Главное управление

С другой стороны, принципиальность Кастрыкина я бы ныне поддержал обеими руками. Но на чем его принципиальность держалась? На стремлении к переделу власти, не более того.

На смену мошенникам и негодяям, свое отворовавшим, приходили другие лица, возможно, о будущей своей роли казнокрадов и мздоимцев не ведающие, одурманенные лозунгами реформ, с высокими словоречениями на устах, но – патологически устремленные к власти, а значит – к деньгам, ведь власть всегда подразумевала деньги огромные и неправедные, превращая обладающих ими в тех же гангстеров, чьих собратьев, менее удачливых и сообразительных, из самостийного уголовного мира, я каждодневно по долгу службы упекал на нары.

Между тем борьба за чистоту рядов и помыслов в конторе закипала через край, куда с добром деваться!

Историческую аналогию происходящему являли собой органы ЧК, громившие прогнившую царскую охранку, не иначе.

Продолжился процесс добивания скинутого с должности Филиппенко. Комиссия в составе всемогущего на сей исторический момент Евграфьева двинулась, озаряя себя вспышками синих и красных мигалок в охотхозяйство, где по приезде столкнулась с охраной из местных дремучих ментов, попросившей сиятельную делегацию обождать у ворот, покуда она, охрана, не свяжется со своим руководством. Данное предложение было расценено Евграфьевым, полагавшим себя отныне пупом земли, как сопротивление властям. Дело усугубили и мирно болтавшиеся за спинами лесников второй линии гражданской обороны, берданки, давшие возможность охарактеризовать сопротивление как принципиально вооруженное. Хорошо – устно, в благодарное ухо желающего выслушать именно таковой бред Кастрыкина.

По отношению к охране чудом не было применено оружие СОБРа, взятого новыми трусливыми шефами конторы в качестве своей охраны.

Начальник управления собственной безопасности, по долгу службы включенный в состав делегации – мужик профессиональный, взвешенный и всепонимающий, возникший на месте конфликт разрешил, потея от мерзости своего вовлечения в данную кампанию, после чего был уличен Евграфьевым в лояльности к деяниям прежних шефов управления, отсутствием содействия в начинаниях нового руководства и отлучен по недоверию от действий комиссии. Более того: в обратный путь до Москвы ему предложили добираться попутной электричкой.

Таким образом, судьба его была решена.

Визит же комиссии окончился результатом глупым, как случайный обоюдный пук на официальном приеме при представлении посла руководителю державы.

Полномочный посол Евграфьев покрутился между возведенных строений, описал их метраж, хранящуюся в помещениях мебель в никчемном самопальном протоколе осмотра, наорал на ничего не понимающих егерей, посулил снятие с должности прибывшему на место событий начальнику местного ГУВД и с важным видом отправился обратно в столицу.

По пути сиятельная кавалькада, мчавшаяся по трассе вопреки всяким правилам движения, слетела в кювет, едва избежав встречного столкновения с грузовиком на крутом повороте. Причина аварии, в которой серьезно помялись две машины, но никто не пострадал, была ясна: Евграфьев, впервые почувствовавший себя персоной, надстоящей над законом и правилами, дал волю тупым шоферам, в свою очередь проникнувшимся безнаказанностью власти и решившим, что полотно дороги устроено исключительно для нужд их беспрепятственного передвижения.

Случившийся инцидент Евграфьев между тем обосновал как попытку террористического акта, сконструированного силами местной милиции, неформально подчиненной Филиппенко и его областным руководящим дружкам.

Вся эта ахинея обросла, тем не менее, всякого рода документацией, отосланной для ознакомления и принятия решений в Администрацию и министру.

А мне внезапно подвалила удача: мои креслошатания над гаснущей из-за плохого рабочего контакта лампочкой светлого карьерного будущего урезонили неведомые заокеанские покровители. Через Юру была передана благая весть: за меня замолвили словечко через какого-то близкого дружка Евграфьева, которого, как меня напутствовали, я должен был непременно ведать и пребывать с ним в долгом историческом сотрудничестве. Фотография дружка и описание его биографии прилагались.

После ссылки на дружка и подтверждения действительности нашей дружбы типа «не разлей вода» отношение ко мне Евграфьева переменилось кардинально.

Я сразу же перешел в категорию лиц, пребывающих в его ближайшем круге. Но тому не возрадовался.

Отныне мне каждодневно, соблюдая дружеские приличия и доверительность, приходилось общаться с законченным самодуром, напыщенным идиотом, подлым интриганом, дилетантом в милицейской работе и при этом – высокопарным ревнителем принципов безответного служения Кастрыкину, а значит, по мнению Евграфьева, Отечеству. Которое, по его представлениям, этот бездушный жердь, торчать бы ему в заборе на окраине глухой деревни, и представлял.

Ранее Евграфьев служил в подразделениях противовоздушной обороны, в ПВО, усвоив себе, как я понял, основной принцип данных войск, переложенный им в основы своего командования конторой: сами не летаем и другим не даем.

Он нешуточно пил и уже к обеду вяло ворочал языком, однако на ногах стоял, и даже удосуживался формулировать те или иные приказы и пытаться вникнуть в суть подписываемых им документов, стараясь обнаружить в каждом из них измену и крамолу.

Кастрыкин – очевидный трезвенник, видимо, вытащил его к себе в подручные по какой-то давней связи, на время прервавшейся, но именно в этот промежуток его протеже прочно успел пристраститься к алкогольным излишествам, ныне воспринимаемым его рекомендателем со зловещей задумчивостью и недоумением. Как я понимал, не обходилось без выволочек, но увольнением Евграфьева в конторе не пахло: столь скоро менять личный состав своих нукеров в войне против прежней команды Кастрыкин не решался, надеясь на потенциал пришлого питерского контингента, уже сгруппировавшегося вокруг его фаворита. Но, безусловно, сетуя себе на кадровую ошибку в выборе ближайшего прихвостня.

Однако с присвоением Евграфьеву милицейского звания подполковника, что было бы для начальника управления минутным делом, Кастрыкин дальновидно не спешил. И в служебном удостоверении Евграфьев олицетворялся как «начальник центра», без скромно умалчиваемого дополнения «тылового обеспечения», в пиджаке, без погон.

Полагаю, посторонним компетентным лицам, поинтересуйся они отсутствием звания в его ксиве, он пояснил бы глубокомысленно что-нибудь о своей туманной принадлежности к органам госбезопасности, придавая документу флер корочки прикрытия.

Словом – мошенник. Но уж куда ему до меня!

Итак – мы якобы сдружились.

Мне приходилось тратить время, деньги и нервы на хождения с этим пустым подонком в рестораны, где он охотно жрал за мой счет, на всякого рода рыбалки и охоты, устраиваемые через мои связи в области, где он, пьяный до одури, гонял прислугу, объявлял выговоры местным ментам за связи с коммерсантами, в честь его, Евграфьева, данные рыбалки и охоты организующими, и даже умудрился провалиться в толчок уличного сортира охотхозяйства, проломив доски напором своей задницы. Отмывали его из шланга в боксе автомойки.

Однако когда трясущиеся от страха провинциальные начальники выражали ему угодливое подчинение, он охотно менял гнев на милость, загадочно и, как ему казалось, коварно спрашивая:

– Скажите честно: а вам нравится город Ленинград?

Лица, с восторгом и незамедлительно соглашавшиеся подтвердить свою любовь к месту его постоянной прописки, тут же получали индульгенцию за все примерещившиеся ему грехи. Путающиеся в определениях чистосердечные простаки попадали в опалу.

Мне же от души высказывались от нужных и гостеприимных хозяев претензии:

– Чего ты возишь к нам дурогонов? Без них лиха хватает…

Дорога в ад устлана благими намерениями, точно. В два рыбных хозяйства после наших визитов дороги мне перекрылись навсегда. И на начальников тамошней милиции по горячим неформальным вопросам отныне приходилось выпрыгивать через людей из областного ГУВД, некогда дальновидно слинявших туда из нашей вечно бьющейся в судорогах кадровых перемен конторы.