Идеальный любовник

Шон громко выругался и горько рассмеялся над тем, каким дураком он становится. У него почти не осталось уважения к самому себе, но и эта малость скоро превратится в ничто, если он не прекратит жалеть себя и заниматься бесполезным самобичеванием. О'Тул пытался доказать себе — он такой, какой есть, и надо примириться с самим собой. “Легче сказать, чем сделать. Я завоевал ее любовь при помощи лжи и предательства”. И его черные мысли снова пустились по тому же кругу. Он не способен любить. Эмерелд лучше расстаться с ним.

Наконец, вымокнув до нитки, промерзнув до костей, он направил жеребца обратно к Замку Лжи. Мерзкая погода соответствовала его настроению, и ему было наплевать на ее буйство. Домой его погнала только жалость к Люциферу.

Пока граф тщательно вытирал Люцифера, конюхи держались на расстоянии. Он вошел в Грейстоунс через заднюю дверь, прошел через большую кухню. Слуги разбегались при его появлении, так что в пустых комнатах и коридорах раздавалось только эхо его шагов. Шон был крайне удивлен, когда, войдя в столовую, увидел Шеймуса, сидящего перед пылающим камином и настроенного весьма решительно.

— Гора пришла к Магомету.

Лицо Шона осталось замкнутым, глаза не прояснились.

— Почему ты избегаешь меня? — спросил Шеймус.

— Я плохая компания, — равнодушно ответил Шон.

— Где она? — требовательно спросил отец.

Сын поднял отяжелевшие веки и прямо посмотрел на О'Тула-старшего:

— Она вернулась в лоно семьи с ирландским ублюдком в животе.

— Почему? Почему? — прогремел Шеймус, гадая, знал ли он на самом деле человека, стоящего сейчас перед ним.

Шон уставился на отца. Разумеется, причина совершенно ясна. Задумка была так проста, что и ребенок бы догадался.

— Они использовали вашу жену, чтобы заставить вас страдать. Я отплатил им той же монетой.

— Ты хочешь сказать, что совершил этот кошмарный поступок ради меня?

— Не ради вас, ради нее! Кэтлин Фитцжеральд О'Тул была душой и сердцем нашей семьи. Она была смыслом нашей жизни. Я дал священную клятву на ее могиле, что отомщу за нее при помощи женщины, в которой заключен смысл их жизни!

Шеймус схватил железную кочергу, словно желая ударить сына:

— Такой дьявольский поступок позорит ее память! Твоя мать была сама нежность, само изящество. Кэтлин рыдает на небесах, потому что ты сделал это во имя нее. Я хочу моего внука — ее внука, даже если ты этого не хочешь. — Шеймус отшвырнул кочергу. — Пэдди! Забери меня отсюда.

Шон, обнаженный, стоял у камина в своей спальне, уперевшись лбом в массивную дубовую полку над ним. Огонь весело поблескивал, посмеиваясь над его плохим настроением. Он выпил полграфина виски, но остался трезвым, хотя чувствовал себя отвратительно.

— Кейт! — рявкнул Килдэр и понял, что экономка к нему не придет. Он не видел ее с того самого вечера, когда, вернувшись из Англии без Эмерелд, обнаружил, что в их общей спальне стоит колыбель. Они обменялись такими резкими словами, что больно ранили ими друг друга. В наказание за колыбель он приказал Кейт вынести все вещи, принадлежавшие Эмерелд, и, плотно сжав губы, экономка выполнила приказ под пристальным взглядом его стальных глаз.

Душа Шона О'Тула мучила его. Он томился желанием хотя бы прикоснуться к ее вещам. Это был не пустой каприз, а насущная потребность, как необходимость дышать. Он бросился на поиски ключа от смежной комнаты, в спешке трижды обыскал один и тот же ящик и наконец нашел то, что искал. Шон быстро пересек комнату, от волнения долго не мог совладать с замком, обругал его про себя и наконец открыл дверь. Когда он распахнул высокую шифоньерку, на него повеяло нежным ароматом Эмерелд. В сумрачном свете он различил ее изящные ночные рубашки. Почти с благоговением Шон подхватил шелковые одеяния и поднес их к щеке, когда его пальцы ощутили что-то твердое и холодное.

У О'Тула тошнотворно скрутило внутренности. Его мозг отчаянно протестовал против того, что нащупали пальцы. Он свирепо выдернул ящик из шифоньерки и принес к себе в комнату. В нем среди шелка и кружев лежали изумруды и бриллианты, подаренные им Эмерелд, чтобы загладить вину за предательство. Сердце Шона болезненно сжалось. Он оставил ее без гроша, чтобы позаботиться о себе и еще неродившемся ребенке.

Глава 32

Близился вечер, когда Джонни Монтегью сошел в Дублине с почтового судна и прямиком отправился в таверну “Медная голова”, где нанял двух лошадей — верховую для себя и вьючную для своего багажа. Нескончаемый холодный, пропитавший насквозь одежду дождь не остудил его пыла. Когда брат Эмерелд добрался до Грейстоунса, его кровь кипела, он был готов к главному поединку в своей жизни.

Джонни с удовлетворением отметил, что, несмотря на поздний час, и в доме, и в конюшнях все еще горят огни. Он спешился во внутреннем дворе и, взяв под уздцы обеих лошадей, повел их в конюшню, прочь от дождя. В высокой темной фигуре, вошедшей туда же через заднюю дверь, он безошибочно узнал Шона О'Тула.

Не вытерев даже капли дождя с лица, Джонни Монтегью бросил поводья и накинулся на изумленного мужчину, стоящего перед ним. Скорее от неожиданности, чем от удара в челюсть, Шон О'Тул рухнул на пол конюшни. Они вместе покатились по полу, так как Джон пытался ударить его еще раз, а Шон старался увернуться от его яростных кулаков.

Шону О'Тулу не хотелось быть грубым с Джонни Монтегью. Парень был не ровня ему, потерявшему зуб в потасовках с Фитцжеральдами и Мерфи. Шон решил не бить своего противника и не унижать его. Вместо этого он перекатился на бок, вскочил на ноги и схватил вилы. Потом загнал изрыгающего проклятия Джонни в пустое стойло.

— Ты сукин сын! Я всегда уважал тебя!

— Я и сам привык себя уважать. — В низком голосе Шона слышалась насмешка.

— Я могу понять твою жажду мщения. Я в силах смириться с тем, что ты использовал Эмерелд, чтобы унизить их, но ты, черт побери, не имел права бросать ее без средств к существованию. За все надо платить. Я пришел за деньгами.

— Эмерелд тебя не посылала, — ровно, обреченно произнес Шон. — Она для этого слишком горда.

— А я-то все гадаю, кто ее этому научил? — прошипел Джонни.

— Она не примет от меня денег. Эмерелд швырнет мне их в лицо.

— Господи, моя сестра в отчаянном положении! У нее нет возможности привередничать.

Пальцы Шона, сжимавшие вилы, ослабели.

— Что, черт побери, ты имеешь в виду? Скажи мне, Джонни.

— Опусти эту проклятую штуку.

Шон отшвырнул вилы в кучу соломы.

— Пойдем в дом, ты промок. — О'Тул отвязал багаж Джонни с вьючной лошади и позвал молодого грума, чтобы тот занялся лошадьми.

Джонни скидывал мокрую одежду перед горящим камином, а Шон показывал ему драгоценности.

— Они принадлежат Эмерелд, веришь ты этому или нет. До сегодняшнего вечера я считал, что она взяла их с собой. — Мысленно О'Тул вернулся к тому дню, когда они поссорились из-за бриллиантов. Он ясно помнил, что заставил ее пообещать, что она сохранит их. “У тебя нет своих средств, и ожерелье обеспечит тебе некоторую финансовую поддержку”, — предостерег он тогда Эмерелд. Но сразу же вспомнил и ее ответ: “Дорогой мой, ты единственная поддержка, в которой я нуждаюсь”.

Джонни взглянул ему прямо в глаза:

— Если бы она знала, что ты везешь ее обратно на Портмен-сквер, Эм прихватила бы эти чертовы цацки! Но ты ведь не сказал ей ничего, верно?

Шон чуть было не произнес: “Так было лучше”, но вовремя остановился. Это было не лучше, а всего-навсего проще. Он поступил так, как было выгодно ему.

— Когдя я обнаружил украшения, я спустился в конюшню, чтобы отправить грума в Мэйнут за матросами с “Серы-1”. Мы отплываем утром.

Джонни вздохнул с облегчением. Не важно, он ли убедил О'Тула или Шон сам принял решение. Имеет значение только то, что Шон возвращается. Но Джонни с ним еще не закончил, до этого еще далеко. Шон О'Тул стал защищаться, и это было приятно.

— Испытывая неутолимую жажду мести, нашел ли ты время подумать, что они могли сделать Эмерелд?