Невозможно остановиться

«… я снова в гостях. Из одной комнаты, чужой, переселяюсь в другую, тоже чужую, но, в общем-то, знакомую. Так уж получается независимо от меня. Она, Лиза, видимо, пожалела сервизную ивановскую рюмку. Я во всяком случае не слышу условленного звона и в какой-то предельно критический момент теряю ее из виду, хотя она несомненно присутствует где-то рядом, в этой же комнате. Лиза. Семенова. Потенциально Теодорова». [4]

Постепенно втягиваюсь. Слабенький такой, кратковременный запойчик, нарушаемый необязательной закуской на морскую тематику: ритмичным покачиванием судна, плеском воды о борт, надсадным криком чаек.

Страна продолжается, она лишь перешла из твердого состояния в жидкое, но по сути своей все та же — большая, как эпопея, тяжелодумная, трудночитаемая, неохватная по размаху и замыслу, завораживающая размерами и внутренней нецелесообразной мощью. А в осязаемой дали — курс ост — последние ее пределы: рыбообразная твердь, с которой связал почему-то Теодоров свою жизнь, и где закончит, по-видимому, дни свои… а еще дальше — клочки Курильской гряды, куда он отправится вскоре в славной компании, а дальше, я полагаю, ничего нет, лишь хлябь морская. При таких-то масштабах, в таких объемах земли, неба и соленой воды как не задуматься о собственном ничтожестве? Помысли и ты, друг-читатель. Ради чего ты так рачительно исполняешь свои человеческие обязанности — например, дерзаешь каждое утро просыпаться? Серьезность твоя, о, друг, смешна. Усердие твое пустопорожне. Надежды, ясно, несбыточны. Радость бытия обманчива, а горе твое никем не наблюдаемо. Друг! ты такой же мертвяк, как и я. Ты мнимая величина. Ты, как и я, мимолетная плоть самоублажающая, тлетворный дух всего-то. Отчего же ты, дружище, так серьезен, обстоятелен, хозяйственен, будто знаешь что-то, что неизвестно мне? Особенно, повторяю, смешна твоя серьезность, с которой ты относишься к самому себе. Если и можно облечь жизнь в какой-то смысл, то лишь видя в ней (и в себе тоже) отличную шутку создателя. Невероятно смешно. Ха-ха-ха. Посмеемся и подивимся тому, как мы забавно придуманы кем-то. Не хочешь, да? Ты полагаешь, что в серьезности заключена мудрость, а мудрость подсказывает тебе такие понятия, как «предназначение», «долг», а предназначение и долг обязывают к серьезному осмыслению своей жизни? Ну, и бредятина, друг! Это же замкнутый круг, друг. А если каюк вдруг? Не сходи с ума, друг. Вот я человек разумный («Теодоров Разумненький») и понимаю, сколько драгоценного невосполнимого времени ты убил на этот так называемый роман — а сколько я? Ха-ха-ха. А на кой нам корпеть над ним, скажи на милость, если по теплоходу бродят (числом много) юные омички, если в пакете у меня бутылка виски и если даже роман этот станет, как я предполагаю, бестселлером?.. Кончаем. Завязываем на сегодня. И ты, Теодоров N 2, попробуй только пикнуть.

В полном согласии мы выходим на прогулочную палубу. Теодорова N 2 я ублажил третью стакана виски. (Он тоже, мерзавец, пьет, только любит выкобениваться.) — Ну-с, — говорю я. — Что мы предпримем, Дмитрич? — А что, Юрий, — отвечает, — мы можем предпринять? Денег у нас кот наплакал. Одна надежда на интеллект и виски. У тебя интеллект есть? — Интеллекта, — усмехаюсь я, — море. Это у тебя его не густо. Ну, ничего. Положись на меня.

И вот идем фланирующей походкой, изображая молодое безделье, чувствуя себя под виски, то есть американцами, а сами приглядываемся, присматриваемся. Кандидаток много. И омички из ОПИ тут, но они стоят сплоченной группой, охраняемые бравыми молодцами омичами, и компания разнокалиберных организованных дам, туристок, судя по всему, — но нам их не надо. — А чего нам надо? — спрашивает N 2. (Наивным хочет казаться.) — А нам надо, Дмитрич, какую-нибудь скучающую беспризорную индивидуалку. Желательно, конечно, молоденькую. Но можно и средненькую. Старенькая тоже пойдет, лишь была бы не очень глупенькая. — Национальность? — спрашивает N 2 сухо. — Это нам без разницы, — отвечаю.

Туда проходим, сюда. Сюда-туда. Гуляем. На то и прогулочная палуба. Темное море спокойно. «Ольга Андровская» идет ровно, слегка вздымая тяжелый свой круп. Темная глубина воды и неба. Тайна, тайна. Там и там. Тут, на палубе, бытие, а там, выходит, небытие. Тут курс норс-ост, скорость девять узлов. Там великое спокойствие, молчание… да-а. Все-то мы знаем, все понимаем, кроме нездешних тайн. Ну, ничего, и к ним приобщимся в ближайшем будущем — скажи, Дмитрич? — Пошли отсюда! Ненавижу про-гу-ли-ва-ть-ся. — Погоди, — урезониваю я. — Еще пару галсов. Не может же быть, чтобы нам не повезло. Мы же везучие. — Мы, Юрий, не везучие, а охочие. Надо, чтобы все получалось случайно, а не специально, сам знаешь. — Ну, это ты правильно, — соглашаюсь я. — Но один разок нарушим технологию.

И приближаемся к одинокой девице. Она стоит на корме лицом к морю и наблюдает, глядя вниз, на кильватерную кипятковую струю нашего лайнера, освещенную кормовым огнем.

Мы пристраиваемся рядом, и я говорю:

— Какой могучий винт, правда, девушка? Сила!

Сказав это, я вижу, что ошибся. Это не девушка, а узколицый, нежнокожий, длинноволосый паренек.

— Извини, — поспещно говорю я, шарахаясь. И мгновенно вспоминаю рассказ Илюши о том, как однажды вот на таком же судне — «Софье Ковалевской» — он, выйдя из бара, на такой же вот палубе, в темноте долго обхаживал, уговаривал и ласкал тоненькую, озябшую, одинокую девушку, пока вдруг не выяснилось, что это юный мальчик. Илюша со страхом сбежал, и я поспешно ретируюсь от этого субтильного вьюноши… чур, чур! Это не по моей части, о, нет, этого мы не проходили, о, нет, и хоть велика наша жажда познаний, всяких и разных, тут мы предпочитаем сохранить чистоту и невинность, как родниковая водица. Это нам непременно зачтется на Высшем Суде, так же, как бережное отношение к тараканам… Есть у нас светлые проблески в душе, правда, Дмитрич?

— Охренел ты совсем! — отвечает контролер мой. — Пошли отсюда! — Еще один заход, последний, — обещаю я.

И в некотором уже отчаянии приближаюсь к одинокой милиционерше. Да, милиционерша в форме. Опыт бесед с милиционершами у меня невелик, поэтому первый мой вопрос, может быть, бестактен. Я спрашиваю:

— А правда, что улицу надо переходить только на зеленый свет?

Странное дело, но она тут же оперативно откликается, блеснув в улыбке золотой коронкой.

— Правда, — говорит.

Лет около тридцати. Курносая, широкоскулая, каштановая.

— Ага! — говорю я. — А вот интересно: на прогулочной палубе тоже есть правила движения?

Она энергично кивает и отвечает в том смысле, что здесь нельзя перешагивать за борт. Хорошо. Молодец. Умненькая милиционерша.

— А вы при исполнении, девушка? — интересуюсь я.

— Слава Богу, нет.

— Это хорошо! Я тоже отдыхаю. Я прогуливаюсь. Вы когда-нибудь пили виски?

— Ни разу в жизни.

— А хотите попробовать? У меня есть.

— Заманчиво! — улыбается она.

— Ну, так в чем дело? — ободряюсь я. — Каюта у меня, кстати, пустая. Пойдем?

— А как быть с мужем? — вопрошает она.

— А вы тут с мужем?

— Ну да.

— Тоже милиционер?

— Конечно.

Я осекаюсь. Мрачнею. Бормочу:

— Тогда что ж. Прошу прощенья. Два милиционера это много, сами понимаете. А жаль.

— Поищите еще кого-нибудь, — широко улыбается она.

— Само собой, — обещаю я, отходя.

Ожесточенный, поднимаюсь по лесенке на верхнюю палубу, где шлюпки спасательные и где вообще-то находиться не положено. Внизу и вдали темное, поблескивающее, тяжело шевелящееся море. Страшная глубь без огней. Вверху страшенная даль мерцающих звезд. Вот такая природа. Я иду вдоль борта и наталкиваюсь. Женщина. Одна. Встаю рядом.

— Ночь нежна, [5]— так начинаю я, закуривая.

Не говоря ни слова, она, эта Ева среди чудищ морских и эльфов ночных, поспешно уходит от меня по темной палубе. Ну, чего перетрусила, спрашивается? Неужели я выгляжу злодеем-насильником? Я чуть не плачу от огорчения. Глупая какая! Человек хочет побеседовать о красоте природы, о высях и весях, а от него шарахаются, как от гада подводного. Обидно! Обида невыносимая. И сказал всего-то «ночь нежна», изысканно намекнув, что ночь нежна, и вот именно тактичность моя, исключительная начитанность заставили ее в страхе умчаться… эх! Ужель утерял силу древний мой опыт обхождений и ухаживаний? Может, надо было вцепиться ей когтями в шею, прокусить железными зубами горло, разодрать платье сверху донизу, обматерить по-черному — может, этого ждут ныне от кавалера на верхней палубе?

4

См. глава 2 «Снова в гостях» и т. д.

5

С. Фитцджеральд «Ночь нежна», М., изд. «Прогресс», 1985 г.