Страница 60 из 145
Однажды Платон задержался после летних каникул по причинам, о которых речь пойдет ниже. Лоллий почти уже не вставал в эти дни, утешаясь только запахом левкоев, которые мать заказывала для него в оранжерее. Пошатываясь, он подходил иногда к роялю, но играл недолго: без Платона ему не игралось. Наконец, Евлалия Никандровна была извещена то ли телеграммой, то ли нарочным, как это все еще водилось у старообрядцев, о том, что Платон возвращается завтра. Лоллий был как-то необычно взволнован этой радостной вестью. Он не спал ночь, что последнее время повторялось все чаще и чаще, а наутро особенно озаботился своей внешностью. Тут были тоже проблемы, нелегкие для Евлалии Никандровны. С детства Лоллий не выносил, когда стригут ему волосы. Кроме здоровья, это была еще одна помеха для хождения в гимназию. Белесые локоны Лоллия опускались уже далеко ниже плеч. «Хоть косу заплетай», – шутила мать, изредка ими играя, от чего Лоллий болезненно поеживался. В то же время едва ли не более болезненное значение Лоллий придавал тому, чтобы никто не видел, как у него пробивается борода. Лоллий всегда брился сам, не терпя при этом посторонних глаз. Не сказывался ли в нем наследственный старообрядческий синдром, ощущающий брадобритие как смертный грех, когда при этом нечто вынуждало его как можно дольше делать вид, что борода все еще не растет? Так или иначе Лоллий никогда не брился не только в присутствии матери, но и в присутствии Платона. Бритву он сам себе купил, прятал под матрасом и сам направлял ее. Нечего и говорить, что бритва была опасная и очень острая.
После бессонной ночи при температуре, возможно, выше тридцати девяти Лоллий принялся бриться к приезду друга и порезался. Порез был в области горла и очень глубокий. Поговаривали даже о попытке самоубийства, но какие тому могли быть причины? Разлука с другом? Его опоздание? (Платон действительно задержался в дороге и вошел в квартиру часа на два позже, чем ожидалось.) Но так или иначе, кровь хлынула ручьем, и гемофилия не могла не проявиться. Лоллий имел обыкновение запираться, бреясь, в своей комнате. Так поступил он и теперь. Слишком долгое время он пытался остановить кровь сам, чтобы не пугать мать. Когда он все-таки отпер дверь и к нему наконец вошли, посреди комнаты валялось окровавленное полотенце, а Лоллий прижимал к порезу остаток разорванной простыни, которая тоже была уже вся окровавлена. Евлалия Никандровна не растерялась и срочно послала за лечащим врачом. Доктор Фридрих Госсе оказался дома и не замедлил откликнуться на зов. Войдя в комнату, он сразу начал энергичную борьбу с кровотечением и, по-видимому, сделал все, что мог, но откровенно сказал матери, что надежды практически нет: такой порез опасен и для здорового, а тут гемофилия, что ни говорите… В этот момент в комнату как ни в чем не бывало вошел со своим дорожным чемоданом Платон. Он побледнел, узнав, что произошло, но тут же поспешно раскрыл чемодан и принялся что-то судорожно искать в нем. Домашние не поняли, зачем распаковывает он чемодан не в своей комнате, а здесь, в присутствии умирающего, но Платон быстро отыскал среди своих пожитков и книг странной формы флакон, который он и протянул с торжеством доктору. Фридрих Генрихович только рукой махнул на гимназиста, но Платон продолжал настаивать и что-то горячо говорил доктору по-латыни.
– Вы говорите: чудеса творит? – вдруг переспросил доктор по-русски. – Это что, какой-нибудь местный православный чудотворец? – Доктор всегда боялся оскорбить религиозные чувства доброго, но, что ни говорите, полудикого народа, среди которого был вынужден практиковать.
Платон продолжал на чем-то настаивать по-латыни. Доктор прислушался к его словам внимательнее, но вскоре махнул рукой еще решительнее:
– Нет, нет! Слушать дальше не хочу! Quacksalber! Только этого не хватало. Я все-таки доктор с университетским дипломом, милостивый государь!
– War Paracelsus ein Quacksalber? – перешел на немецкий язык «милостивый государь».
– Я слышал это имя в молодости, поверьте мне, но тайные науки – не моя специальность.
Слово «Quacksalber» явно относилось к лесному старцу он же дедушка-ведмедушка (медведушка?). Платон, следовательно, изредка встречался с ним и в те годы. Наверняка поведал он ему о болезни Лоллия, и старец обещал приготовить для него бальзам. Изготовление бальзама требовало месяцев, а может быть, и лет. (По моим подсчетам, Платон прожил с Лоллием под одним кровом года три.) Одной из причин, по которым Платон загостился у матери после каникул, и была встреча со старцем; его никому еще не удавалось найти в лесу пока он сам не выйдет навстречу и всегда оказывалось, что жилье старца, его лаборатория со змеевиком, перегонным кубом и тиглем родом. На этот раз дедушка-ведмедушка вышел к Платону позже, чем Платон рассчитывал, и пришлось-таки поблуждать в лесу пока старец не вручил Платону обещанный флакон. Составом из флакона следовало смочить марлю или корпию и делать компрессы, если, не дай Бог, у больного пойдет кровь. Платон упомянул Парацельса, чтобы дать доктору Госсе хоть какое-нибудь представление о дедушке-ведмедушке (его настоящего имени тогда еще не знал сам Платон). «Вы хотите, чтобы напоследок у больного началось еще и заражение крови?» – упорствовал Фридрих Генрихович. К этому времени он уже взял пробу крови у Лоллия в специальную пробирку для последующего анализа, так как не утратил научных интересов, и впоследствии эта проба крови оказалась в Имморталистическом центре в Париже, а потом у доктора Сапса. Лоллий продолжал между тем истекать кровью. Лишь через несколько часов, когда Лоллий лежал в глубоком забытьи, не выпуская из своей руки руку Платона, и стало очевидно, что Лоллий умирает, доктор Госсе позволил себе откупорить диковинный флакон. Комната сразу наполнилась тяжелым запахом лесных цветов и трав. С непривычки этот запах мог показаться болотной затхлостью. Доктор Госсе понюхал флакон и поморщился. Но тут произошло непредвиденное. Умирающий глубоко вздохнул и принялся срывать у себя повязки. Доктор кинулся к нему, Лоллий выхватил у него флакон из рук, выпустив для этого руку Платона из своей, и принялся поливать из флакона кровоточащую рану у себя на горле. Доктор Госсе сразу же отнял у него флакон, но говорят, что кровотечение после этого остановилось, хотя остановиться оно могло, так как больше не было кровяного давления: Лоллий умер, вероятно, от внутреннего кровоизлияния, а лесное зелье могло бы спасти его. Так Платон потерял друга, полагаю, самого близкого друга в своей жизни, и с тех пор ежегодно отмечал его память, но не в день его смерти, а в день его ангела, 23 июня, как раз накануне Ивана Купалы.
Смерть Лоллия была не единственной переменой в жизни Платона к этому времени. Перемены в жизни Натальи и Платона начались за десять лет до этого, когда Наталья приняла роды у купеческой вдовы Капитолины и приняла нельзя сказать, чтобы удачно: Капитолина умерла родами (единственный случай в практике Натальи), но младенца Наталья спасла: то была девочка, нареченная в святом крещении Олимпиадой. Олимпиада приходилась внучкой одному из богатейших, если не богатейшему купцу Подмосковья. Его подлинное имя было Акиндин Мокеевич Обручев, но на улице, в окрестных городах и весях, на стоянках гуртовщиков, на отдаленных сибирских заимках, на Нижегородской ярмарке и на Московской бирже его называли за глаза просто Киндя Обруч. Киндя был приземист, кряжист, косолап. Несмотря на свои предполагаемые миллионы, он продолжал ходить в армяке или в поддевке, а зимой в овчинном тулупе, летом носил картуз, зимой же барашковую шапку Особенно привлекали внимание его поскрипывающие смазные сапоги. Никто никогда не видел Киндю в шляпе, а тем более в цилиндре или во фраке. Немецкой одеждой Киндя всю жизнь брезговал. Происходил Киндя из енисейских староверов, но забирался в молодости гораздо дальше на восток, не то что до Лены, даже до Анадыря. Промышлял он золотом и пушниной. Золотишко, говорят, давалось ему в руки, но в меховом промысле преуспел он больше. Меха-то и привели Киндю в Москву, где он женился на дочери известного московского скорняка Фомы Пыжова, который после дочерней свадьбы как-то слишком уж быстро помер, говорят, во время крупного разговора наедине с новообретенным зятем, когда старик Пыжов упал, будто бы оступившись, и ударился головой об острый край своего бюро, где имел обыкновение держать деньги, да и не встал больше. Ходили слухи, что тут не обошлось без Кинди. Слухи эти были подкреплены сибирскими россказнями, подтверждающими, что у Кинди на такие дела рука легкая. Унаследовав от тестя изрядный капиталец, Киндя счел за благо на некоторое время исчезнуть из Москвы и затерялся среди поволжских и донских гуртовщиков, присматриваясь к торговле скотом.