Тонкий лед

—  Возьми денег на всякий случай, чтоб не впасть в зависимость сразу,— предложил Егор жене.

Теща всей спиной вздрогнула от такого. Другой бы голышом вытолкал, насовал бы оплеух и затрещин, матом засыпал бы с головой, а этот еще деньги пред­лагает. Но дочь не взяла. Так и уехала, не простив­шись с матерью. Обиделась. А Егор долго стоял у открытого окна, все ждал, что жена вернется. Тама­ра помахала рукой уже из такси и уехала, не оглянув­шись. Егор тогда впервые курил до полуночи. Утром он как всегда ушел на работу, стараясь не вспоминать о жене. От Тамары долго не было никаких вестей. И вдруг письмо... Дрожат от нетерпения руки.

«Оля, малышка моя милая! Не сердись, я ни на день не забываю о тебе. Скучаю. Так хочется увидеть­ся, но нас разделяют большие расстояния. Но дело не только в них. Тяжело вспоминать, как ты отвернулась от меня, решила остаться с отцом. Чем же я тебя так обидела, что пренебрегла мною? Ведь мы дружили, а ты предала. Да, твой отец — хороший человек, но и я ничего плохого не сделала. Никого не обидела и все ж оказалась чужой среди своих. Больно это осоз­навать. Особенно трудно было смириться с этим пона­чалу, но время сделало свое, и я успокоилась.

Живу я неплохо, работаю. На новом месте уже при­выкла, появились новые друзья. Жизнь идет интерес­но, вот только слишком быстро летит время. Кажется, только вчера рассталась с вами, а уже прошли годы. Напиши мне, как твои дела? Кем хочешь стать после школы? Можешь ко мне переехать. Город наш очень красивый, большой, много молодежи. Да и материк, и климат, и снабжение хорошее. Хватит тебе на Саха­лине мучиться. Подумай о своем здоровье. Оно одно на всю жизнь. Соглашайся ко мне, не пожалеешь.

Черкни, как там бабушка? Жива ли? Все еще ру­гает меня? Напиши, как ее здоровье? Я очень жду весточки от тебя. Люблю, скучаю, целую! Мама».

Егор сунул письмо в конверт, положил на стол до­чери, а сам лег на диван, включил телевизор и, забыв об экране, задумался о своем. Воспоминания увели человека в самое начало.

Он вовсе не собирался быть военным, а тем более работать в зоне, да еще сотрудником спецчасти, по­стоянно контролировать почту, выходящую и поступа­ющую к заключенным. Егор мечтал совсем о другом. Он хотел работать на торговом судне, ходить по заг­ранкам, исколесить весь мир. Мечтал о красивой жиз­ни. Но медкомиссия забраковала: подвело зрение, да еще в сердце неполадки выявились. Указали ему ме­дики на другие двери, и пошел Егор служить в армию. Ох, и нелегко было на первых порах. Отрывались на нем все, кому не лень: деды и салаги, офицеры и их жены,— все пытались им помыкать, пока не научился давать сдачи кулаками, огрызаться, посылать офице­ров вместе с женами по этажам, от которых даже у са­мого горели уши.

Может, именно за эту дерзость стали следить за ним и накрыли... с девкой на посту. Другим такое шутя сходило с рук, но не ему. Едва ни загремел под трибу­нал. Зато на «губе» просидел почти три недели. Хо­лодный бетонный карцер едва не угробил окончатель­но. В нем Егор получил двустороннее воспаление лег­ких. Оно спасло от уголовного дела, а Платонова выз­вали к командиру части. Разговор был долгим и трудным. Егор упирался, отказывался. Ему вовсе не хотелось поступать в училище внутренних войск, куда посылали проштрафившихся солдат.

—                Ну, тогда не взыщи, направляем дело в трибу­нал. Ты вылечился и будешь отвечать за свое по всей строгости закона.

—                А если я обращусь в Министерство обороны и расскажу, как надо мной издевались? — сорвалось невольное.

—                Замолчи, козел! Ты пикнуть не успеешь, как ока­жешься снова в карцере! И никто не узнает, где могил­ка твоя! Не гоношись, не забывай, что ты есть! Пока предлагаем тебе прекрасный выход! Радуйся! Потом не раз благодарить станешь. Не то вместе со штраф­никами отправит трибунал в Афган, вот там и впрямь взвоешь! Сколько полегло там таких, как ты,— огля­дел Егора, ухмыльнувшись.

У того слова поперек горла колом встали. Препи­раться дальше не было смысла, а через полгода Пла­тонов уже был курсантом училища.

Егор понимал, что будущее у него вовсе не безмя­тежное, радостей и покоя не дождешься, а потому каж­дую свободную минуту употреблял в свое благо.

Он напропалую знакомился с девчатами, назначая по два-три свидания на вечер. Скольким вскружил го­ловы обещаниями, зажимая девок в темных подъез­дах, дворах, кустах. Они уступали парню. Тот, восполь­зовавшись доверчивостью девчонки, на второй день забывал ее. Почти все они уступали ему быстро. Может, потому так скоро и забывал их имена. Вот толь­ко одна осталась занозой — Катя...

Эта долго не обращала внимания на Егора. Смея­лась над парнем, не танцевала, не гуляла с ним и не разрешала себя провожать. Едва курсант пытался при­обнять, уединиться, Катя отталкивала парня.

—   Сгинь, хорек! Чего липнешь репейником к юбке? Терпеть тебя не могу, ублюдок! — девчонка отскакива­ла в сторону.

В другой бы раз влепил пощечину за такие компли­менты, но за Катьку всегда было кому вступиться, и Егор не хотел рисковать. Быть избитым целой сво­рой — кому захочется? Вот и отступал, но лишь на вре­мя. Благо, что выбор был, и девчонок курсанты меня­ли всякий вечер.

Егор, может, и забыл бы о Катьке, но свел их ново­годний вечер в теплой компании. Когда гостей развез­ло, Платонов приметил Катю, уснувшую на диване в ма­ленькой темной комнате. Девчонка плохо соображала, что от нее хотят, а когда поняла, было уже поздно. Егор тешил себя тем, что сломал непокорную и ловил дев­чонку во всех темных углах, мстил за прошлое.

—  Уйди, ишак, отвяжись! — злилась Катька, выры­валась из рук.

—   Хватит корячиться! Чего гоноришься? Не впер­вой тебе со мною ласкаться, пора привыкнуть. Не дер­гайся. Я скоро с тобой разберусь,— сдавливал грудь девчонки, задирал юбку и, справившись, отпускал, не целуя.— Теперь шурши! — смеялся ей вслед.

Катька старалась избегать таких встреч, но Егор как наказание вставал на ее пути.

—   Слушай, гад ползучий, я залетела от тебя! — выпалила девчонка, однажды встретив его с компани­ей друзей. Она впервые сама подошла к Платонову.

—   Залетела? А где доказательства, что от меня? Кто подтвердит? У тебя на хвосте целая очередь. Я — не стрелочник, не хочу отвечать за всех!

Егор отлетел к стене дома от резкой пощечины.

—   Ты за это еще ответишь, сволочь! — пригрозила глухо и пошла домой, не видя дороги под ногами.

—   А знаешь, такое дело может хреново кончиться, если она придет в училище и скажет, что беременна от тебя. Заставят жениться, либо выкинут из учебки. У тебя ведь через полгода конец мучениям: наденут звезды на погоны, отправят работать. Сам знаешь, каких льгот можешь лишиться, да и вообще работы. К тому ж жилье, которым нас обеспечат. Всего лишат, думай! — предостерегли курсанты.

Но Егор даже слышать не хотел о женитьбе на Кать­ке. Та сама перестала попадаться на пути. Егор слы­шал, будто она вообще уехала из города, куда-то к род­не. Он облегченно вздохнул, а вскоре познакомился с Тамарой.

Конечно, Катя была красивой, упрямой, смелой дев­чонкой, но она работала штукатуром-маляром, жила в общежитии, имела многочисленную родню в дерев­не и никаких перспектив на будущее. Жениться на такой Егор не видел смысла. Да и другие девчата были не лучше. Совсем другое дело — Тамара! Она заканчива­ла мединститут. Единственная дочь в семье. Ее отец хоть и ушел к другой женщине, свою семью не бросил: постоянно навещал и помогал. Тамару он считал сво­ей радостью и счастьем.

Она и впрямь того стоила. Ласковая, доверчивая, она ни с кем не ругалась, не знала грубых слов и очень быстро сдружилась с Егором. Встречались они недол­го. Вскоре Тамара дала согласие на брак, а через не­сколько месяцев приехали на Сахалин в город Поронайск, расположившийся на берегу Охотского моря. Красивый город. Молодую пару встретили здесь ра­душно. Всего два месяца пожили они в гостинице, а на третьем, узнав, что Тамара беременна, молодым дали двухкомнатную квартиру в центре города. Женщину приняли врачом в поликлинику, а Егора — сотрудником спецотдела зоны, которая словно спряталась от любопытных глаз, так как ни на самом Сахалине при­ткнулась, а на острове Атос, который словно специ­ально для наказания людей отделился от Сахалина на четыре мили, почти восемь километров. Жил Атос своей судьбой, приютив на теле у себя тех, кого все вольные называли рецидивистами. Это были закон­ченные негодяи, с которыми не только жить, но и ды­шать опасно.