы работали по восемнадцать часов в сутки, засыпали на ходу, а Витя зверел от одиночества в нашей комнатушке на Блюхера.

«Но акробаты под куполом цирка не слышат прибой», – и Цой наказал их за это. Я уволилась.

В рок-клубе началась великая суета. Впервые в городе, да и в стране, проводится официальный рок-фестиваль. Сначала всех прослушивали и отбирали. Потом компоновали и проводили концерты, которые длились три дня. А уж потом жюри, в состав которого входили те же работники культуры и комитетов, вряд ли слышавшие что-нибудь, кроме Пьехи и Кобзона, расставило лауреатов на какие-то дурацкие места.

Хронический идиотизм, столь, свойственный нашей стране, в те времена с особой силой проявлялся на идиотских мини-спектаклях, которые разыгрывало такое жюри на так называемых «обсуждениях», когда эти люди пытались что-то промямлить по поводу выступления той или иной группы, в текстах и музыке которой они явно ничего не понимали и не хотели понять.

«Обсуждения» велись с плохо скрываемым подтекстом: будете вякать, мы вас вообще прикроем.

Именно по этой причине, как мне кажется, диплом первой степени на том фестивале получила «Мануфактура» – это группа, максимально приближенная к эстраде. Заслуженный «Аквариум» был задвинут на второе место, а «Зоопарк» во главе с Майком вообще не попал в число лауреатов.

Но несмотря ни на что приз зрительских симпатий получили «Странные Игры», и вообще, это был кайф!

Мы с Витей ходили на все концерты, как на работу, не было желания ничего пропускать. «Чего не играешь?» – по двадцать раз на дню спрашивали его. И это досаждало, как мозоль. Он только руками разводил:

– Состава нет…

– А в акустике?

– Не хочу.

Боб водил Цоя за собой всюду – на какие-то тусовки по поводу всем на «понятных» курехинских опусов, на квартирные концерты, в гости да и просто в баню. Сзади обычно тащились мы с Людкой. Летом 83-го года мы часто ездили на велосипедах в Солнечное из Белоострова, где у Севы Гаккеля была дача. Я с удовольствием проделала бы этот путь на электричке, но все ехали на велосипедах, по-другому было нельзя. В солнечном мы изображали «активный отдых» со всеми вытекающими отсюда последствиями: в частности, изображали из себя нудистов, купаясь и загорая голышом. Потом тем же маршрутом возвращались обратно.