Страница 77 из 83
— Луна восходит, — эхом отозвалась сухонькая старушонка, облаченная в пижаму, которая была ей явно велика.
— Нет больших слепцов, чем те, кто видит ангелов, — процедила в ответ Джули, свалившись на ближайшую скамеечку. — И никто так не глух, как те, кто слышит голос Бога, — добавила она. Гниль просочилась сквозь пижаму, которая теперь липла к телу. — А вашу «Луну» можете повесить на гвоздь в сортире.
— Вы, я вижу, не последовательница Откровения Неопределимости? За что же вас сюда упекли? — спросила старушка.
— Убийство? — спросил аристократ.
— Адюльтер?
— Плохая наследственность, — мрачно отозвалась Джули.
Трибуны были забиты. Тысячи зрителей размахивали флажками, наводили бинокли, покупали хот-доги, листали программки. У противоположного края поля возвышалась гигантская статуя Иоанна Богослова: ноги расставлены, одна рука сжимает стило, а другая удерживает десятиметровый монитор. Еще выше замерли щиты с мощными прожекторами, готовые освещать очередное ночное представление. На экране появилась надпись: «Воскресный вечер в “Цирке радости”». Постепенно буквы слились в вездесущую эмблему — ангел с мечом.
Открылись тяжелые деревянные ворота, расположенные между ногами святого Иоанна, и на арену вышли музыканты в белых униформах. В лучах заходящего солнца они исполнили «Михаил, плыви к берегу» в размере четыре четверти. Ревела туба, блеяли тромбоны, громыхали барабаны. За ними покатили моторизованные платформы. Сквозь туманную пелену, застилавшую сознание, Джули разглядела на них надувные фигуры, представлявшие сюжеты Тысячелетия Царства Божьего: ягнят, играющих со львами, ангелов с лирами и мандолинами, детей разных рас, резвящихся на зеленых холмах, мужчину и женщину средних лет, собирающих урожай свеклы и репы с беспестицидной грядки.
— Шейла! — знакомый голос, только какой-то надтреснутый и изможденный. — Шейла, ты?
Джули обернулась. Глаза в красных прожилках, лицо, мокрое от слез, — на нее смотрела Мелани Марксон.
— Мелани! — Господи милостивый, и она здесь!
— О Шейла! Что они с тобой сделали! Волосы! Они отняли твои волосы!
«Волосы, — повторила про себя Джули. — Волосы, руку, яичники».
— А ты как сюда…
— Моя последняя книга, — отвечала Мелани. — Они сказали, в ней много ошибок.
— Это правда?
— Не знаю. Ты так и не добралась до Америки?
— Добралась. У Фебы ребенок.
— Правда? Ребенок… А кто отец?
— Мой отец.
— Я помню эту его потрясающую книгу о фотографиях. А я думала, твой отец умер.
— Он умер, а его сперма — нет.
— Что-то там повседневности.
— Герменевтика.
— Да-да. Ребенок, вот здорово! Шейла, ты не могла бы?..
— Прости, Мелани. Не могу. Ты же знаешь.
— Мне страшно, Шейла.
Музыканты дважды обошли арену и скрылись между ногами статуи. И тут решетка со страшным скрежетом поднялась. В бункер важно вошел высокий плотный мужчина. В красном вечернем пиджаке, с почетной лентой через плечо и в белом колпаке. Ткнув кнутовищем в десяток узников, в том числе и Мелани, он поднес к губам серебряный свисток. Раздался пронзительный металлический визг.
— Встать! — скомандовал он. — Пошевеливайтесь! «Действие первое. Мой меч тебя утешит», — гласила надпись на экране.
На арене среди плах расхаживал палач со светлыми, как у ангела, волосами, в белом костюме акробата и в красных полотняных рукавицах. Он осторожно водрузил на плечо свою электропилу, словно неразумного, но обожаемого питомца. Джули зажмурилась. Решетка, громыхнув, опустилась. Страх стал буквально физически ощутим. Он свернулся вокруг позвоночника, словно змея, обвившая ствол дерева. «Мама! Я не хочу умирать! Совсем не хочу».
На экране Мелани Марксон опустилась на колени, будто для молитвы. Ее ярко-желтые волосы скатертью накрыли плаху.
— Нет! — вскрикнула Джули, когда палач запустил свою пилу. — Ради всего святого! Нет!
Заработал мотор.
— Прекратите!
Палач уверенным движением опустил пилу на обнаженную шею Мелани. Брызнула кровь, хрустнула кость, трибуны разразились овациями.
— Нет! Нет!
Камера оператора мастерски отслеживала происходящее. Вот голова Мелани отвалилась, дважды перевернулась и замерла у белого песчаного холмика, словно вишня на взбитых сливках.
— Нет! Нет!!!
В течение следующих сорока минут одна за другой катились головы. По щекам Джули бежали крупные горячие слезы, но рыдания заглушал рев электропилы. И уже не только себя жалела она — она скорбела по Мелани, по Джорджине, по Маркусу Бассу, по зарубленным и изувеченным туристам на Променаде, она оплакивала всех несчастных, кому довелось погибнуть во имя того, во что кто-то там верил.
Тем временем первое действие подошло к концу. Костлявый молодой человек в костюме арлекина — черная маска и расшитое ромбами трико — прошелся по арене, собирая головы в тележку. Джули колотила по скамейке своим обрубком. Рыла пяткой сырую землю, не находя другого выхода гневу.
Антракт.
С обстоятельностью фермера, собравшего урожай капусты, арлекин унес отпиленные головы. На арене засуетились рабочие, устанавливая на песке деревянные стремянки.
На экране появилась новая надпись: «Действие второе. Его огонь горит вечно».
Человек в белом колпаке снова вошел в бункер и дунул в свисток. Оставшиеся узники послушно поднялись со своих скамеечек, как школьники во время учебной воздушной тревоги, и побрели на арену.
— Ты остаешься, — остановил он Джули.
Презрительно дрогнули ноздри, скривились в отвращении губы.
«Ну конечно, — подумала она, — Шейла из “Луны” — гвоздь программы. Для нее, пожалуй, целое действие отведут».
В нескольких умело скомпонованных кадрах оператор показал, как пятеро арлекинов цепями приковали еретиков к стремянкам и по колено обложили их щепой.
Крупный план: солома, хворост, дрова, бутылки из-под джина, мерные ложечки для кокаина, шприцы наркоманов, листовки феминисток, романы Курта Воннегута, старые номера «Гроин», «Вет» и «Мисс», видеокассеты со «Шведскими сестричками» и «Бонни Бофф и Венский хор мальчиков», порнографические снимки, вроде тех, что приносили папе на работу чокнутые клиенты, — горы греха, завалы порока, нагромождения недостатков, плотины, навороченные развратными левацкими наркоманскими влагалищами.
Смена кадра: строй трубачей, выдувающих из меди три пронзительные ноты.
Смена кадра: сам первосвященник Милк, святой поджигатель, с единственным застывшим глазом и скрещенными на груди руками.
Смена кадра: светловолосый палач, расхаживающий вдоль лестниц и зажигающий погребальные костры из огнемета. Снопы пламени, извергающегося из раструба.
Режиссер постарался во всех деталях отразить сожжение. На экранах раскрывались рты, извергая дым и искры. Лица сморщивались, как выброшенные на берег медузы. Чернели бедра, лопались глаза, загорались волосы, обугливались мышцы. Нестерпимый зной жег стриженую голову Джули. Воздух содрогался от истошных воплей. Тошнотворный запах горелой человечины сгустился над ареной.
Второй антракт.
Подсобные рабочие внесли алюминиевые ведра, наполненные водой, — «водой из священной реки», поясняли субтитры. Они выплеснули благословенную жидкость на погребальные костры, загасили их, как когда-то Джули погасила Атлантик-Сити. Отвязав еще дымящиеся скелеты, рабочие унесли их на специальных носилках.
«Действие третье. Антираспятие для Антихриста».
Вот оно. Назад дороги нет.
Джули проняла дрожь, она застонала. Вдруг ощутила, что мочевой пузырь вышел из повиновения. По ноге заструилась теплая жидкость.
Из-под решетки в бункер въехала телега с сеном, влекомая тощим паршивым ослом. Правил им все тот же, в белом колпаке.
— Садись, — скомандовал он. И сквозь зубы добавил: — Еврейский Антихрист.
— Сяду, если захочу, — едва ворочая языком, отвечала Джули.
Осел противно крикнул. Пижама взмокла, Джули бил озноб.
— Садись, царица иудейская.
Джули посмотрела на монитор. На арену выкатилась громоздкая конструкция: нечто одновременно фривольное и зловещее, знакомое и гротескное. Карусель, поняла Джули. Не какая-нибудь, а та самая, с Железного пирса. Скрипучая развалина, с которой они с Фебой когда-то стащили деревянного льва. Остались ли там другие деревянные животные, видно не было, поскольку вся карусель от козырька до помоста была забита фанерой, раскрашенной в черные и белые квадраты, как шахматная доска. Вся конструкция напоминала огромный барабан, лежащий на боку. Карусель медленно вращалась под фальшивые звуки «В приморском граде на Променаде», доносившиеся из встроенного органа. Двое мужчин в белых полосатых пижамах были прибиты к белым квадратам. Два живых человека, распятых, истекающих кровью, — и на карусели.