Страница 48 из 54
— Четыре пачки взял. «Прима». И пятую, правда, начатую. Кто курил, не знаю, — ответил Самвел.
— Наверное, Точка, — Нюма с удовольствием назвал имя своей любимицы.
Они договорились не вспоминать собачку, не расстраиваться. И Самвел, не оборачиваясь, отмахнулся…
Стянутый морозом Кировский проспект подрезал улицу Скороходова, куда и направлялись в гости Нюма и Самвел. На автобусной остановке топтались двое.
— Давно ждете? — общительно спросил Нюма и, переждав суровое молчание, обернулся к Самвелу: — Наверное, партизаны.
— Да ладно тебе, дед, — зло отозвался парень. — Завернулся в куль. А тут язык примерз.
— Возможно, где-то авария, — подхватила женщина, едва просунув острый носик в щель шарфа. — На этом маршруте постоянные истории.
— Что ж вы ждете? — не унимался Нюма.
— А тебе что?! — взорвался парень. — Может, игра такая!
— Приткнись, Костя! Постыдился бы. Не тигр, небось! — Женщина обратила носик к Нюме: — Может, все же придет. Нам без автобуса никак.
Самвел потянул Нюму за рукав. Им-то идти недалеко. Да и цветочки можно купить у метро. Неловко как-то приходить только с сигаретами. Евгения Фоминична, хоть и курильщица, как-никак женщина…
Нюма с доводом согласился и купил у метро три гвоздики. Красные, пушистые, как три маленьких взрыва…
Что бы ни случилось в этой стране, а цветы купить можно, хоть и дороговато. Об этом они обменялись мнениями по пути к улице Скороходова. «Как в Париже. Я так полагаю», — отметил Самвел и добавил не без важности, что сигаретам Евгения Фоминична обрадуется больше… Как раз они проходили мимо табачного магазина, на дверях которого висел замок, похожий на большое ухо. Нюма спросил, не здесь ли Самвел купил свои сигареты. Самвел ответил, что брал их в Елисеевском магазине. Давно. Когда озверевшие курильщики перекрыли Невский, и власть, с перепугу, выбросила в открытую продажу сигареты, спички и водку. Без визиток.
— А чья тогда была власть? — поинтересовался Нюма. — Коммунистов или уже демократов?
— Ара, не помню, — запнулся Самвел. — Горбачев был точно, но уже шатался. Ельцин уже тоже был. С Гейдаром.
— Гайдаром, — поправил Нюма.
Он и сам помнил ту историю, времени минуло всего ничего. Тогда газета «Смена» вышла с чистой полосой, что плешью разместилась среди густой сыпи букв. Говорили, цензура запретила печатать статью о «табачном бунте». Чего доброго и весь Ленсовет пойдет под раскур, вместе со Смольным. А газета специально оставила место на странице лысым, с намеком на рассыпанный набор статьи. На следующий год Нюма газет не выписывал. Достаточно вестей и по телику, чтобы вконец испортить настроение. От одних «600 секунд» с черноволосым журналюгой в кожаной куртке хочется попросить убежище в сумасшедшем доме. И так тошно, а тут он, хитрожопый, со своей правдой. Взять последний репортаж. О дохлых свиньях, из которых будто делали колбасу…
— Ара, специальный заказ, — решил Самвел. — Чтобы люди не бегали по городу за колбасой.
Нюма согласно кивнул. И заметил, что пар от его дыхания на морозе гораздо гуще, чем у Самвела.
Самвел остановился.
— Наверное, я скоро умру, — сказал он. — Кончается дыхание.
— Наоборот, — серьезно ответил Нюма, — это значит, больница тебе помогла, организм работает без напряжения.
Они заговорили о ногах. «Старость начинается с ног», — заметил Нюма. Самвел согласился. И добавил, что от ночных судорог в ногах свекла незаменима, ему об этом сказала сестра-хозяйка в больнице. В свекле много железа и магния, есть такой минерал, в аптеках продают. Относительно аптек Нюма хотел поспорить, но удержался и отметил, что на улицах совершенно не видно общегородских новогодних елок. На этот раз промолчал Самвел, его новогодние елки мало интересовали. В связи с Новым годом вспомнил баню на Большой Разночинной. Неплохо бы попариться как следует…
Под полуслепыми уличными фонарями, замерзший Кировский проспект наконец подтянул к ним улицу Скороходова.
Вскоре они уже поднимались на лифте. Что, в свою очередь, вызвало удивление Самвела. На Бармалеевой лифт поржавел, хотя плату за него взимали исправно даже с жильцов первого этажа. Известно, что лифты города раскурочены охотниками за медью, она особенно ценится в пунктах приема металлолома. Их в городе развелось великое множество. И народ истово курочил все, что имело хоть признак меди или прочих цветных металлов. Попустительство властей к совершенно легальному бизнесу сборщиков металлолома вызывала оторопь любого здравомыслящего человека, как самое наглое проявление коррупции…
Обитая «под кожу» дверь на площадке пятого этажа вызывала уважение. И прежде чем нажать кнопку звонка, Нюма оглядел себя и Самвела.
— Откинь капюшон, — посоветовал Нюма. — На бандита похож!
— Ара, на себя посмотри, — Самвел стянул с головы капюшон. — Скажи честно: меня приглашали?
— Теперь поздно говорить, — Нюма откинул свой капюшон и нажал кнопку звонка.
В стеклышке дверного глазка мелькнула тень, и после продолжительного грохота запоров дверь распахнулась.
— Заходите! — приветливо воскликнула Лаура. — Побыстрее заходите, а то холодно.
Нюма подтолкнул замешкавшегося Самвела.
— Это совершенно замечательный человек. Он сейчас снимет пальто и развяжет шарф, — представил Нюма. — Самвел Рубенович Акопян.
— Барев тзес! — воскликнула Лаура.
— Асцу барев! — не без удовольствия ответил Самвел и принялся освобождать себя от верхней одежды, словно лук от кожуры. Под плотным плащом с капюшоном на нем была какая-то кацавейка на искусственном меху, под ней шерстяной жилет и лишь потом, уже далеко не новый, костюм вполне современного покроя. А не такой, «школьный», с хлястиком, как у Нюмы. Костюм и кацавейку Самвелу вручили летом, после очередного прихода в Петербург баржи «Анна Каренина» из Гамбурга с дарственными вещами. Известная актриса-немка организовала благотворительный фонд помощи армянам после трагических событий в Сумгаите. Вещи раздавали на Васильевском острове, в церкви Святой Екатерины. Тогда Самвел, кроме костюма, прихватил два теплых плаща с капюшонами — себе и Нюме… Размотав кашне, они сунули их в рукава плащей, скинули обувь и продели ноги в предложенные домашние тапки.
Спохватившись, Самвел вытащил из кармана плаща пакет с сигаретами. Нюма положил на тумбу газетный кулек с гвоздиками…
— Проходите в комнату, — Лаура толкнула дверь гостиной и прошла вперед, зазывая. — Наум Маркович, вы же знаете. Располагайтесь.
— Сука ты, а не Наум, — прошипел Самвел в ухо соседа. — Ведь меня не приглашали…
— Одевайся, иди домой, — подавил смех Нюма. — Приглашали, приглашали, клянусь твоим здоровьем.
Самвел приободрился, хотя его не покидало сомнение до тех пор, пока в гостиную не вышла Евгения Фоминична. В сиреневом костюме и пушистом голубом шарфе, она выглядела куда моложе своих лет. Широкая лента стягивала платинового цвета волосы надо лбом, придавая острым чертам лица интеллигентное обаяние. В поблекших, суженных возрастом глазах всплыл голубой опенок, знакомый Нюме с давних пор.
Гостеприимно раскинув руки, она шагнула к Самвелу и проговорила какие-то слова по-армянски. Самвел ответил с нескрываемым изумлением.
— Не обольщайтесь, я кроме этого ничего не знаю, — улыбнулась Евгения Фоминична. — Я часто ездила в Ереван в командировки и нахваталась.
— Но произношение! — польстил Самвел.
— У нее музыкальный слух, — вставила Лаура.
— Не язык, а камнепад, — всплеснула руками Евгения Фоминична. — Мне нравятся такие звуки. Как галечник под береговой волной.
— Древний народ! — важно произнес Самвел.
— Вот еще один наш древний народ! — Евгения Фоминична поцеловала Нюму.
— Мы-то что, — пробухтел Нюма, — мы так… огородами, огородами…
— Во всяком случае, по стажу нашего знакомства, Наум, ты самый древний. И по шевелюре тоже. Бриться надо. К даме идешь, — засмеялась Евгения Фоминична. — Я рада вашему приходу, мальчики! Все же, Рождество. Надо отметить…