Страница 31 из 34
Пентюхову понравился философ-скорняк, и он, довольный, унес шкурки. Он заложил их в мешок, засыпал нафталином и спрятал под диван. Через год он не утерпел и вынул их. Шкурки заметно побелели. Он взял один воротник и пошел в скорняжную мастерскую. «Как вы думаете, — спросил Пентюхов у заведующего, — не слишком ли поседел за год этот камчатский бобер?» — «Это такой же камчатский бобер — ответил заведующий, — как я малайский леопард. Это скорняцкая липа. Я узнаю работу старого афериста Потапенко, который недавно умер от прободения слепой кишки». Тут Пентюхов почувствовал, что он поседел сильнее своих лжебобров. Тетя Настя начала пить чай, а папа сказал:
— Возможно, что и наш лауреат Рыжкин такой же тип.
— За что он получил лауреатство? — спросила тетя.
— За зайца, — ответил папа. — Он сконструировал зайца, который хлопает ушами, если пожмешь ему лапу. Он получил за него третью премию на конкурсе игрушек.
— Зайцы — его специальность? — 'рассмеялась тетя.
— Раньше он был инженером, — ответил папа. — А теперь стал конструктором игрушек. Он говорит, что на прежней работе он получал вдвое больше денег. А теперь решил бескорыстно отдать свой конструкторский талант детям, чтобы доставлять им радость!
— Кто знает, — задумчиво сказала тетя, — возможно, он действительно хочет, чтобы наши дети имели красивые и веселые игрушки?
— Ох, не верю я в это дело, — сказал папа. — Не верю я в этих Рыжкиных, которые ради чужих детей готовы ходить в бумажных брюках и тапочках на резиновом ходу. Не верю я в этих бессребреников!
Я тоже не верил, — в Рыжкина и не подпускал к нему щенка. А щенок все рос и рос и уже начал кидаться на чужих. Папа говорил, что это хорошо. Пусть кидается. Пусть лает. Пусть лает, а ветер носит. Все будут знать, что у нас злая собака. Однажды он кинулся на почтальоншу и порвал ей чулок. Она пожаловалась на нас в милицию. Пришел участковый.
— Почему у вас не написано, что во дворе злая собака? — спросил он.
— Она не собака, — ответил папа.
— А кто она?
— Она — щенок. 4
— Но она кусается, как настоящая собака, и вам придется платить штраф.
166
— Почему мне? — спросил папа;— Если я начну платить штрафы за всех собак Подмосковья, мне зарплаты не хватит!
— Это ваша собака? — спросил участковый.
— Де-факто или де-юре? — То есть как де-факто?
— А так, — ответил папа.
— Не засоряйте мне мозги, — сказал участковый. — Ваша она или не ваша?
— В каком смысле? — спросил папа. — Юридически или номинально? "
— Номинально, максимально! — рассердился участковый. — Что вы петли вяжете?
Соседи, мама и тетя Настя молчали.
— Что ж, если собака ничья, — сказал участковый, — придется ее взять.
— Папочка, ты же знаешь, чья это собака! — закричал я. — Это моя собака! Ну, скажи ему, что это моя собака!
— Слушайте его, — сказал папа. — Собак со всей округи он считает своими!
— Что же делать? — спросил участковый. — За-' бирать? Или будете платить штраф?
— Юридически она не наша, — опять начал папа. — Но номинально…
Участковый вздохнул и взял щенка за поводок. Щенок сдуру завертел хвостом и даже лизнул участковому руку. Сердце у меня застучало, будто я два часа бежал за поездом.
— Папочка, что же ты смотришь? — заплакал я. — Ее же сейчас уведут. Мы ее больше не увидим. Папочка, она же друг человека!
Папа отодвинулся от меня. Участковый пошел к калитке. Я лег животом на траву.
— Постойте! — вдруг крикнул Рыжкин. — Я плачу штраф!
— Надо было сразу сказать, что собака ваша, — рассердился участковый. — Видите, как мальчонка убирается!
— Виноват, — отозвался Рыжкин.
— И купите ей намордник, чтобы народ не кусала.
— Будет исполнено, — сказал Рыжкин.
Участковый получил деньги и ушел. Рыжкин ничего не сказал и, еще больше втянув голову в плечи, пошел к себе.
— Ну, вставай! — сказал папа. — Нечего устраивать трагедии.
Мы пошли в комнату. Вечером мама испекла в «чуде» торт. Мы сидели за столом и кушали, его. Под моим стулом лежала моя собака — мой друг, друг человека,
— Просто. смех меня разбирает, — сказал папа, — когда я вспомню про этого тихоню Рыжкина. Здорово он напоролся на штраф.
— Не будем говорить на эту тему, — попросила мама.
— Ах, этот Рыжкин! — продолжал папа. — Теперь я верю, что он живет на зарплату, на свои семьсот карбованцев. Такой человек способен бросить хорошую службу, чтобы получить моральное равновесие. Вот так, как сегодня утром, ему ударила вожжа под хвост, и он бросил службу и начал делать своих з&йцев!
Мама встала со стула и пошла в кухню.
— И все же не люблю я этих людей, — сердито сказал папа. — Не люблю этих благородных тихонь. Меня воротит от них… Ты, сыночек, держись от них подальше…
— Я буду держаться подальше, — сказал я и подумал, как хорошо, что с нами на даче живет этот тип в бумажных штанах и тапочках на резиновом ходу, этот тихоня Рыжкин!
Мы ищем ход…
Вечером нам принесли «Вечёрку». Папа, как всегда, стал читать ее вслух. Он читал о том, как один управдом не чинил крышу, и о том, что наступила осень и как осенью хорошо в лесу. Мы узнали, какие птички уже улетели и какие остались и какая погода была в этом лесу семьдесят лет назад.
Мама попросила, чтобы папа прочел что-нибудь про искусство.
Папа прочел:
— «Закончился Международный конкурс пианистов. Первое место на конкурсе занял советский музыкант Владимир Ашкенази, второе место — американец Джон Браунинг, третье — поляк Чайковский».
— Я так и знала, что наш пианист возьмет первое место, — сказав мама.
— Теперь они дадут заключительный концерт, — отозвалась тетя Настя, — и их примет премьер-министр.
Много ты знаешь! — сказал папа. — Их примет королева!
Мама согласилась с папой и добавила:
Я не завистливая. Я не завидую тем, у кого мужья большие начальники. Мне не нужна большая заработная плата и большая квартира. Но я завидую родителям, чьи дети — лауреаты!
— Можешь быть спокойна, — улыбнулся папа, — наш Петя не будет лауреатом!
— Как знать! — заговорила тетя Настя. — Все дело в склонности и способностях. Ты помнишь Евгению Михайловну? Через два года после замужества она родила близнецов. Один близнец оказался старше другого на год…
— Позволь, — рассмеялся папа, — как же так? Близнец и вдруг старше на год?
— Очень просто: один родился без четверти двенадцать тридцать первого декабря тысяча девятьсот двадцать девятого года, второй — на двадцать пять минут позже, уже в тысяча девятьсот тридцатом году. Младший, Гришенька, был хилый, сопливый мальчишка. Вечно он болел, плохо учился и только целыми днями рисовал где попало: в тетрадях, на обоях и даже на тротуаре. Однажды домоуправление выкрасило к Первому мая забор, и Гришенька нарисовал на нем целую картину. Управдом устроил Евгении Михайловне жуткий скандал. Ей пришлось нанять маляров и за свой счет заново покрасить забор. Гришеньке за это сильно досталось.
Папа поерзал на стуле и сказал:
— Нельзя ли покороче? Так можно рассказывать до утра.
— Короче говоря, — продолжала тетя, — школа, где учился Гришенька, послала его рисунки на конкурс, не то в Калькутту, не то в Бомбей, и он полу-. чил третью премию. С тех пор пошло и пошло! Сейчас он уже известный художник, ему дали квартиру на улице Левитана, и Евгения Михайловна всем рассказывает, как она воспитала мастера кисти… Так что все дело в склонности…
Мама посмотрела на меня и сказала:
— Я думаю, что у Пети есть большая склонность к музыке.
— Возможно, но как это проверить? — спросил папа.
— Надо пригласить преподавателя из школы для музыкально одаренных детей, — сказала тетя Настя. — Он послушает Петю и в два счета скажет, стоит ли игра свеч.
— Моя игра ничего не стоит! — сказал я.