Страница 3 из 35
В кресле, листая «Новости искусства» с кучей голландцев, которые ухитрялись за сорок лет проживать по восемьдесят, сидела Дороти. У ее ног стоял чемоданчик. Лица ее, когда она встала меня поцеловать, я почти не разглядел, а она сначала сделала чай, и я выпустил пар.
— Фредди, я сказала маме, что еду на два дня к Леоне в Вашингтон, — сообщила она, — и договорилась с Леоной. Все меня прикроют. — Говоря это, она налила чаю и поставила на стол маковый кекс из какой-то секретной булочной на Флэтбуш-авеню — это все для того, чтобы переключить аппетит мужчины на другое и вести разговор дальше.
— Знаешь, Фредди, ты не воспринимаешь всерьез себя, поэтому и все остальное — работу или… или отношения — тоже всерьез не воспринимаешь. Фредди, ты меня не слушаешь! Можешь надо мной смеяться, но ты настоящий варвар. Живешь одними ощущениями. Если рядом радио, ты слушаешь музыку, если рядом открытый холодильник — набиваешь себе пузо, если в трех метрах от тебя девушка, тебе бы ее только раздеть да на вертел насадить.
— Дотти, не надо живописных преувеличений, — сказал я. — Вертел — естественная принадлежность любого мужчины.
Какая же она была милая! Скажешь какую-нибудь пошлость, а она тут же кидается к тебе, вся пунцовая, только и рада, что мамаша на другом берегу Ист-Ривер. Она, бедняжка, была жадная до ласк.
И очень щедрая. К вечеру воскресенья я закончил так несколько бесед, подрубая все нравственные выводы под самый их назидательный корень. К вечеру воскресенья я дважды сказал «Я люблю тебя, Дотти». К утру понедельника я осознал глубину взятых на себя обязательств, что, не стесняюсь признать, и помешало мне отправиться на работу, которую я подыскал в пятницу.
По моему мнению, женщины хотят хорошего, но врожденная жадность доводит их до одержимости. Когда Дот узнала, что я отказался от той работы (неважно от какой — главное, что от работы), она перешла к действиям. Вернула мне мою книжку «1984», а в записке написала, что шесть бокалов, которые мне одолжила ее мама, я могу оставить себе.
Признаюсь, я по ней скучал — такую открытость и доброту не каждый день встретишь. И она была совсем не дурочка. Я бы сказал, в ней присутствовала простонародная мудрость. Образованной я бы ее не назвал. Волосы у нее были длинные и темные. Я их до того самого уик-энда видел либо уложенными в аккуратные причесочки, либо разметанными и спутанными.
Оказалось, это меня подкосило.
Я скучал по ней. К тому же после этого мне не то чтобы везло. Денег было совсем мало, а у девушек на это животный нюх. Была одна замужняя малышка, чей супруг болтался где-то в другой почтовой зоне, но души она в наши отношения не вкладывала. Я получил заказ на замысловатый рекламный текст, через свояка — пижона-крупье, который вечно хрустит на семейных сборищах банкнотами. Дела потихоньку налаживались.
На заработанные пустозвонством деньги я как-то слетал на выходные в Крегги-Мур, увешанный звездами высокогорный курорт с полем для гольфа на тысяче ста акрах. Вернулся утомленный, но не возгордившийся, а она тут как тут — в холле моего дома. Она рассчитывала придыханиями, ласковыми словами и парой новомодных уловок вдохнуть вечность в смертное — в любовь.
— Ах, Дотти! — воскликнул я, раскрыв ей объятия. — Я всегда рад тебя видеть!
Разумеется, она пустилась в объяснения:
— Фредди, на самом деле я не за этим пришла. Я пришла с тобой поговорить. Есть потрясающая возможность заработать большие деньги! Ты можешь побыть серьезным хотя бы полчаса? Ты такой умный, тебе надо куда-то направить свои способности. Б-же мой, ты бы мог и за городом жить. Я что хочу сказать, даже живя один, ты бы мог иметь приличную квартиру в приличном месте, а не в этой дыре.
Я чмокнул ее в нос.
— Хочешь серьезно, Дот? Тогда пошли прогуляемся. Ну, надевай пальто и давай рассказывай, как мне заработать денег.
И она рассказала. Мы отправились в парк, где целый час шуршали осенними листьями.
— Только не смейся, Фредди! — сказала она. — Есть газета на идише, называется «Моргенлихт» [7]. Она проводит конкурс «О евреях в новостях». Каждый день они публикуют фото и два словесных портрета. Надо назвать всех троих, добавить по одному факту на каждого и отправить ответы до полуночи того же дня. Конкурс месяца на три, не меньше.
— Сто евреев в новостях? — сказал я. — До чего же толерантная страна! Так что же, Дот, можно получить за столь полезную информацию?
— Первый приз — пять тысяч долларов и поездка в Израиль. А на обратном пути — по два дня в трех крупнейших столицах свободной Западной Европы.
— Очень мило, — сказал я. — А смысл-то в чем? Разоблачить всех, кто попадал в газеты?
— Фредди, ну почему ты вечно все извращаешь? Они просто гордятся своими соплеменниками и хотят, чтобы все евреи гордились их вкладом в развитие этой страны. А ты разве не гордишься?
— Увы, венец гордости пьяных… [8]
— Да мне все равно, что ты думаешь. Дело вот в чем: мы знаем человека, который знает человека, который работает в этой газете, — он туда пишет раз в неделю колонку; собственно, мы его не знаем, но наша фамилия ему известна. Так что, если мы действительно это сделаем, то у нас верный шанс. Фредди, ты такой умный! Мне самой не справиться, ты должен мне помочь. Я твердо решила, что сделаю это. А уж если Дотти Вассерман что решила, считай, дело сделано.
Я в ней прежде не замечал упорства. Сам я совсем не упорный. По будням она каждый вечер задумчиво облокачивалась о мой письменный стол; для тепла она надевала мой твидовый пиджак, из-за чего у него локоть залоснился. Медный провод, уходивший куда-то вдаль, на улицу, неустанно переносил информацию от телефона ее матери в Бруклине к ее уху.
Заглядывая ей через плечо, я видел то снимок в три четверти еврея, заслужившего внимания, то снимок — анфас еврея-полукровки. Чистота крови тут не учитывалась. Главное — чтобы было чем гордиться.
Чем дольше мы работали, тем большей гордостью Дотти исполнялась. Щеки ее пылали, она поднимала голову от иероглифической вязи и зачитывала свой перевод; «Седовласый весьма уважаемый господин, близко знаком со многими членами кабинета; друг двух президентов. Его часто можно встретить на скамье в парке».
— Бернард Барух! [9]— мгновенно выдал я.
Затем — потруднее:
«Он сделал многое, чтобы наладить торговые отношения в стране; созданная им структура приняла окончательный вид в прошлом году и оценивается в миллионы долларов. Однако он не жалеет времени на своих четырех дочерей — Дебору, Сьюзен, Джудит и Нэнси».
Тут пришлось покурить и попить горячего эггнога [10]— Дот меня им потчевала, чтобы я набирался сил и бодрости. Я пялился на плиту, потолок, намозолившие глаза ставни, а потом спокойно сообщил: «Хаим Пацци, он архитектор мостов». Имен я никогда не забываю, каким бы шрифтом они ни были набраны.
— Фредди, ты только подумай! А я и знать не знала, что есть еврей, преуспевший в этой области.
На самом деле у меня иногда по часу уходило на то, чтобы определить, какое имя подходит к приукрашенному списку достижений. Когда приходилось тратить так много времени, я бурчал:
— Ну, другого-то мы определили. А этого переведи во второй эшелон.
На что Дороти говорила печально:
— Позволь считать это шуткой.
Ну и за что, по-вашему, я ей нравился? Вы все, не чуждые психоанализу, отвечайте вместе, хором: «Потому что она мазохистка, а ты садист».
Нет. Я к ней был очень добр. И на всю ее любовь отвечал. Никогда не отменял встреч, по пятницам звонил ей напомнить про субботу, а когда были деньги, покупал ей цветы, купил сережки и еще черный лифчик, рекламу которого видел в газете, — с по делу врезанными окошечками для вентиляции. Он до сих пор у меня — забрать его домой она так и не осмелилась.
7
Моргенлихт — утренний свет (идиш).
8
Йешаяу, 28:1.
9
Бернард Барух (1870–1965) — американский финансист и государственный деятель. Был советником по экономическим вопросам у президентов США Вудро Вильсона и Франклина Д. Рузвельта.
10
Эггног — напиток из взбитых яиц с сахаром, ромом или вином.