Единородная дочь

— У Фебы огромная сила воли.

— Сила воли здесь ни при чем. Ей нужны какие-то новые переживания, нечто такое, с чем она не сталкивалась раньше. Необходим какой-то противовес.

— Какой, например? Бог? (Ковш в бидон, суп — в миску.) И думать забудь.

— Например, собрания. А пока мы не придумаем что-нибудь в этом роде, у нас, солнышко, будет яичная скорлупа под ногами трещать.

— Ты только об этом и говоришь.

— Так и есть. Яичная скорлупа. Хрусь!

Желудок Джули словно стянулся в некий гордиев узел — попробуй развяжи!

— Я тебе рассказывала, что происходит после смерти?

— Ты уходишь от темы. Яичная скорлупа, Джули.

— Все прокляты, — напомнила она. (Миска с — в жилистые руки старой карги с вонючими волосами, словно вышедшей из сказок братьев Гримм.) Прах — он и есть прах.

— У вас перец есть? — прошипела ведьма.

— В следующий раз захватим, — пообещал Бикс.

— Смотрите! — погрозила пальцами старуха.

— Обещаем, — успокоил ее Бикс.

Саму себя не обманешь. Джули буквально чувствовала под ногами округлые скорлупки, почти слышала этот хруст.

Утром 24 июля 2012 года Джули проснулась с готовым решением. Осознание настоятельности его воплощения в жизнь было таким острым и ярким, словно кульминационный момент сновидения. Обхватив богатырский торс мужа обеими руками, она заявила, что пришло время нового поколения.

— А?..

Там, в аду, она только начинала об этом задумываться, на шхуне, заваленной отбросами, это было прихотью, любопытством. Но теперь…

— Я хочу ребенка.

— Кого? — Бикс отстранился, высвобождаясь из объятий.

— Я хочу ребенка вот сюда, себе в животик. — Это была правда. О, бог физики, это действительно было так. Пусть ее мать создает планеты и черные дыры, ее собственные амбиции будут удовлетворены обычным человеческим зародышем. — Ну, знаешь, такой комочек протоплазмы, который растет, растет и вдруг становится каким-нибудь дантистом или кем-то там еще.

— На роль отца уже есть кто-нибудь на примете?

Джули тихонько развязала шнурок пижамных брюк Бикса.

— Иногда они получаются из преподавателей английского языка.

— Изящной словесности.

— Изящной словесности. — «Сначала комочек, потом ребенок, — думала Джули, — этакая визжащая органическая верига, уцепившаяся за ногу. Страшно. Но Джорджина решилась? Господи, ее отец решился, один-одинешенек в своем маяке!.. Поднимал на ноги такого проблемного ребенка». — Время идет, муженек. Так что закинь подальше свои презервативы и давай заделаем маленького.

— Ты серьезно?

Боже, да он вот-вот заплачет.

— Нет, правда?

Она поцеловала его очаровательный второй подбородок и стянула с себя ночнушку.

— Конечно, правда.

— В таком случае постараюсь тебя не подвести.

Он уже был готов. Его член торчал, как флагшток. Она устремилась к нему со всей своей страстностью, теплыми ладонями и густыми черными волосами, с бедрами, перед которыми невозможно было устоять. Ей хотелось плакать от охватившего ее желания. Вот он, ее муж — отец ее будущего ребенка. Джули ощущала себя дивной планетой. Бикс превратился в ее ось, пронзившую ее от севера до юга. В момент оргазма она была вся во власти этого безумного вращения своей сказочной плоти.

Скоро сорок: вполне приемлемый для беременности возраст. Но все же Джули решила как следует провериться. У ее малыша должно быть все самое лучшее, самый качественный дородовой уход. Изучая список женских консультаций, она никак не могла выбрать между престижно звучащей шведской в получасе ходьбы от дома и еврейской, расположенной в центре города. Если девочка — Рита, если мальчик — Мюррей, маленький Мюррей Константин Кац.

На попутке Джули доехала до рынка, что на сороковом шоссе, и села на автобус, который шел в центр.

Клиника Хаймана Левковича напоминала ухоженный питомник. В коридорах все стены были увешаны фотографиями слюнявых беззубых младенцев. А комната ожидания была просто завалена старыми номерами «Ухода за ребенком». Будущие мамаши, неуклюжие и пузатые, входили и выходили. Какими же красивыми они казались Джули, эти отяжелевшие мадонны и залетевшие афродиты!

Медсестра сделала с десяток сонограмм детородных органов Джули. «Надо было взять с собой Фебу», — подумала она. Она уже представляла себе все высказывания Фебы в отношении данной технологии: «Знаешь, что это такое, Кац? Это — принципиально новое извращение, настоящая порнография внутренних органов».

— Буду с вами откровенен, — заявил доктор Левкович, едва ли не втолкнув Джули к себе в кабинет.

Он поднес к глазам сонограмму. Страх влился в желудок Джули холодным куриным супом. Она удивленно вскинула брови.

— Плохие новости.

— Плохие? — «Рак матки. Точно. Вот уж воистину порнография внутренних органов».

— Ваши яичники…

— Что?

— Их нет. — Благодаря толстенным линзам глаза доктора словно выскакивали из орбит, совсем как у Питера Лорра. — Они у вас отсутствуют.

— Отсутствуют? Что значит отсутствуют ? У всех есть яичники.

— У вас нет. Впечатление такое, — глаза Левковича устремились на Джули, как прожекторы локомотива, — будто их просто вырвали.

И тут Джули вспомнила: голубь! Светящийся голубь, вырванный у нее из груди, ей тогда показалось, что в клювике у него оливковая веточка. Но когда Вайверн лишал ее божественности, ее сознание было затуманено невыносимой болью.

Никакая это была не оливковая веточка. Ничего подобного! Это было нечто другое. Два влажных мясистых клубочка на черенках — фаллопиевых трубах единственной дочери Бога. Вайверн… Сатана… Зло во плоти… Как жестоко он ее обманул!

— Вы меня вылечите! — взмолилась Джули. У Левковича на столе стояла фотография в золотистой рамочке. Сам доктор, полнотелая, пышущая здоровьем жена и трое сияющих детишек: мальчик, девочка и совсем еще крошечный младенец на руках у матери. Джули ненавидела их всех, детей особенно. Больше всех самого маленького — такого самодовольного, наглого… — Можно ведь сделать трансплантацию?..

— Простите, ничем не могу помочь.

— Мы же с вами в будущем. На дворе 2012 год. Я требую сделать мне трансплантацию.

Левкович глубокомысленно улыбнулся:

— Не на все вопросы наука располагает ответами.

«Ты хотел сказать, что не располагаешь всей наукой, осел», — подумала Джули.

Всю дорогу домой город измывался над ней. Тени беременных женщин преследовали ее, как агенты КГБ. Автобус тридцать первого маршрута плевал ей в лицо объявлениями об услугах детских садов и яслей, более того, он нагло провез ее мимо одного такого садика. В песочницах возились жестокие, смеющиеся над ней карлики — дети. В небе, на деревьях оглушительно щебетали птицы, миллионы живых мини-фабрик по производству помета. Вот и Баринг-авеню, 3411. Джули втащила свое стерильное стареющее тело по ступенькам и ввалилась в гостиную. У тебя будет полноценная жизнь, пообещал ей этот падший ангел. Мерзавец, получивший в свое время патент на ложь.

И тут дом содрогнулся от дикого вопля, подобного визгу скрипичной струны, терзаемой обезумевшим маньяком.

Вопль Фебы: тип первый, отчаяние.

Джули побежала. «О боже, нет!» Сегодня тот день, когда я узнала, что бесплодна, а вовсе не тот, когда Феба должна слететь с катушек.

Увы. Окно было распахнуто, но в комнате стоял такой запах, будто стены только что вымыли пивом. Плюшевый мишка сидел на полу в окружении пяти пустых бутылок из-под «Будвайзера». Феба полулежала в кресле, сжимая в руках шестую. Как всегда в последнее время, она была аккуратно одета: чистая белая блуза, юбка, завязанная на боку, как у повелтонских цыганок. На коленях — раскрытая коробка спичек.

Снова предательство, как в тот день, когда Бикс выставил ее из ее собственной помойки.

— Феба, как ты могла, как ты могла!

Феба утешила себя глотком пива.

— Умерла, — глухо прохрипела она, глядя на Джули тусклыми заплывшими глазами.

— Как ты могла?

— Она погибла, ведь так? — Феба зажгла спичку, одновременно смеясь и всхлипывая. — Думаешь, в Плайвуде нет эмигрантов из Джерси, думаешь, они не знают, что случилось с бедной лесбиянкой, хозяйкой магазинчика розыгрышей?