Страница 26 из 119
Да хрен мы чего установим… Обнадеживает другое: один из задержанных вьетнамцев нашего немецкого убийцу опознал и, вдохновленный некими льготами своего арестантского содержания, поведал, что видел этого парня у своего знакомого, проживающего в Москве на съемной квартире и пробавляющегося торговлей.
Торговца сейчас трясли опера. Вот расколют ли? В принципе выбор у него невелик: либо выкинут голого и босого обратно на историческую родину, либо – живи в Москве, стучи потихоньку…
И словно в такт моим мыслям разлилась трель звонка местной связи:
– Все выложил наш вьетнамец! – донесся бодрый оперской баритон. – Злодей сейчас в Ташкенте, завтра вылетает сюда. На следующей неделе должен ехать в Польшу, оттуда – в Берлин. Видимо, получил новый заказ.
– А куда денем свидетеля? – поинтересовался я. – Его надо изолировать. Брякнет дружкам, что их тут ждут, ищи ветра…
– Давно нам пора свои камеры устраивать, – горестно вздохнул сослуживец. – Ну, да ладно, придумаем что-нибудь. Пристегнем к какому-нибудь делу в качестве подозреваемого, устроим на нары. А там – пардон, обознались.
Ну-с, это утрясли. Действительно, где содержать задержанных? Во дворе у нас были отстроены гаражи, но их превратили в клетки, куда после рейдов свозили братву, скопом отгружая ее в ожидании разбирательств по сетчатым отсекам. Братва роптала: просидеть зимой на морозе ночку под запором на улице было непросто.
И тут я вспомнил! Вот что меня подспудно тревожило! Мошенник-осетин! Отвез его Корнеев в предвариловку? А вдруг…
Я позвонил в отдел. И – точно! Мои раздолбаи про все забыли, и задержанный три дня назад мошенник все еще томился в подвале, прикованный к тренажеру. Меня пробил озноб. Я вызвал Акимова:
– Срочно в трюм! Вы сошли с ума, идиоты! А вдруг он там коньки отбросил?
На лице Акимова мелькнула тень озабоченности, а затем последовала фраза:
– Да, закрутились, недоработочка налицо. Устаем от нагрузок.
– А если там покойник?! – орал я.
– Ну, значит, в районе найдут труп неизвестного бродяги…
Впрочем, осетин оказался жив, претензий не высказывал, после душа и чая с бутербродами попросил бумагу и ручку, а далее написал чистосердечное признание на двадцати страницах, включая эпизоды преступлений, совершенных им на протяжении последних восьми лет его активного участия в разнообразных мошеннических преступных группах.
Закончив повествование о своей одиссее, арестант вежливо обратился ко мне:
– А письмо маме могу написать? Вы перешлете? Обещаете?
– Клятва нужна? Каждый по зубу даем…
– Ага… – Он покрутил в уставших от писанины пальцах ручку и, высунув язык в стараниях сочинения преамбулы, перешел от жанра протокольно-повествовательного к эпистолярному.
Заглянув через его плечо, я узрел текст:
Дорогая мама! Я пишу вам медленно, потому что знаю, что читать быстро вы не умеете…
Наверное, скоро я сяду в тюрьму, и надолго. Но думаю, что чем больше срок, тем меньше судимостей…
Я, еще промокавший салфеточкой рабочий пот со лба, сподобился на снисходительную усмешку, тут же сменившуюся немалой озабоченностью, ибо запиликал мобильный телефон, высветив вызов замминистра Владимира Иосифовича. Я уж и думать забыл о его существовании, на дальнейшие контакты с ним в силу своей убогости категорически не рассчитывая.
– Срочно, – сказал он. – Через час у «Октябрьской» будет стоять машина. Номер: два-девять-семь. Ноги в руки, понял?
Машина была гражданской, шофер невзрачный, неопределенного возраста. Молча кивнул мне, развернулся через две сплошных с благословения предупрежденного наверняка гаишника и – отвез меня в гостиницу «Академическая», до которой было рукой подать от места нашей встречи. Нагромождение подобных конспиративных таинств слегка озадачило. Но последующий разговор с Иосифовичем, встретившим меня в гостиничном номере, все прояснил.
– Положение у тебя вскоре будет сложное, – сказал он. – Решетов заигрался, вошел в откровенный конфликт с министром, совершенно распоясался и обнаглел. И несмотря на все свои связи, будет снят. Материалов на него уйма, но для принятия решения кое-какой конкретики не хватает. Помоги, в накладе не останешься.
Я вопросительно посмотрел на него, давая понять, что и мне нужна кое-какая конкретика в отношении личных перспектив.
– Звание – полковник, должность – начальник оперативно-розыскного бюро, – без раздумий выпалил он заготовленный текст.
– И что мне надо делать? – глупо спросил я.
– Как это что?! – Тон его стал недружественным, и весь он ощетинился, как настороженный дикобраз. – Давай информацию. Или ничего не знаешь про крышевания, про захват контроля над новым нефтяным портом, про контрабанду оружия?.. А как он твоих подопечных чеченов со славянами сталкивает? На нем трупов висит, как на кремлевской елке стекляшек. А то и иголок… А ты тут лоб морщишь! Сидишь на всей этнике, в отделе у тебя его помощник, а сам как бы ни при делах? Или шутить со мной вздумал?
Я сделал скорбное лицо, проникновенно поведав:
– Ну, вот когда я у вас в аппарате работал, что про вас знал? И кто из тех, кто был рядом и, может, что-то знал, со мною чем-либо делился? Так, бытовые слухи…
– Какие? – прищурился он.
– Кто жена, кто сын… С кем наверху дружите… Отношения с министром… Самые, кстати, распрекрасные…Так и здесь. Между мною и Решетовым – пропасть. А то, что помощник его у меня числится, так он и к бухгалтерии мог быть приписан, и к дежурке, какая разница?
Я говорил, лихорадочно соображая, что угодил в жернова. Однако точно понимал, что Решетов, от которого я сейчас зависел полностью, куда опаснее для меня, чем заместитель министра. Что сделает со мной Иосифович за мою несговорчивость? Да ничего. Напустит на отдел какую-нибудь проверку, если всерьез озлобится, и даст указание чего-нибудь нарыть. Нароют, конечно. Понизят в должности. А что сделает Решетов за стукачество? Положи ему на стол такой факт – повезет, если уволят с работы. А могут уволить из жизни. Но откровенно расплеваться с заместителем министра мог только неразумный верблюд. Хотя сказать что-то любезное для его слуха я действительно не мог. Разве о контрабанде нескольких сотен ружейных стволов, которую через подведомственный Решетову терминал протащили мои опера в качестве грузчиков. Но с доносом я не торопился хотя бы и потому, что доносчиков презирал.
– То есть не получается у нас разговора, – безрадостно подытожил мой бывший начальник.
– Почему? – удивился я. – Задача понятна. Другое дело, мне придется привлечь к ней людей более осведомленных. Но! С вашего благословения я их заинтересую определенного рода вознаграждением. Официального характера.
– Остро нужна информация по «АвтоВАЗу», – сказал он. – По выдавливанию из дела местной братвы и замены караула.
– Намекаете на его дела с Сосновским? – уточнил я.
– Вот! – Он возмущенно округлил глаза. – Знаешь ведь! А играешь в целку-незабудку!
– О том, что они – друзья, пол-Москвы знает. И толку? – парировал я.
– Хорошо, работай. И помни: новостей от тебя жду уже завтра.
В прощальном его рукопожатии я почувствовал вялое недоверие к своей персоне.
А в вестибюле конторы меня подхватил под руку Тарасов, повел вглубь по широкому мраморному плацу, непринужденно повествуя о какой-то чепухе, а сам, улыбаясь, шипел через уголок рта:
– Только что стукнули: наружка за тобой из конторы увязалась, так что если был на встрече какой, тебя срисовали. Делай выводы.
Я рассеянно и равнодушно кивал, соображая: звонок, полчаса паузы, затем встреча у метро… Слишком быстро сработано, слишком…
– Я что, в разработке? – полушепотом вопросил я.
– Насчет наружки – нет, – сказал Вадик. – Так, пустили хвост по горячей наводке…
– Надо посоветоваться, – сказал я. – Похоже, я влип.