Страница 45 из 54
Нюма водил взглядом по комнатной утвари, размышляя не столько о поступке соседа, сколько о своей судьбе. Нюма сопоставлял два одиночества. Мог бы он из-за какого-то условного пароля остаться в своем одиночестве? В этой жуткой и в то же время сладостной воронке морской пучины? Конечно, Самвел сказал тогда сгоряча, что мы «как что, меняем свое имя». Если было бы так, люди давно забыли бы про нас. Именно наша тысячелетняя упертость вызывает негодование и гнев.
Но, признаться, тогда, у ювелирного магазина на Ленина, так нежно прозвучал его пароль в устах Жени Роговицыной. Тот пароль — Наум, которым его пометили родители еще в тысяча девятьсот двадцать пятом году. И который, на много лет, отняла у него жена, привязав, как бирку к ноге покойника, сусальную кличку «Нюма».
Он вспомнил Женю Роговицыну. Ее голос с волнующей хрипотцой завзятой курильщицы и трогательные возрастные морщинки вокруг серых глаз. А как она обворожительно выглядела в том бирюзовом платье! Рядом с ней он, в школьном костюме с хлястиком на пиджаке, наверняка смотрелся беспомощным чурбаном. Такая беспомощность человека, в которого она когда-то была влюблена, явно ее чем-то умиляла, Нюма это чувствовал…
Будущее их отношений виделось сейчас Нюме, как загадочные декорации театрального спектакля, скрытые до поры сценическим занавесом. Это будоражило, сбивало дыхание, ускоряло биение сердца…
Интересно, если бы он сейчас, безо всякого телефонного звонка, пришел к ней в дом… Да еще в том же костюме с хлястиком… А что?! В дерзком порыве Нюма приподнялся с кресла. И, недолго продержав себя в этой позе, нехотя вернулся на продавленное кожаное сиденье. Вспомнил, как Женя была чем-то недовольна при его появлении в прошлый раз, упрекнула за опоздание. И потом они славно посидели с ее квартирантами из Еревана.
Пианистка Лаура была несколько криклива, а вот ее муж, Сеид, рыночный меняла, оказался вполне симпатичным человеком. Особенно после рассказа о собачке… Трепетная надежда вернуть Точку в свой дом, на Бармалееву, растаяла после визита Фиры.
Казалось, он за долгие годы уже мог бы привыкнуть к такому обращению с собой, но с каждым разом ее тон становился все жестче, грубее. И Нюму охватывало ощущение голого человека, выставленного на обозрение толпы. Время, когда он не видел дочь воочию, пробуждало в памяти нежные и трогательные отцовские чувства. А едва дочь появлялась на пороге, едва произносила первые фразы, как Нюма чувствовал нервную, неуправляемую дрожь. Ему передавалось ее возбуждение, придиристость к малейшим пустякам…
Взять последний ее визит… Едва он заикнулся о помощи в вызволении Точки из плена, как Фирка подняла крик. И мгновенно вывела его из себя. Вынудила сказать нелестные слова о нынешней власти. Дескать, под шумок протырылись туда типчики, которые имеют связь с бандюганами. Тут и началось! Видно, Фирка восприняла «типчиков», как прямой намек в свой адрес. Ну и правильно! Что она собой представляет, если говорить честно?! Ну, Зальцман, еще куда ни шло. Может, в башке у него что-то и фурычит. Но Фирка?!
Нюма, в полусне, не открывая глаз, прижал ладонями уши — голос дочери, казалось, впивается ему в мозг. А когда открыл глаза, понял, что лежит в своей кровати, под одеялом. Размытые утренней сутемью контуры предметов оповещали, что время, по зиме, довольно позднее. Пожалуй, около одиннадцати часов… Как он очутился в кровати, Нюма сообразить не мог. Вроде бы только вышел из комнаты Самвела после малоприятного разговора, поужинал, сел у телевизора и — на тебе! Ночь прошла как не было… Даже в туалет ни разу не потянуло, а обычно по два-три раза вскакивал, ломал сон…
— Не спишь? — раздался из приоткрытой двери голос Самвела.
— Ара, нет! — благодушно ответил Нюма. — Заходи!
От фигуры соседа пахнуло свежестью улицы. В руках он держал объемистый конверт.
— На почту ходил… — Самвел положил конверт на одеяло. — Что скажешь?
— Дай очки, — попросил Нюма. — На столе поищи.
— Возьми мои, — Самвел раскрыл очечник, выудил очки и протянул соседу.
— От Сережки? Опять придумал тебе бизнес? Мало мы натерпелись с его фантазией. — Нюма включил торшер. — Столько своих денег ухлопали.
— Какой Сережка?! Из Москвы документы. Из Американского посольства.
Нюма окинул соседа недоверчивым взглядом и полез в конверт. Плотная на ощупь бумага вызывала уважение.
— О чем это? — боязливо спросил Нюма.
— Разверни, прочти, — нетерпеливо поторопил Самвел. — Предлагают заполнить какие-то анкеты… Ну прочти, не бойся.
Текст, напечатанный на нескольких страницах убористым шрифтом, под шапкой с гербом Америки, требовал неторопливого и внимательного чтения.
К чему Нюма, лежа под одеялом, сейчас был не очень готов. И, вообще, он старался избегать чтения пространных канцелярских текстов. Он заранее знал, что ничего не поймет…
— Короче! — Нюма решительно вернул бумаги соседу. — Что они хотят?!
— Сам не знаю, — Самвел взял бумаги. — Написано: просим заполнить петицию для воссоединения семьи.
— Какой семьи? — Нюма откинул одеяло и сел, опустив ноги.
— Этот баламут Сережка что-то замастырил… Хочет меня в Америку взять, — Самвел уложил бумаги в конверт. — Еще просят удостоверить подлинность моего с ним родства.
— Ну… удостоверь.
— Ара, как «удостоверь»? Все бумаги в Баку остались. А кто меня туда пустит? Ты газеты читаешь? Вот-вот там война начнется из-за Карабаха… К тому же я не хочу воссоединяться. Тем более с этим баламутом, сыном своего отца-фармазона.
— Сын за отца не ответчик, как сказал другой фармазон. Воссоединяйся!
— А тебе что?
— Потом меня позовешь. Как соседа.
— Соседа нельзя, — серьезно ответил Самвел. — Тем более тебя.
— Почему нельзя? Бывает, сосед ближе родственника. — Нюму эта серьезность обескуражила. — Интересно, чем я так тебя обидел?
— Ара, не обидел. Просто надоел, — Самвел сунул конверт в карман. — Даже не знаю, когда твоя дочка отберет комнату; выгонит меня из дома.
Нюма с оторопью смотрел на соседа. Шутит тот или говорит серьезно? Если шутит, то шутка не очень удачная…
— Не шучу я, не шучу, — ответил Самвел на его недоуменный взгляд. — Я даже из больницы не очень торопился… Надоел ты мне… Раньше хотя бы собачка была… Потом кассирша эта появилась… Теперь ничего нет.
Самвел вышел из комнаты и силой хлопнул за собой дверью.
Нюма сидел с выпростанными из-под одеяла ногами. Тело налилось свинцом.
«Ничего себе начинается денек», — подумал Нюма и провел пальцем по зубам. Вчера, перед сном, он забыл снять протез, что случалось довольно редко. И очень удачно, что забыл. Иначе бы шепелявил в разговоре с соседом, а это как-то сковывает…
Он просидел еще минуты две. Нащупал комнатные туфли, продел ноги, поднялся. Накинул халат и вышел в коридор.
Нюма давно замечал за собой особую вялость и нерешительность после сна.
То ли умыться и привести себя в порядок, то ли сразу направиться в кухню, заняться завтраком, предварительно заправив себя горстью лекарств. И нужных, и ненужных… Это наполнит его энергией для каких-то дел. К примеру, нужно проверить почтовый ящик. Раньше каждая задержка газеты вызывала у Нюмы гнев, побуждала к действию. Он отправлялся на почту, дожидался почтальона Люсю, выяснял, негодовал. Глядишь, и провел половину дня. А там наступало время телевизора… Теперь же газетные новости стали ему неинтересны. А после пропажи собачки он вообще словно впал в летаргический сон. И день наполнялся апатией…
Да, скучен путь к вечному покою под конец жизни. Неинтересен и уныл. Возможно, и здесь промысел Божий. Господь нарочно складывал судьбу простого человека так, чтобы не очень было обидно покидать этот мир. Какая разница — жить так дальше или помереть?! Мысль эта, как ни странно, успокаивала, даже придавала всему смысл. Но иногда прошлая жизнь экспедитора Торгового порта, вдруг врывалась в память, и Нюма брал себя в руки. Выпрямлял спину, поднимал голову, не шаркал подошвами… Память хранила вчерашний порыв наведаться к Жене Роговицыной без звонка. Купить цветы и наведаться. В прошлый раз они так и не поговорили… о своем. Во время завтрака решительность все более ослабевала. Когда, после гречневой каши, Нюма приступил к чаю, от затеи осталось лишь желание только позвонить. Он сложил в миску чайную кружку, ложку, нож и вилку; собрал хлебные крошки. Поднялся из-за стола и шагнул к раковине.