Хождение по водам

Ее мужа на следующей неделе переводили в Лондон, и она пришла попрощаться. На ней были бежевые брюки, белая рубашка на плечи наброшен светло-серый кашемировый свитер. В ушах крохотные жемчужинки, на плече – большая сумка. Стоило ей переступить порог, и у меня возникло то же чувство, что в посольстве в день нашего знакомства. Но на этот раз она в буквальном смысле оказалась в моих объятиях. И не ушла от меня.

Когда разразился скандал, прежний орден пришел мне на помощь – каким-то образом выхлопотал почасовую должность в Гарварде. Три года, тысяча дней невероятного счастья] Она стала моей жизнью, родной душой. Любовь окутывала нас и защищала от мира. Мы жили словно в мыльном пузыре, отделенные от всех остальных, и считали, что так будет продолжаться вечно.

Но однажды в мой кабинет заглянула молодая ирландка. Она искала другого профессора и перепутала двери – так по крайней мере она объяснила. Мне предстояло вести занятие в их корпусе, и я вызвался показать ей дорогу. Когда мы спустились во двор, она помахала сидевшему на траве приятелю. Мы пошли на факультет втроем, но в пути он попросил разрешения сфотографировать свою подружку со мной, настоящим гарвардским ученым. Я был польщен.

Через два дня снимок появился в «Бостон глоб», с полным описанием скандала трехлетней давности. И тут же увеличенные снимки взрослых детей Консуэлы в младенческом возрасте. Пресса буквально пригвоздила мою милую к позорному столбу. Приводились мельчайшие детали ее предательства: как она бросила светскую жизнь, выдающегося мужа, троих детей. Репортеры расстарались на броские заголовки. Помню, я, как обычно, шел на факультет… Ничего не ведая, купил газету и немедленно бросился домой. Консуэла пришла в ужас. Мы заперлись в квартире и пять дней не выходили из дома. А журналисты тем временем обложили нас осадой – брали интервью у соседей и у моих студентов, что-то кричали через закрытую дверь.

Потом у нас кончилась еда. Я оставил спящую Консуэлу в постели, а сам в шесть утра поехал в круглосуточный супермаркет. Но моя вылазка не осталась незамеченной: та самая девица, которая заварила всю эту кашу, видимо, засекла, как я уезжал, зашла в подъезд и принялась колотить в дверь и кричать Консуэле сквозь замочную скважину всякую чушь. Вышел сосед, обругал журналистку, между ними завязалась потасовка. Консуэла выскользнула через заднюю дверь и побежала по служебной лестнице на крышу. Когда я возвратился, она лежала на земле. Мертвая. Вокруг столпились соседи. – Джон Спейн поднял голову. – Она была на пятом месяце беременности.

Старик замолчал. Рекальдо набрал полную горсть плоских камешков и принялся швырять в воду.

– И оттуда ты приехал прямо сюда? – спросил он наконец.

– Не совсем. У меня случился нервный срыв. Восемнадцать месяцев я валялся в бостонской больнице, пока приятель главы моего бывшего ордена не вытащил меня оттуда. Мне сняли маленький домик в окрестностях Чатема на Кейп-Коде. Это было жилище китобоя у самой кромки воды. Как-то раз я обнаружил в саду гниющую весельную шлюпку и спросил у хозяина, не могу лия ею воспользоваться. Он познакомил меня со старым рыбаком, тот починил мне суденышко. И он же научил меня управляться с веслами и ловить рыбу. Уезжая, я прихватил ее с собой. Пошли, – предложил Спейн, – покажу тебе кое-что.

Они спустились к реке, где на спокойной воде слегка покачивалась лодка.

– Смотри, – Джон горделиво указал на нос. Изнутри аккуратным почерком было выведено название – «Консуэла». – Когда я в лодке, я чувствую, что она со мной. И все время с ней разговариваю.

Они немного помолчали. Затем Рекальдо тихо попросил:

– Джон, а теперь расскажи мне, что произошло во вторник.

Старик тяжело вздохнул.

– Кресси привезла Гила примерно в полдень. Мэрилин накануне была очень расстроена, и она спешила к ней вернуться Ребенок совсем вымотался. Сначала немного поспал, потом я с ним, как обычно, позанимался, но Гил все время просил покатать его на лодке. Я не хотел, чтобы меня с ним видели, – боялся слухов. Все еще не мог забыть… ну, сам понимаешь. Но день выдался такой чудесный, что я сдался. Сначала мы поплыли вверх по течению, но, к несчастью, нам преградило путь притопленное дерево. Тогда Гил попросил показать ему тюленей. «Мама говорила, они смеются так же, как я», – сказал он.

– Сказал? – не поверил Рекальдо.

– Да. Он говорит не очень разборчиво, но я понимаю. А если не понимаю, он пишет на бумаге. У мальчика удивительнейшая мать. Она научила его общаться задолго до того, как я стал с ним заниматься… Так вот, Гил продолжал упрашивать, и я не выдержал. Когда мы обогнули отмель, я заметил миссис Уолтер. Она как обычно, стояла в саду у дерева и курила. Я тут же повернул на стремнину, надеясь, что она нас не заметит, но услышал, как она рассмеялась. «Так-так.' Кто это там в лодке? Ах, безобразник, все расскажу папочке*» И продолжала громко хохотать.

Эта сцена целый день не выходила у меня из головы. Эванджелин зашла слишком далеко – – ее следовало остановить. Не ради меня, ради Гила и Кресси. Мальчик явно делал успехи, и я ему помогал. Я горжусь этим больше, чем любым другим достижением в жизни. Мы дали ребенку дар речи. А он помог вернуть мне самоуважение.

После того как Кресси забрала сына, мне еще предстояло доставить коробку сомарами в «Джорджиану О» в Данкреа. Поскольку я присматривал за мальчиком, раньше попасть туда никак не мог. Я все время спрашивал себя, с какой стати Эванджелин сводит со мной счеты. Раньше мы с ней ладили. Когда она приехала сюда, то вроде знала все о моем позоре. Но это не помешало нам подружиться, и, к своему стыду должен признаться, пару раз мы занимались любовью. Однако за последние несколько лет она сделалась желчной, а я не мог догадаться, в чем причина. И по-идиотски полагал, что единственный способ – выяснить это у нее самой. Поэтому, вернувшись, сел в лодку и погреб к ее дому. Но как только увидел ее, понял, что совершил ошибку. Она то ли обкурилась, то ли еще что, только сделалась совершенно невменяемой, не владела собой. В последние дни я много думал об этом и пришел к выводу, что она играла на публику, а я подвернулся под руку.

– Играла из-за Крессиды?

– Нет. Я почти уверен, что в саду или в доме кто-то спрятался до того, как появилась Крессида. Окна были широко распахнуты. Кто-то, кого она хотела поразить, или поддразнить, или наказать, или… А Эванджелин то и дело повторяла: «Ну же, давай, давай! Покажи нам, как это делает настоящий мужчинам Вообще-то она выражалась куда грубее.

Рекальдо не было дела до грубостей Эванджелин, но его заинтересовало это самое «нам».

– Она так и сказала – «нам»? Как ты считаешь, кого она имела в виду?

– Не знаю. Но после того как Кресси ее ударила, мне послышался смех. Мужской. Господи, как это было отвратительно.

Мало-помалу Спейн рассказал обо всем, что произошло. Он не щадил себя, и Рекальдо наконец понял, почему Кресси защищала старика и почему сказала, что его унижали. Но, даже слушая Джона, он лихорадочно размышлял, с какой стати Эванджелин Уолтер так странно и яростно возненавидела Спейна и Крессиду. Может быть, потому, что они оба сделали для Гила то, что она не сумела сделать для дочери? Сержант поежился. Дали второму ребенку Суини то, в чем было отказано его первенцу?

– Слушай, а смеялся, случайно, не Суини? – Рекальдо страстно желал, чтобы Джон подтвердил его догадку.

– Понятия не имею кто. И вообще не уверен, не вообразил ли я все это от начала до конца.

– Что потом произошло с Кресси?

– Я потащил ее из сада к лодке, она вырвалась. Ее машина стояла у эллинга. Я усадил ее внутрь и отвез к себе домой. И Гил, и она были все в синяках. Я испугался, что у мальчика сломана рука. Крессида была в жалком состоянии, едва могла говорить. Я с трудом понял, что она пыталась мне втолковать. Ее муж завел роман с Уолтер, а та убедила его нажать на Кресси и заставить подписать разрешение на продажу дома, пригрозив, что они сообщат, будто я развращаю ее сына. Будто я педофил.