Страница 25 из 44
Более того, в работе "Критика отвлеченных начал" В. Соловьев упрекает святоотеческое богословие в том, что оно, по мысли философа, исключает свободное отношение разума к религиозному содержанию. Очевидно, что сугубым пиететом и явным предпочтением как перед верой отцов, так и перед Откровением пользуется у В. Соловьева именно философия с ее "цельным знанием", с ее "идеальной интуицией". Однако идеальная интуиция как детище падшего мира не может подняться до непосредственного созерцания Абсолюта, выйти за пределы трансцендентализма, будучи обреченной обретаться в сферах имманентного понимания Сущего, то есть попросту в сферах секулярной культуры.
Протоиерей В.В. Зеньковский в своей "Истории русской философии" подметил в связи с этим, что у Вл. Соловьева "в этой тонкой игре понятиями учение об "идеальной интуиции" должно было вытеснить понятие "Откровения", вбирая в себя то, что в подлинно религиозной системе усвояется Откровению. Само по себе "нейтральное" учение о наличности в человеческом духе "идеальной интуиции", связанной с "мистическим опытом", не устраняет религиозной сферы, но вместе с тем оно расширяет сферу философии как самостоятельной дисциплины, ибо вхождение в трансцендентный мир, столь необходимое, по Соловьеву, для всякого познания, оказывается открытым человеческому духу и вне религиозной сферы" [79].
Протоиерей Георгий Флоровский в связи с этим указывает на этот явный изъян построений Соловьева, утверждая, что он вообще пытался "строить церковный синтез из нецерковного опыта" [80].
Это приводит к тому, что у Соловьева причудливые образы философской фантазии свидетельствуют о решительном перевесе отвлеченной мысли над религиозным творчеством.
Вообще в метафизике Соловьева, в частности, во всем, что у него связано с идеей всеединства, четко выступает утверждение, что мир единосущен Богу, утверждение, опознаваемое как чисто пантеистическое. Мировое зло у Соловьева - не результат отпадения мира от Бога, а лишь "раз-лад, бес-порядок, хаос" тех же элементов, которые содержатся в Боге. "Это есть, - по словам Г. Флоровского, - дез-организованность бытия. Поэтому и преодоление зла сводится к ре-организации или просто организации мира... И это совершается уже силою самого естественного развития" [81].
Тайна Боговоплощения, Спаситель, пришедший во плоти, оказывается едва ли не лишним в цепи "естественного" человеческого и только человеческого наведения порядка и усовершенствования, то есть попросту прогресса. Идея прогресса у Соловьева выступает в транскрипции идеи цельной жизни; синтез философии и науки с богословием создает возможность цельного знания. Цельное знание с цельным творчеством образуют в цельном обществе цельную жизнь. Цельная жизнь, в свою очередь, оказывается суррогатом (эрзацем) Царствия Божиего с той лишь разницей, что она мыслится Соловьевым не как благодатное преображение мира, а как достижение прогресса, как закономерный окончательный фазис исторического развития.
Итак, в создании цельной жизни у Вл. Соловьева участвует множество разнородных элементов и мотивов, которые религиозный мыслитель пытается так или иначе синтезировать, причем уже здесь он закладывает фундамент того современного плюрализма идей и мнений, которые участвуют в формировании "открытого общества". Религия (Православие) или то, что от них остается после цензуры разума и философии, также подлежит этому прогрессивному синтезированию. Главное же здесь заключается в том, что Церковь как в утопии Соловьева, так и в нынешнем плюралистическом сознании лишается своего духовного статуса "столпа и утверждения истины" и становится лишь одной из многочисленных инстанций, имеющей право на свое мнение, но не более.
Теперь любой познающий субъект благодаря "идеальной интуиции" может в свободном полете достичь Абсолюта и, как сказано у Соловьева, созерцать этот Абсолют в его " сущности" [82]. Таким образом, между тем, что открывается религиозной вере через Откровение, через Церковь и Таинства, и тем, что оказывается доступным человеческому духу и вне Церкви, существует, по Соловьеву, тождество.
Следовательно, Боговоплощение, как это следует из построений Соловьева, не есть единственный путь соединения Бога и человека, спасение которого может совершаться какими-то альтернативными методами, если только в этой новой теории человек вообще нуждается в искуплении и спасении. Идеи Соловьева открывают простор для своевольного и кичливого человеческого разума, наделяют его санкциями судьи и творца и объявляют о существовании сфер человеческой и мировой жизни, не подвластных воле Божественного Промысла.
В них правит человеческая самодостаточность и самодеятельность. Это называется как угодно - прогресс, новое религиозное сознание или универсальное христианство. В них люди по собственному произволу общаются с Богом и творят "теургию". Для этих людей Спаситель - лишь один из богов их пантеона...
Но хотя В. Соловьев, по свидетельству современников, предпочитал Церкви "внутреннюю молельню", умер он, как подобает православному христианину - поисповедовавшись и причастившись Святых Христовых Таин.
На закате своей жизни в "Краткой повести об Антихристе" ("Три разговора") он фактически отказался от многих своих философских построений. Антихрист у него - большой гуманист, справедливый правитель, интеллектуал, великий спиритуалист, аскет и филантроп. Дело его жизни - установление всеобщего мира на земле и "равенства всеобщей сытости". Кроме того - он писатель, и все содержание его книги "проникнуто истинно-христианским духом деятельной любви и всеобщего благоволения". На все его неисчислимые добродетели у него есть лишь один порок - его сатанинская гордыня, которая и превращает его при столкновении с исповедниками Христа в кровавого палача, тирана и нечестивца. И лишь перед лицом этого апокалиптического "зверя"- исключительно в общем подвиге Христова исповедничества и мученичества - становится возможным соединение Церквей.
"Повесть об Антихристе" звучит как грозное предупреждение философа о зловещей сомнительности внецерковного гуманизма - "антихристова добра" и просвещенного "антихристова разума", несущих человеку нравственную, духовную и физическую гибель; как предупреждение интеллигенции о роковой двойственности внецерковной - секулярной культуры и - замешанного на гордыне творчества.
Н. Бердяев: Церковь или творчество?
В этой связи было бы нелишним вспомнить некоторые построения Н. Бердяева, тем паче, что именно он сделался на многие годы властителем умов в том пункте, где он говорит о творчестве, и именно ему мы обязаны формулировкой многих положений, которые ныне принимаются интеллигентским сознанием за аксиому, если не за догмат.
"Может ли человек спасаться и в то же время творить, может ли он творить и в то же время спасаться?" - вот основной вопрос, вокруг которого выстраивается одна из ключевых статей Бердяева "Спасение и творчество" [83]. Проблема эта чрезвычайно заостряется под пером мыслителя, усугубленная его собственным религиозным дуализмом, изначально разводящим спасение и творчество по разным сферам бытия: Церковь занята спасением, творчеством занят светский мир.
Преодолением этого разрыва должно стать освящение и оправдание Церковью творческих дел, которыми занят мир светский. Однако идея о воцерковлении творчества выступает у Бердяева в интерпретации, своеобразие которой можно приписать романтическому духу Серебряного века.
79
Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Paris.: YMKA-PRESS, 1981. C. 316.
80
Зеньковский В.В., прот. История русской философии. Т. II. Paris: YMKA-PRESS, 1989. C. 31-32.
81
Там же. C. 314.
82
Соловьев В. Кризис западной философии. Соч., Т. I. C. 340.
83
Бердяев Н. Спасение и творчество // Путь. № 2. М.: Информ-Прогресс, 1992. С. 19.