Уйти, чтобы остаться

— В половине девятого, — ответил Вадим.

— Следующее будет только вечером? Вот что. Мы сейчас позвоним на радио и уточним.

Киреев разгреб бумаги в углу стола и обнаружил низенький голубой телефонный аппарат. Узнав в справочном телефон, он набрал номер отдела информации.

— Я вам сейчас дам почитать любопытную вещицу, — прошептал Киреев, ожидая ответа. — Вот, где отмечено карандашом, — и он протянул Вадиму тяжелую книгу.

«Светлейшему повелителю Великому понтифику Павлу III», — читал Вадим. Ниже было помечено карандашом: «Поэтому я долго в душе колебался; следует ли выпустить в свет мои сочинения, написанные для доказательства движения Земли, и не будет ли лучше следовать примеру пифагорейцев, передавших тайны философии не письменно, а из рук в руки и только родным и друзьям, как свидетельствует послание Лисида к Гиппарху. И это делалось не из ревности к сообщаемым учениям, а для того, чтобы прекраснейшие исследования не подвергались презрению тех, кому лень хорошо заняться науками, если они не приносят им прибыли. А если увещевания и пример других приведут их к занятиям, то они вследствие скудости ума будут вращаться среди философов, как трутни среди пчел…» На этом пунктир обрывается. На обложке вытиснено — «Николай Коперник. Об обращении небесных сфер».

Киреев уловил, что Вадим закончил читать.

— Ну как? Шестнадцатый век! Поистине мир неизменен, — и в трубку: — Девушка, вот какое дело. Утром сообщалось, что литейный завод берет заказы от организаций… Вы не знаете, металл у них свой? Что?! Ну, конечно, извините, откуда вам это знать. Будьте добры, дайте их адрес… Ага. Спасибо.

Киреев записал и положил трубку.

— Карету мне, карету… Если все сложится благополучно, вы полетите на уральский завод и выманите у них наши рабочие чертежи… Угощайте кого хотите, но чертежи у них вырвите. Заодно поторопите поставку готовых станин.

— Но я не смогу, Петр Александрович.

— Почему?

— Куча неотложных дел. Во-первых, надо рассчитать тот вариант, что вы предложили Институту баллистики…

— А-а… Ерунда. Подождут, — отмахнулся Киреев и вышел в соседнюю комнату.

Сквозь приоткрытую дверь было слышно, как он с кем-то переговаривается. Низкий женский голос укорял Киреева, что тот как привяжется к одной рубашке, так не снимает ее, пока рубашка не расползется. Киреев невнятно отвечал, что он не артист, что нейлоновые сорочки люди носят годами. Во всяком случае, на работе он выглядит очень аккуратно. Женский голос советовал, чтобы сотрудники заглянули ему за воротничок — они бы поняли, с кем имеют дело.

Вадим знал, что в киреевской квартире сейчас живет его племянница, старая дева. Она преподавала пение в консерватории, поэтому подавляла Киреева силой голоса.

Кто-то плотнее прикрыл дверь. Спор о рубашке, вероятно, принимал более широкую форму и выходил на оперативный простор.

Вадим пощелкал пальцем по бронзовой морде пинчера, который разлегся на пепельнице. На цоколе выбита фраза. Вадим поднял пепельницу и прочел: «Анекдоты — это остроумие тех, кто его не имеет. Буало».

Вошел Киреев в темном костюме и в той же нейлоновой сорочке. «Он оказался упрямей своей племянницы», — подумал Вадим и поставил пепельницу на место.

— Приятная штука.

— Мне она тоже понравилась. Наткнулся в комиссионке.

— И с тех пор вы перестали рассказывать анекдоты. Или с тех пор, как приняли отдел? — пошутил Вадим.

— Именно тогда и появились анекдотические ситуации, — улыбнулся Киреев. — Кстати, вы вчера заходили к Савицкому? Как он?

Вадим еще раз щелкнул пинчера по носу.

— Да, был. У него что-то с сердцем.

— Сердце — это плохо. Это очень плохо. — Киреев принялся складывать бумаги в портфель. — Какое счастье, что вы услышали объявление по радио. А ведь могли и не услышать… Чем вы занимались, одновременно слушая радио, а?

Вадим наблюдал, как вспухал портфель. Словно в него накачивали воздух.

— А, Вадим Павлович?

— Не понял.

— Говорю, чем можно заниматься при включенном радиоприемнике?

— Многим. Например, я просматривал работу Савицкого по гидроксилу межзвездной среды.

Вадим почувствовал на себе беглый взгляд Киреева. Вадиму показалось, что разделяющий их воздух стал упругим и напряженным, хотя они молчали секунду, не более.

— Простите. Вы что-то путаете. Принцип механизма выведен мной. Это моя работа. Вы что, ее не читали?

— Читал… Но раньше еще я видел работу Валентина Николаевича. — Вадим сдерживал дыхание, чтобы голос звучал спокойнее. Но это ему, вероятно, не удавалось.

Киреев оставил портфель.

— Ничего не понимаю. Какую работу? Те черновики, которые Савицкий считал апофеозом своего творчества, и которые я вам показывал в лаборатории?

Вадим встал, вышел в прихожую, достал из внутреннего кармана пальто сверток. Взглянул на себя в зеркало. Волосы задорно торчали на макушке. Вадим подумал, что непременно будет повязывать на ночь косынку…

— Вот, — он положил на стол сверток.

— Что это? — Киреев взял сверток, развернул.

Вадим смотрел на картину, которая висела на стене.

Всем своим видом он показывал, что его интересует существо вопроса, не более. И никакой корысти он пока здесь не видит.

В тонком золотом багете масляно зеленел лес. Вблизи деревья напоминали отпечатки ископаемых животных.

Не оставляя рукопись, Киреев придвинул кресло и сел. Достал чистый лист бумаги, сделал запись, сверяя с рукописью. Что-то пробормотал. Вадим уловил лишь отдельные слова…

— Глупый человек… Глупый старик… Конечно, так, — Киреев повернулся к Вадиму и произнес: — Как оригинально он пользуется теоремой. Я это делал куда грубее. Ювелирная работа. И главное, так просто.

— Ради этой простоты можно потратить годы.

— Но надо знать, что человек ищет ее, а не занимается чепухой. — Киреев швырнул рукопись на стол. — Я отстранил от работы человека, который добился блестящих результатов! Почему он молчал?!

Вадим приподнялся, взял рукопись и принялся ровно укладывать страницы.

— Не хотел торопиться. Тогда многое ему было не ясно. Он не был уверен в результате.

— Но Савицкий обязан был ознакомить меня хотя бы с этапом работы. Настоящей работы… Почему?! Почему так случилось?! — Киреев встал с кресла и принялся ходить по комнате.

— Вероятно, он чего-то остерегался. — Вадим почувствовал острую потребность говорить на эту тему. Если б он даже оказался в комнате один, он и тогда, пожалуй, произнес бы эту фразу вслух.

— Остерегался?! — Киреев остановился перед Вадимом. — Чепуха! Я руковожу отделом… Остерегался.

— По-видимому, у него были причины.

— Причины?! Слушайте, говорите так, чтобы я понял.

— Возможно, он помнил историю с локатором, — Вадим знал, что придет к этой фразе. И пришел. Сказал наконец…

Он видит, как побагровела шея Киреева, как побледнели и без того белые руки. Киреев снял очки. Протер. Но так и не надел. Близорукие голубые глаза беспомощно прищурились…

— Ах, вот оно что… и он вам рассказал? Сам?! Немыслимо, он до сих пор ничего не понял. Он не понял, что в то время я не мог поступить иначе — шла война. Разве мог я поручиться за то, что локатор успешно уничтожен?.. Эта история и меня подкосила. Сколько нужно было найти в себе мужества поступить именно так, как я поступил… И я чувствовал себя в долгу, я помогал его семье чем мог. Скрытно. Через жену. Чтобы не узнал этот самолюбивый тип…

Киреев устал. Он бессильно опустил руки, чуть склонил набок голову. Он казался постаревшим на много лет.

— Но вы ошибаетесь в главном, Вадим… Савицкий ничего не остерегался. Возможно, он прикрывался тем, что остерегался… Он не хотел, чтобы мои руки касались его темы. Вот в чем причина. Я хорошо знаю. Он до сих пор убежден, что я предал его. А в результате я… Меня могут посчитать плагиатором…

Вадим вскочил с кресла и подошел к Кирееву. Обнял его за плечи:

— Это сплошная чепуха. Честное слово. Никто в это не поверит… Он, конечно, очень переживает. Ему обидно — вы даже не упомянули его в своей статье.