Главное управление

Подразделениям было выделено лишь двадцать минут в месяц на ведение междугородних телефонных переговоров во имя экономии бюджетных средств, и для документирования переговоров были заведены журналы учета. Финансовые отчисления на агентуру срезаны под корень – мол, стукачи сами прокормятся, нечего баловать!

После пошла кампания за чистоту лексической национальной традиции в служебной документации.

– Употребляем недопустимое количество иностранных слов в справках и в протоколах, – вещал Шлюпин на очередном совещании. – Предлагаю вашему вниманию пример объяснительной записки: «Поскольку мне пришлось покинуть помещение, где находился задержанный преступник, я зафиксировал киллера наручниками у батареи центрального отопления, но когда вернулся обратно, свободной рукой он вызывающе занимался онанизмом, семантически отождествляя данный нонсенс с аббревиатурой нашего министерства, что вынудило меня на радикальные действия, в дальнейшем спроецированные в жалобе потерпевшего…» – Шлюпин прервался. – Откуда взялось это иностранное «киллер»? – молвил брезгливо. – Есть прекрасное и адекватное, я бы сказал, русское слово: «убийца»… «Аббревиатура», «семантически»… Мы отрываемся от истоков языка.

– А чего с «онанизмом» делать? – вопросил один из начальников отделов туповато.

– Ну… можно назвать это… самообладанием, – подумав, молвил Шлюпин. – Впрочем, это неудачно, наверное. Слово перманентного свойства, аналог подобрать нелегко… Да! – вдруг припомнил он. – Но есть ведь другие артисты! Вчера читаю протокол. Составлен нашим молодым сотрудником. Извольте послушать, как протокол начинается: «Вечерело, лаяли собаки…» Господа начальники отделов! Вы куда смотрите? Вы хотя бы из интереса читаете творчество подчиненных? Скоро здесь будет литературный кружок! Зеленая, так сказать, лампа…

Тут прозвенел телефон спецсвязи, стоявший на приставном столике, Шлюпин снял трубку, выслушал неведомого собеседника, после чего вытаращил глаза и, отвалив челюсть ошарашено, просипел, оглядев собрание:

– Все свободны, товарищи…

И собрание бодро задвигало стульями, расходясь. И каждый, конечно же, торопился в свой кабинет, ибо на физиономии генерала читались такие потерянность и уныние, подразумевавшие некую глобальную для всех нас новость, что первостепенной задачей следовало новость узнать, уяснить, а далее вычислять, какого рода очередная неизвестность накроет контору и как нам предстоит в ней, неизвестности, выживать.

Через полчаса секрет ошеломленности Шлюпина раскрылся: Коромыслов проиграл схватку за кресло министра, но, хотя и оставался в заместителях, судьба его была предрешена: новый хозяин МВД не любил амбициозных подручных, да еще и с историей их противостояния его карьерному росту, а потому на дальнейшей служебной перспективе уважаемого Федора Сергеевича можно было поставить гранитный могильный крест. В два его роста.

Позвонил Жбанову.

– Слышал?

– Да, большое несчастье…

– Да плевать мне на этого Коромыслова. Что будет у нас в конторе? Утвердят Шлюпина, или возможны варианты с моей персоной?

– Ничего неизвестно, все шатко…

Весь следующий день я добывал информацию о настроениях в верхах по поводу кандидата на шефа конторы.

И – добыл ее, малоутешительную. Выбор персоны на роль главы нашего ведомства взял на себя Президент. Лично. Ознакомившись, естественно, со списком предлагаемых на руководство персонажей.

Но какие именно мысли по данному поводу бродили в голове первого лица государства, не знал никто. А уж повлиять на них мог только господь Бог, чьим помазанником он являлся.

К тому же, надо отдать должное, рекомендации рекомендуемых и рекомендовавших президент анализировал холодно, беспристрастно, на поводу у чувств не шел, а руководствовался исключительно целесообразностью – в лучших традициях той секретной службы, где некогда тянул лямку.

Оставалось одно: ждать.

Но душу мою бередило предчувствие непоправимых перемен, и пустое ожидание их представлялось занятием никчемным, трусливым, цеплянием изломанными ногтями за гладкую стену, с которой я неуклонно соскальзывал.

Была и иная аллегория: я напоминал себе летчика, готовящегося совершить посадку лайнера, исчерпавшего запас керосина, на некую аварийную полосу.

Лайнер еще пребывал на рабочей высоте, снижения его крейсерской скорости не ощущалось, но я-то знал, что и топливный, и физический ресурсы выработаны, что истекающие мгновения уверенного парения безжалостно кратки и надо аккуратно снижаться на подходящий ровный бетон под шасси, выгадав маневр, остаток топлива и надежный аэродром.

Только какой?

Позвонил шпион Жбанов:

– Ты срочно нужен, жду.

Естественно, пришлось тащиться к нему на рандеву.

– У нас есть информация, что Олейников плотно работает по Ходоровскому, – начал он с места в карьер. – Ты в курсе?

– Понятия не имею, – хмыкнул я, внутренне подобравшись.

– И есть информация, что по уголовным шахерам-махерам Ходоровского сведения ему сливаешь ты, – продолжил он.

– Забавные слухи, – откликнулся я, размышляя, что в окружении генерала существует двурушник, которого непременно следует разоблачить.

– Хорошо, поставим задачу иначе, – внезапным посуровевшим тоном произнес он. – Надо внушить Олейникову симпатии к хорошему парню, готовому щедро отблагодарить вас, за поддержку и отстранение его от всяческих инсинуаций спецслужб. Уничтожить ядовитые материалы, составить список всех умников, кто сунул нос за кулисы…

– С последующей их ликвидацией? – спросил я.

– Какая тебе, на хрен, разница?.. Ну? Ясно?

– По-моему, ты нервничаешь, – произнес я мягко. – Тебя, чувствуется, всерьез напрягли заокеанские боссы. Их можно понять: сплошные провалы лучезарных надежд относительно всякого рода кадровых назначений. И ситуацией твои хозяева не владеют. А потому, господин Жбанов, учти для себя: надежды на всемогущество наших покровителей – всего лишь иллюзия, не тешь себя ею. И – формулируй поручения корректно. Что значит – склонить Олейникова к либеральности по отношению к Ходоровскому? Как остановить машину, нацеленную на его уничтожение? Подразумевается взятка?

– Вот именно. Поскольку от тебя он ее примет.

– А что подразумевают услуги за взятку?

– Уничтожение всей доказательной базы, редактура досье, оперативных материалов… В точности так, как было сделано с Волоколамским в свое время…

– Ничего не понимаю! – искренне изумился я. – Ходоровский готов к борьбе с государством? Он принципиально идет в одиночку на схватку с армией? Да ему чемодан бы успеть собрать…

– Я тоже не понимаю позиции наших… старших товарищей, – стесненно произнес Жбанов, – но такова политическая ситуация. Может, им нужен прецедент этакой конфронтации, дабы обвинить существующую власть в возврате к тоталитарному режиму, в ущемлении прав свободного бизнеса…

– Ты сам-то чувствуешь, что мелешь чушь?

– А ты что думаешь?

– Я думаю, что Ходоровский – их последний рубеж обороны. Стабильный и действенный. Способный претендовать на законную политическую власть. Но это всего лишь умозрения. Такой ход был возможен лишь в эру лояльного, путающегося в реалиях бытия придурковатого добряка Ельцина. Умевшего, кстати, проявить норов и спесь. Что в первую очередь и переняла от него нынешняя кремлевская команда. Но играть в путаные игры с толстосумами она не станет, она их раздавит как паразитов, ей демократические поигрушки смешны, они – ребята конкретные…

– Да я все понимаю! – всплеснул руками Жбанов. – Но кому ты это объясняешь? Одна пешка сетует другой на глупость короля и ферзя… У нас задание, Юра. И хоть разбейся, но его выполняй. Кстати, не на ровном месте задание возникло… Несокрушимый во всех своих праведных государственных принципах Олейников уже пару лет последовательно и благосклонно принимает твердую валюту со стороны… Естественно, от тех, кто входит в его круг. Ты – входишь.

– Хорошо, на днях я попрошу его о встрече …