Полька

—  У вас есть собственный язык, только для двоих?

— Конечно, есть. Чаще всего непечатный. Еще у нас есть две интимные тетрадки, в которые мы записываем всякие вещи, не предназначенные для чужих глаз. Одна — своего рода судовой журнал наших отношений. В нее мы записываем кое-что из того, что происходит с нами и вокруг нас. Вклеиваем фотографии, билеты, счета из отелей… Вторая книжечка предназначена для всяких гадостей. Туда попадают неприличные стишки и анекдоты. Подобного материала набралось уже столько, что, пожалуй, пора подумать о его опубликовании.

—  С чем бы ты сравнил ваш союз?

— С легким дыханием. Перестанешь дышать — перестанешь жить.

Август

Август — тридцать одна версия одного дня. Встаю, завтракаю и в девять — за работу, то есть на компьютерные галеры. До четырех-пяти пишу сценарий «Городка», потом прогулка, пустоголовье, телевизор. После того как целый день пишешь, на чтение уже не остается сил, буквы вызывают тошноту. Я не жалуюсь — все-таки осталась жива. В сентябре захлопну крышку лэптопа и — свободна. Не надо будет кропать тексты для газет, поспешно заканчивать книгу.

Мы собираемся куда-нибудь поехать. Целое лето то работали, то «болели». Уговариваю Петра отправиться на берег Индийского океана. Однако лететь полдня мы не в состоянии. Четыре часа в самолете — и я готова выть волком, а Петушок — грызть иллюминатор.

Придумываю маршруты с пересадками. Хочется посмотреть Израиль, Петр не бывал в Катманду, а финишем могла бы стать северная Австралия. Ничего не выйдет, — подсчитывает расходы мой благоразумный Петушкин. К тому же у него только две недели отпуска. Останавливаемся на Греции: близко, тепло и необязательно валяться на пляже — есть что посмотреть.

Я в полуобморочном состоянии, собираюсь перекусить, не отходя от компьютера. Откусываю кусочек зеленого помидора. Не успеваю проглотить — накатывает тошнота. От такого помидора и помереть недолго! Перехожу на сухарики и чай. Через два дня снова: голод, тошнота. Ничего не болит, но откуда мне знать, каким образом напоминают о себе желчный пузырь или поджелудочная железа? Петушок в отчаянии:

— Выкини свои травы, забудь о диетах! Начни нормально питаться, ты уморила себя голодом, теперь пожинаешь плоды.

Я выбрасываю. Никакого результата.

По вечерам ходим за грибами. Боровики сказочные, высотой по колено. Петушок научил меня отличать белые — шляпка у них похожа на хорошо пропеченную булочку. Боровики разные: на берегу озера — светлые, под холмом — кривоногие. Они стремятся к людям, вместо того чтобы сидеть где-нибудь в чаще, вылезают на тропинки. Собираю грибы, стараясь не вспоминать о тошноте, температуре. К врачу пойду через неделю, в Польше. Сейчас нет времени, надо закончить сценарий «Городка». Киностудия отсрочек не дает.

По ночам обзваниваю знакомых, пытаясь разузнать хоть что-нибудь об этих тошнотворных симптомах.

— Дорогая моя, ты заработалась. Это называется истощение, — считает моя дантист-трудоголик. — В один прекрасный день просыпаешься — и не в силах рукой пошевелить. Этим страдает пол-Швеции.

— Да я могу с утра до вечера пахать.

— Это тебе только так кажется, возраст уже не тот… наступает момент… щелк — и конец.

А Беата утверждает, что я беременна.

— Да нет, это, во-первых, невозможно, во-вторых, меня тошнит целый день, а не только утром, да и ясновидящая обещала только через два года… помнишь? Все, что она предсказала, сбылось.

— Тогда что с тобой?

— Беата, не знаю, я никогда в жизни так себя не чувствовала. Помесь желтухи и безумия. Ложусь спать в девять, даже не ложусь — падаю бревном. Нет сил двигаться, температура какая-то странная, под тридцать семь. Да, знаешь, позавчера мы ездили в «Икею», купили цветочные горшки и тахту. Как гляну на эти горшки, делается нехорошо. Вообще не могу смотреть на некрасивые вещи, к горлу подступает. А эта тахта… она меня отравляет. Такой странный запах, химический. В магазине она не воняла.

— Петр тоже чувствует?

— Нет. Это психоз? Я спятила?

— Ну, когда-то надо начинать.

— Не смейся. Наш разноцветный домик мне опротивел, краски словно пеплом присыпаны. Я уж Петру ничего не говорю, но просто считаю дни до отъезда в Польшу — здесь я с ума сойду. Мне больно от вещей.

— Гуляй, не сиди все время за компьютером.

— Куда я пойду? В лесу грибы воняют, они тоже как сговорились против меня. Даже картинка с грибами доводит меня до судорог.

— Ну и ну…

— Мне так плохо, а Петр считает, что это из-за Швеции, что мне больше не хочется…

— Приезжай скорее в Польшу, что-нибудь придумаем.

— Не мог маленький помидор вызвать недельное отравление… Это стресс, я тебя знаю, — версия Петушка.

Какой еще стресс? Когда стресс, я начинаю бить посуду, а не валюсь, стеная, что у меня нет сил жить. Насчет «стресса» он может своим пациентам голову морочить.

— Закончишь сценарий, расслабишься, и все пройдет. Это у тебя перед месячными: распухаешь, чуть-чуть крыша едет, ничего особенного. Давай навестим антропософов, ты развеешься, — Петушок сажает меня в машину.

Мы едем коротким путем, через Темный Остров. Антропософское кафе закрыто. Их деревянный офис — выкрашенный в пастельные тона сараи — подозрительно попахивает: синий цвет какой-то гнилостный, оранжевый отсвечивает зеленью. Возвращаемся домой. По дороге Петушок останавливается на заправке. Мимо проходит ребенок с хот-догом. Я готова вырвать булочку у него из рук.

— Петр, сколько здесь стоит горячая колбаска?

— Десятку… Ты как маленькая: что увидишь, тянешь в рот. Ты же не ешь мяса, заболеешь от этой дохлятины.

— Хочется… Но уже девятый час, нельзя: печень работает до шести…

Хватит, утром пойду куплю тест. И схожу к гинекологу. На всякий случай, если спросит про беременность… теоретически может быть в конце месяца… Сегодня должны начаться месячные, мне уже нехорошо. Трудно сказать, то ли тошнит, то ли сводит живот. Петушок входит в ванную, когда я писаю на тест. Это не какая-нибудь бумажка в пластике — дизайнерский шедевр, «роллс-ройс» в классе тестов на беременность. Петушок крутит пальцем у виска:

— Бабское любопытство, только добро переводишь, — и снова ложится.

И правда, я уже столько тестов перепортила… Я знаю свое тело наизусть, каждый симптом, но поскольку не пользуюсь никакими «анти», никакими спиральными ловушками для детей… надо проверить. Тем более что я принимаю противопоказанные при беременности сердечные лекарства…

В первом окошке медленно проявляется синяя линия — Ага, подтверждение, что тест действует. Теперь второе окошко… там всегда бывает «мимо» — красный минус. Я жду… капелька всасывается и выступает синей чертой. Что за ерунда? Читаю инструкцию «Оушеаник Блю»: появление первой синей полоски означает беременность. Вторая синяя линия подтверждает правильность результата. Точность — 99,9 %». Держу пластиковый болид двумя пальцами: на мою ладонь приземлилось НЛО.

— Петр!!!

— Ну что?

— Я беременна.

Петушок выбегает из спальни.

— Ты ошиблась, дай сюда…

Вот именно, ошиблась, только не сейчас. Теперь я синего цвета.

— Здравствуй, жопа, Новый год — мы беременны. — Петр стучит по тесту, линия не исчезает, становится все отчетливее.

— Как это? Прямо сейчас? Ой-ой-ой, — бормочу я. Меня трясет, хочется смеяться и плакать.

Все волшебно преобразится, но… Ребенок? Когда-нибудь потом, попозже, в будущем — настолько отдаленном, что оно кажется почти иным измерением, другой реальностью. Мы испуганно целуемся, обнимаемся. Ребенок… Мы сами напоминаем перепуганных детей. Возвращаемся в постель и занимаемся любовью — осторожно, словно впервые касаясь друг друга: «мама с папой». Просыпаемся в час, по будильнику. К двум надо успеть в Стокгольм, в поликлинику. Бежим к машине, одеваясь по дороге.