Пастух своих коров

— А вы не находите, Адам, — простодушно спросил Аркаша, — что эта бухта напоминает гриновскую? Зурбаган, предположим, или Гель-Гью?

Люба беспокойно глянула на Адама — пацан, кажется, начинает заедаться, только бы не приступ…

— Я не читаю беллетристики, молодой человек. Я устал от персонажей — они шумят и рефлексируют. Если бы роман был без слов, я бы с удовольствием его прочел.

— Тогда это будет картина, — робко догадалась Люба.

— Правильно. Только и живопись я не смотрю: она всасывается в меня помимо моей воли, как вода в песок. Если я час простою у картины, от нее останется только чистый холст. Вернее, грязный. Не бойтесь, — кивнул он Любе, — это еще не приступ, но уже хохма.

Люба победоносно посмотрела на Аркашу. Тот отвернулся. Да, такого не нагонишь.

— А что, тетушка, — бодро сказал он — не выпить ли нам? Адам, я думаю, присоединится.

Этот премудрый алкаш скоро скапустится — есть и портвейн и мадера.

— Что ж вы, тетя, стопки не захватили, — с досадой сказал Аркаша, когда Адам протолкнул пробку портвейна.

Люба повела бровью:

— А что, кто-то заразный?

Адам, между тем, вскрыл бутылку мадеры.

— Это для дамы, — пояснил он.

Люба расстелила на скале скатерть, выложила снедь.

— Надо кушать, — сказала она и посмотрела на Адама. — Ну, за ваш талант.

— Положим, это болезнь. — усмехнулся Адам.

— Адам у нас прорицатель. Он видит будущее. Аркаша, хочешь знать?

— Ну-ка, ну-ка…что я буду делать после консерватории? Слабо?

— Нет, нет, — заволновалась Люба, — Адам не гадалка, он мыслит этим… глобусом.

— Глобально, — подсказал Адам. — Ладно. Я вам расскажу, что будет в конце века, в 2000 году. Годится? Только не свалитесь со скалки, молодой человек. — Адам помолчал.

— Эх, сударыня. Если бы вы дожили до этого времени, вы бы немедленно заплакали.

— Что вдруг?

— Ну… Во-первых, не будет советской власти. Совсем.

— Куда же она денется, — недоверчиво спросила Люба. — Тоже уедет в Израиль?

— Очень просто, тетя Люба, нас завоюют американцы, — ехидно объяснил Аркаша. — А может китайцы?

— Американцы, американцы, — успокоил Адам, — только не завоюют, а так занесут, как снег дохлого мамонта.

Аркаша успокоился. Этот, с понтом, бродяга, просто идеологический диверсант, прихвостень империализма. Тем лучше — будет путаться под ногами, можно стукнуть бате.

— И что будет при капитализме? — заволновалась Люба.

— Много чего будет, да мало чего останется. Вот ваша профессия отомрет.

— Ну да, — хмыкнула Люба и насторожилась, — а какая моя профессия?

— Как же, вы ведь манекенщица?

Аркаша многозначительно посмотрел на Любу и сделал долгий глоток.

— Не подавись, племянник, — сердито сказала Люба. — И что, Адам? Куда же мы денемся?

— Жизнь пойдет по упрощенной схеме. Вы будете называться моделями. Модель красивой женщины. Макет ученого. А все дела и мероприятия будут называться проектами. Проект смены унитаза, например.

А все от того, что миром будут править дети. Как в известной сказке. Да, Аркадий, вы будете жить в Детском мире. С изощренной мстительностью дети будут требовать от взрослых все, что испокон веку взрослые требовали от них: трудовой дисциплины, производственной этики, прилежной учебы — без высшего образования не примут даже в уборщицы.

Людей старше сорока назовут «старперами» и сократят со всех ответственных постов. Странно, но взрослые охотно примут правила игры, будут подглядывать друг за другом и ябедничать.

Естественно, что сбросив взрослых «с корабля современности», дети начнут шалить. Поголовное дилетантство будет перемежаться с профессиональным террором. Самые слабые, отыскав пустую канистру и, выбивая на ней устрашающую дробь, станут вождями племени. А главой государства станет маленький троечник, потому что он знает приемы самбо. Носители языка, журналисты и писатели, будут по лености и равнодушию нести такое, что Тургенев с Буниным перевернутся в гробу, не говоря уже о Гоголе.

Кстати, писателей и художников станет как грязи. Они будут булькать и шипеть по всей поверхности, как карбид в луже. Молодой человек, вы должны знать: если бросить в лужу кусок карбида и накрыть консервной банкой, банка взлетит как ракета, а лужа выплеснется на прохожих дамочек…

А реклама все объяснит. Она будет настолько могущественна, что сможет раскрутить даже талант. Только это не выгодно.

Еврейские мальчики будут владеть футбольными командами — не самим же играть. Вы хотите купить киевское «Динамо», Аркаша? Пожалуйста. А западногерманскую «Баварию»? — Ради Бога. Только вы, Аркадий, как раз и не купите, потому что будете старый и бедный.

— Ну да, я к этому времени буду лауреатом Ленинской и многих зарубежных премий.

— Хоть сто порций! Грамоты будут висеть у вас в рамочках. А вы будете торговать кефиром с лотка, а вечерами играть на скрипочке в сыром подземном переходе. А в дурдом очереди не будет, быть психом станет не престижно.

— Пойду скупаюсь, — сказал Аркаша.

— Проституция, — продолжал Адам, — выйдет из-под цензуры…

— Да Бог с ней, — грустно сказала Люба, — за что же вы племянника вот так…

На Аркашу Любе было наплевать, она за него не отвечает, пусть этим занимается Валера, — ей было жаль, что Адам берет на себя тяжесть недоброжелательности.

— Да никакой он, я извиняюсь, не племянник. Говнистый мальчик. Убийца.

— Хорошо, хорошо, — встревожилась Люба. — Какой вы все-таки…Выпейте лучше, и кушайте. Кушайте же!

Адам ошалело ел редиску.

Вино кончилось. Аркадий захмелел, пытался обнять Любу, хамил Адаму, требовал, чтобы тот сбегал в магазин. Адам надел свои парусиновые туфли, поцеловал Любе руку и исчез. Синее море штормило, маленькие смерчи кружили по песку сухие водоросли, стало холодно на душе. Люба решительно потянула Аркашу за руку, пора было заканчивать этот разрушительный день, но Аркаша вырвался и зашипел:

— Предательница, бигса старая! Ты меня не защитила. Ты дала меня в обиду этому старому диверсанту…

— Да гори ты огнем! — вскипела Люба. — Каждый шморкач будет мне указывать. Чтоб ноги твоей у меня не было!

Она, запыхавшись, взбежала на пригорок и быстро пошла по дороге.

Когда Аркаша второй раз пришел пьяный и мокрый, Заславский не выдержал. Он прищучил во дворе Валеру и сухо пообещал посадить за растление малолетних, и еще кое за что, если Валера не расскажет ему все по порядку. Побледневший Валера раскололся сразу: как раз сегодня в семь часов вечера у Аркаши будет свидание возле Оперного театра, и прокурор может все увидеть сам. А он, Валера, ни в чем не виноват, он только ссудил Аркашу деньгами, достаточно крупной суммой, но надолго и в рассрочку.

Прокурор кивнул, развернулся по-военному, глянул на часы и ушел. Валера, поеживаясь, смотрел ему вслед. Что ж, прокурор попросил, а он и рассказал ему правду. Пусть сами крутятся, как хотят. Не рассказал только подробности — как научил Аркашу написать покаянное письмо и просить о последней встрече, тем более, что Аркаша забыл у нее в корзинке часы, и какие он дал наставления:

— Значит так. Встречаетесь коло оперного, и волокешь ее к тете Уте, знаешь, шашлычная на углу Ришельевской. Обстановочка там нищяк, мичмана в основном и девочки с Канавы. Она там будет как рыба в воде.

— А потом что?

— Как что! Берешь телегу и канаете к ней на хату, с понтом на вареники. Бардак работает до десяти, да у нее все равно отдельная комната.

— А если не захочет?

— А не захочет, значит ты поц с бугра! Тогда ты ее наказываешь. Беспроигрышная лотерея.

— Каким образом?

— Очень просто. Фалуешь у нее на глазах бигсу лет шестнадцати, их там хоть жопой ешь. А королеву свою кидаешь пьяным матросам. Мани-мани тебе хватит, отдашь, когда сможешь.

Аркаше было неловко торчать на площади, он прижался спиной к стене ЗАГСа и оттуда наблюдал за подъездами театра. У подъезда было пусто, никто не толпился — театр уехал на гастроли. Сердце стучало — Аркаша волновался, что Люба не придет, или что он не справится с миссией и окончательно упадет в глазах Валеры, а денег он ему должен — ой-ой-ой. Когда неожиданно появилась Гитлерша, Аркаша не сразу понял, что Любы не будет. «Что она здесь делает» — подумал он. Опомнившись, он помахал Гитлерше рукой и пошел навстречу.