Охота на Роммеля

День закончился. Мы остались живы. Нас не засунули в брезентовые мешки, и мы не покрыли себя позором. Но нам не удалось сделать и ничего полезного. Фактически мы просто отступили на двадцать миль к востоку от тех позиций, которые занимали утром. Ночью, когда наши добравшиеся до лагеря отряды группировались в поредевшие колонны, враги тоже не отдыхали, стремление к победе ни на миг не ослабевало. Они ожидали рассвета, чтобы снова бросить на нас свои силы, а нам предстояло отбиваться от них, используя ту же никчемную тактику, бронетехнику и вооружение.

Каждый имел тошнотворное чувство, что враг превосходил нас числом и умением. Мы буквально ощущали силу гения немецкого фельдмаршала. Он заказывал музыку, мы танцевали под нее и всегда оказывались на шаг позади. Роммель концентрировал свои силы; мы расходовали свои ресурсы по мелочам. Если немцы атаковали, то делали это массированным штурмом. Когда вы видели их танки — колонны и фланговые прикрытия — казалось, что весь мир несется на вас. Стиль немцев был великолепным и смелым; они мчались вперед! Каждый из них был маленьким Роммелем. Обнаружив малейшую брешь, они использовали ее безжалостно и без колебаний. Немцы превращали малые победы в один большой триумф. Мы же отличались храбростью, но не имели их тактических навыков. Наши наскоки походили на детские драки — порыв души и никакого смысла.

Там, в ночном лагере — в круге грузовиков, танков, броневиков и тыловых машин, как будто среди каравана повозок в каком-то американском вестерне, — командиры отрядов и эскадронов собрались у грузовика полковника Л. Люди сидели под маскировочной сеткой в плотном дыму сигарет и трубок. Мы чувствовали, что контроль над ситуацией выскальзывает из наших рук. Территория была слишком обширной, а враг оказался быстрым и мобильным. Командиры эскадронов спрашивали у Л. о расположении врага. Он не знал. Бригада не знала. Дивизия тоже не знала.

Последовали дни хаоса и беспорядка. Тактика Роммеля заключалась в том, что он одновременно бросал в атаку и танки, и противотанковые орудия. Немцы захватывали стратегические позиции, угрожая нашим флангам или отрезая пути отступления. Когда они наступали, нам приходилось контратаковать, чтобы не превращаться в неподвижные мишени. Ранг наших орудий не позволял нам вести заградительный огонь на дальней дистанции, поэтому единственным выбором было сближение с врагом. А он того и хотел. Мы бросали наши «Хони» и «Крусейдеры», со слабыми пушками и броней, на роммелевские T-III и IV, а те тут же выходили из зоны огня, оставляя нас перед хорошо укрытыми и дьявольски мощными «Восемь-восемь» и Рak-38. Противотанковые орудия разрывали нас на части. Когда немцы видели, что на поле боя уже достаточно дымящихся и подбитых союзнических танков, их «панцеры» появлялись снова, идя в лобовую атаку или окружая нас с флангов. Наши парни сдавались в плен целыми отрядами. С каждым новым сражением мы теряли все больше и больше людей и танков.

Армия союзников продолжала отступать. В суматохе терялась и расшатывалась целостность подразделений. Полки рассыпались по частям. Бригады разрывались на части. Целые эскадроны пропадали бесследно. Возможно, это описание вызовет скепсис у гражданских лиц. Неужели такие огромные машины, как танки, могли теряться в пустыне? Но бригада на марше растягивалась на десятки миль. Когда начинались песчаные и пылевые бури, когда полуденное марево затмевало обзор, или танки двигались в кромешной темноте, когда колонны шли под огнем, и некоторым машинам приходилось перемещаться быстрее при атаке или отступлении, то отбиться от своих отрядов не только было очень просто, но и требовалась огромная концентрация внимания и ума, чтобы не отстать от главных сил. Фактически такое разъединение считалось нормой. В точку сбора возвращались только те солдаты, которые знали, как в ночном небе изгибаются линии трассеров, помогавшие нашим потерянным товарищам понять без телефонии и радиосвязи, где они находились относительно своих частей.

В боях у Ведьминого котла наш эскадрон потерял восемь танков из шестнадцати. На Королевском кресте южнее Тобрука мой отряд из четырех машин сократился до единицы, а затем до нуля. Пиз чудом выбирался из четырех подбитых танков, я из трех. Когда поздними вечерами прибывало пополнение, каждый командир отряда хватал то, что попадалось под руку. Люди менялись так же быстро, как машины. Как только колонны из тыла с грохотом въезжали в ночной лагерь, мы набирали парней, которых прежде никогда не видели — экипажи и танки, отделившиеся от своих эскадронов, полков и бригад. На седьмой день после падения Бир-Хачейма то же самое случилось и с нами. Мы отстали от эскадрона. Я имел два новых танка и четыре незнакомых экипажа. Из-за больших потерь в 4-й бронетанковой бригаде командование объединило наши поредевшие силы с отрядами индийской и южноафриканской пехоты.

Так как организация войск на огромном и беспорядочном поле битвы развалилась почти окончательно, импровизация стала повсеместной нормой дня. Протокол радиосвязи требовал, чтобы командиры танковых отрядов вели переговоры лишь с своим эскадроном и только через непосредственных начальников. Раньше за нарушение или обход этого правила люди шли под трибунал. Теперь же командиры прорывались на любые доступные частоты в надежде найти помощь от любого, кто мог бы ее предоставить. На девятый день, отступая к оборонительной линии вдоль трассы Тобрук — Эль-Адем, я вышел на частоту артиллеристов и вдруг услышал знакомый голос.

— Адские яйца! А это, случайно, не Чэпмен из Магдалены?

— Кто спрашивает?

Это был Стайн. Его две орудийные батареи, стрелявшие 25-фунтовыми снарядами (вернее, те пушки, которые еще функционировали), каким-то образом смешались с сохранившимися остатками нашего полка. Через пару ночей мы столкнулись друг с другом в лагере у командного грузовика полковника Л.

— Ей-богу! — обняв меня, воскликнул Стайн. — Встреча с тобой почти наполнила смыслом всю эту канитель!

Будучи капитаном, он выполнял обязанности майора. Я с трудом узнал его. Неприятный шрам от ожога пятнал одну половину лица. Позже другой офицер рассказал мне, что шрапнель раздробила Стайну колено. Вид у моего друга был усталый, но авторитетный. Капитаны и лейтенанты уважали и любили его. Он был их командиром. Стоило ему появиться у грузовика, как тут же восстанавливался порядок.

На фронте вообще происходило что-то невероятное. Под гнетом отступления и неурядиц, после ряда необдуманных приказов, приведших к анархии, многочисленным потерям, смертям, ранениям и прочим бедам, в армии начал проявляться дефицит толковых лидеров. Эти жесткие обстоятельства породили плеяду ярких и талантливых офицеров. Но другие, показав себя бездарными слабаками, сложили с себя полномочия или подверглись презрительному пренебрежению солдат. Во многих воинских подразделениях реальными командирами становились младшие офицеры. Так случилось и со Стайном. Он был только капитаном, но порой выполнял обязанности полковника — причем справлялся с ними настолько хорошо, что мы даже не замечали разницы в погонах. Судя по стилю руководства и уверенности, с которой он отдавал приказы, не говоря уже о рвении его подчиненных, я думаю, Стайн вполне подходил на должность командира батареи. Но мне потребовалась ночь или две, чтобы понять простую истину: его фамилии не было в списках военного истеблишмента. На самом деле он стал командиром батареи по воле ситуации — точнее, принял эту должность в критический момент безвластия.

Стайн всегда ценился как умный наставник. Он использовал свой талант и на фронте. Раньше при отступлении орудийные расчеты, попав под прицельный огонь противника, просто паковали вещи и смывались. Они бросали снаряды, технику и пушки. Многие из них поступали так и теперь. Но Стайн наложил запрет на подобные действия. Он командовал двумя батареями и попеременно перемещал их вперед и назад — то есть одна из батарей осуществляла прикрытие, а вторая находилась перед танками и при необходимости стреляла по ним прямой наводкой. Иногда его подразделение так далеко выдвигалось к противнику, что действительно оказывалось перед самыми танками. Он учил своих людей действовать в последовательности «встал, пальнул, закурил, затем занял новую позицию и сделал то же самое». Стайн набирал корректировщиков огня из легкораненых солдат и из отрядов эшелона «Б», чьи машины были сломаны или подорвались на минах. Он снабжал их сотню раз чиненными рациями и трофейными грузовиками «Брен»; учил, как вызывать огонь при различных условиях; и всегда отдавал простой приказ: «Сделай жизнь невыносимой для немецких „Восемь-восемь“». За свою энергичность Стайн славился на всем нашем фронте.