Воскресение в Третьем Риме

Итак, вопрос о крестном отце можно было считать решенным. Наталья примирилась с тем, что и крестная мать налицо. Одним поездом с ней из Петербурга приехала Нина Герасимовна Арсеньева. Она объявилась в Северной столице, как только до нее дошла весть о Натальином вдовстве. В Петербург она приехала под предлогом свидания со своими внуками, среди которых был и князь Кеша. Но общение с внуками оставалось лишь предлогом для пребывания в Петербурге. Нина Герасимовна тревожилась о своей крестнице и мучительно пыталась обрести прежнюю с ней близость, чему Наталья сдержанно, но твердо противилась. Нечего и говорить о том, что Наталья вовсе не просила Нину Герасимовну сопровождать ее в Москву, довольствуясь попечением Зотика. Нина Герасимовна все-таки была рядом со своей крестницей в последние недели перед родами, и Наталья допускала это, хотя и продолжала сторониться своей крестной. Нина Герасимовна была уверена, что, во всяком случае, она будет крестить новорожденного, и Наталья на это как будто бы согласилась, но тут неожиданное несогласие высказал Зотик. Пожилой начетчик выразил сомнение в том, подобает ли крестной матери крестить сына своей крестницы. Сам Зотик полагал, что не подобает, но не мог в точности назвать светоотеческого правила, не допускающего подобной степени духовного родства при выборе крестной матери. Однако, чтобы не согрешить ненароком, он обещал подыскать другую крестную мать, и она появилась чуть ли не накануне дня, на который был назначен обряд. Биографу Чудотворцева доставляет изрядные затруднения личность его крестной матери. В точности известно одно: ее звали София Троянова, и она доводилась Наталье то ли троюродной сестрой, то ли племянницей, так что Нина Герасимовна вынуждена была уступить неукоснительным законам казачьего рода. Не вызывает сомнений одно обстоятельство: дело тут не обошлось без матушки Агриппины, полновластной властительницы заволжского скита, откуда бежала Наталья. Это матушка Агриппина приискала крестную мать сыну своей своенравной питомицы, на которую продолжала возлагать какие-то надежды. Не чаяла ли она и в младенце Платоне узреть будущий светоч древлего благочестия? Не удается установить, была ли София Троянова белицей в скиту или одной из благочестивых богочтительниц, духовно окормляемых там. Неизвестно, была ли София Троянова замужем, девица ли она или вдова. Возраст ее также неизвестен, хотя, судя по всему, выглядела она молодою. А самое главное, неизвестно ее отчество, что для скитской девицы, ожидающей пострига, было бы естественно. Но сохранилось смутное предание, что звали ее все-таки Софья Смарагдовна. Неужели ее звали так же, как зовут мою крестную? Женщина по имени София неоднократно появляется в жизни Платона Демьяновича, и, конечно, удобнее считать, да и вероятнее всего, что у разных женщин просто совпадало имя, хотя такое совпадение тоже о чем-то говорит. Так или иначе, то было первое явление Софии в жизни Платона Демьяновича Чудотворцева.

Наталья ненадолго задержалась в Москве после рождения сына. По совету Зотика она перебралась в Гуслицы, в насиженное старообрядческое гнездо под Егорьевском. Правда, в Гуслицах преобладал другой толк, а именно поповщина (имеется даже гуслицкое литье и гуслицкое письмо в отличие от беспоповского, поморского), но, как выясняется, староспасовцы в Гуслицах также имели влияние. Наталья с младенцем Платоном поселилась в отдельном, небольшом, но пятистенном домике, предоставленном ей в полное распоряжение. (Домик этот, как и соседний дом побольше, числился за матушкой Агриппиной, и в случае гонительного времени скит мог, на худой конец, переместиться и в Гуслицы.) В самом названии «Гуслицы» сочетаются «гусь», священная птица древних ариев, и «гусли», сакральный музыкальный инструмент пророков от царя Давида до вещего Бояна. Эти-то веяния и вбирал в себя младенец Платон, вдыхая гуслицкий воздух, напоенный березовым соком, липовым цветом и грибным духом. Незапретным для старообрядцев зельем обкуривал младенца мелкий, но бисерно частый грибной дождик, так называемый бусенец:

Угомонились пташки ранние, Похрапывает гром-кузнец; Пошел курить по черной рамени Седобородый бусенец. Землею-трубкою попыхивает, Посасывает дуб-чубук, По дуплам облака распихивает И кормит филинов из рук. Покуривает перебежками, То тут затянется, то там, И застывает сыроежками Дымок с подзолом пополам.

Орлякинская пенсия (как-никак двести целковых серебром) позволяла Наталье жить в Гуслицах безбедно, учитывая, что квартира ей ничего не стоила. Вероятно, вскоре после того, как Платоше исполнился годик, Наталья снова наведалась из своего благолепного пристанища в богомерзкий Питер. Младенца она, естественно, взяла с собой (с ним она до поры до времени не расставалась). Наталья никогда не отказывалась от мысли завершить в Петербурге свое какое-никакое образование и сдать, как положено, экзамены на акушерку, что ей и удалось вопреки предостережениям Зотика и Мефодия. Оба они по разным причинам, но одинаково отговаривали Наталью от поездки в Петербург. Зотик полагал, что молодой вдове в Петербурге делать нечего, поскольку повивальной бабке нужна помощь Божия, а не казенные бумажки. Мефодий же предпочитал, чтобы Наталья и впредь всецело зависела от его пенсии и даже предлагал увеличить ее, от чего Наталья решительно отказалась. Она всегда подумывала в глубине души, как бы ей совсем отказаться от этой пенсии, дававшей Мефодию, что ни говори, права на Платона, что тяготило Наталью, внушая ей тайный ужас. Потому-то молодая вдова и стремилась к профессиональной независимости, как сказали бы мы теперь. (Похоже, что безусловная поддержка матушки Агриппины также настораживала ее, по крайней мере, в том, что касалось Платона.)

Как это ни курьезно, и Мефодий, и Зотик, отговаривавшие Наталью в письмах от поездки в Петербург, оба там ее и встретили. На деньги Орлякина опять-таки попечениями Зотика она была размещена вполне достойно и вскоре действительно стала дипломированной акушеркой, после чего незамедлительно вернулась в Гуслицы, так что опасения Зотика (и, возможно, матушки Агриппины) относительно петербургских соблазнов оказались неосновательными. В Гуслицах Наталья начала акушерскую практику в солиднейших старообрядческих семьях и сразу же приобрела репутацию искуснейшей повивальной бабки, которой не иначе как сама Богородица помогает.

Свидетельство или удостоверение в том, что она закончила акушерские курсы в Петербурге, могло бы скорее повредить Наталье в старозаветных кругах, но в то же время оно и успокаивало молодых рожениц, дескать, повитуха у них благочестивая и при этом ученая, да и сама фамилия Чудотворцева, несмотря на свое явное никонианско-церковное происхождение, понималась все более буквально, так что у Натальи от приглашений на повой отбою не было. Неизвестно, как она оставляла бы младенца Платона одного, если бы не толковая нянька, появившаяся у ней вскоре после переселения в Гуслицы и сопровождавшая Наталью, когда та ездила в Петербург. Нянька взялась неизвестно откуда, просто вошла в Натальин дом и осталась там. Скоро вся округа уже знала, что зовут ее Софья, хотя мало кому удавалось перемолвиться с ней словом. Многие принимали ее даже за немую, что мог бы опровергнуть младенец Платон еще до того, как научился говорить, ибо София пела ему странные песни, которых никто, кроме него, не слышал. Пела ему София про Сам-Град, где Божий сад и зело зелено в саду. Пела про камень Алтарь, что в крови, как встарь. (Я-то помню, со слов моей тетушки-бабушки, что мой дед Аристарх Иванович Фавстов, цитируя Вольфрама фон Эшенбаха, иногда произносил вместо «grales schar» «algars schar», и, в свою очередь, перевожу: «Дарован будет государь Алгарью, как бывало встарь». А Сам-Град – не Смарагд ли, камень Премудрости Божией, откуда и отчество моей крестной?) Софья ходила всегда в синем платье, в таком же платье пришла в церковь крестная Платона, что давало повод Мефодию Орлякину говорить, будто Платона нянчит его крестная. И глаза у нее были синие, как я слышал от самого Платона Демьяновича, очи лазоревые, а косы темно-русые, что слишком многое напоминает мне самому.