Страница 13 из 116
Сворот с буранки, пробитой вдоль главного лога. Дальше по целине. Зима чем ещё хороша — видимостью. Летом опознать место сворота трудно, а сейчас — вон, в полукилометре, та скала парусом, к которой нам нужно выйти, потом придётся метров двести прокорячиться по крупноглыбовому навалу, осложнённому воронками, подняться на двадцатиметровую стеночку, и — вот она, пещера. Лепота…
Метров сто проходим, и вдруг — лыжня. Свежая! Сегодняшняя! Нашу вчерашнюю, по которой ходили в Ломоносовскую, ночным снегопадом изрядно замело, пока шли, даже не видели сворота на неё, а здесь каждая царапинка на каждой лыже пропечатана. Сколько потом ни пытались вспомнить — никто ведь не заметил, откуда лыжня взялась. Шли себе по целине, потом вдруг осознали, что по лыжне идём, назад обернулись — давно уже идём, откуда лыжня подошла, не видно. Один человек в одну сторону. И никаких в том сомнений: рельеф изрядно пересечённый, воронки, каждый пяток метров повороты переступом, на которых всё читается. Без палок и без заменяющего их таёжникам шеста. Собачка вот сбоку бежала, метрах в двух-трёх. Что странно — строго с одной стороны и как бы целеустремлённо. Физики, выведшие уравнение кривой, которую так и назвали «кривая, по которой собака бежит за хозяином», могут отдыхать. Прямо бежала, ни разу не перечеркнув хозяйский след. Впрочем — фиг их знает, этих охотничьих собак, как они зимой себя ведут да на глубоком снегу. Может, силы экономят… Лыжи тоже не вполне обычные. Ширина сантиметров двенадцать, длина сто пятьдесят, носы закруглённые. Я подобные знаю только вологодского производства, «Рыбак» называются, на Пинеге они большая редкость, да и в Москве видел лишь одну пару таких, мы её даже напрокат взяли, вон на Маше сейчас, только покороче будут. Идёт себе лыжня, да прямо туда и идёт, куда нам нужно. Метров сто идём по ней, двести… А потом — спускается себе лыжня в вороночку, диаметром метров эдак пятьдесят и глубиной десять, там ещё летом болотистая лужа стояла, доходит до центра. И — пропадает. То есть напрочь. Была и нету. Вот последний отпечаток последней лыжи, каждая царапинка пропечатана, а вот тот хрен, который дальше. Как будто вертолётом подняли, да и то вряд ли — лиственницы над головой корявые такие, разлапистые, снежок вон на лапах нетронутый лежит… Собачка же — не отреагировала никак. Ни одного сбоя в стёжке следов. Исчез хозяин, а собачка побежала себе дальше. Спокойно так, неторопливо, мелкой рысью, если я правильно сей аллюр называю.
Ладно. В конце концов, как определил ситуацию хирург из незабвенного анекдота, шлёпнулся разок поп с колокольни, так ну и что. Случайность, бывает. Посмотрели мы, поудивлялись. Посидели на пригорке под ёлкой, чайку сварили — шесть километров всё же намотали, пора бы и отдохнуть. С того борта воронки посмотрели, с другого… Чаю выпили, опять посмотрели… Так ни хрена и не поняли. Допили чай да и пошли себе дальше по сугробам. Пещера ждёт. К тому же идётся просто здорово. Три дня, считай, обсуждали, как по навалу будем пробираться, как на скалу со снежными надувами лезть, где лыжи будем оставлять да сколько времени займёт дальнейший путь по уши в сугробах… Так ни фига подобного! До того сугроб нынче оказался хорош, к скале прочно приклеен, настом как следует схвачен, свежим нескользким снегом припорошён… Прямо до входа в лыжах прошли! По всей пересечёнке, а заодно и по скальному отвесу! Не все, конечно, — у Маши опять перед скалой крепления посыпались, опять, бедная, ползком добиралась. Но — удивительно. Остроугольные глыбы величиной с двухэтажный дом, а между ними — с вершины на вершину снежные мосты перекинуты. Стенка — а на ней косой надув примерзший метра полтора шириной. Степень невозможности и нереальности дороги — примерно такая же, как по радуге прогуляться. И ощущения сходные. Нельзя ведь по таким мостам ходить, провалишься — костей не соберёшь. Нельзя по таким надувам лазить! Нет страха! Кайф есть. Азарт есть. Уверенность есть в том, что это — правильно. Зов пещеры, усиленный мягкими пинками ветра в зад.
А исчезнувшая лыжня — ну и что? С материализацией духов сталкиваться и раньше доводилось неоднократно, правда дух до сих пор материализовывался всё время один и тот же: дух меткого народного слова. Например, в девяносто первом в одном из спортивных магазинов Вены, где я впервые в жизни увидел пластмассовую конструкцию для спуска с ледяных горок, которую как только теперь ни называют: ледянкой, яблочком… Каким было шоком обнаружить, что крылатое выражение «жопа с ручкой» может иметь и вполне материальное воплощение! Или, как уже сильно позже зашёл ко мне в гости Костя под мухой, сел за стол, гордо посмотрел вокруг и заявил: «Ура, товарищи. Я его нашёл!» – «Кого?» — «Квадратного трёхчлена!» — «Это как?» И Костя гордо вытащил из-за пазухи ржавую-ржавую хреновину. Такую всю из себя квадратную железяку с приваренными к ней тремя трубками. Раньше к стенкам домов такие привинчивали, флаги на Первомай втыкать. Интересно, какую крылатую поговорку может символизировать исчезнувшая лыжня?
Вот и пещера. Лёд… Ну-ну… Льда-то нет! Ни одной сосульки, ни одного кристалла. Даже ледник под входной осыпью, которому четыре сотни лет и в котором я собственноручно в августе рубил ступени на той наклонной полке, и тот за зиму растаял. Не полностью, конечно, но процентов на восемьдесят. Так что лестницу, которую взяли с собой, повесили больше из принципа и для тренировки: спуститься и подняться можно и пешком. Привираю, конечно, — немножко льда есть: останки ледника и замерзший ручеёк метров двадцать длиной. Прощай вся намеченная исследовательская программа и половина фотографической! А всё равно удивительно. В Ломоносовской, Хрустальной, других пещерах, сидящих на этих же подземных речках, льда хватает. В Ломоносовской на верхнем входе наблюдались совершенно поразительные листовые кристаллы льда размером с обеденную тарелку, так я, идиот, даже не стал их фотографировать. Рассудил, что в самом верхнем входе системы, в котором мы сейчас и сидим, они должны быть ещё эффектнее, а на плёнку коммунизма нынче не наблюдается. Пара роликов всего осталась… То есть — совсем ерунда какая-то. Зимой ветер в пещерах дует от нижнего входа к верхнему, к верхнему входу влажным подходит и, вступая в зону, где вниз стекает холодный воздух с поверхности, отдаёт все свои запасы воды. Намораживая колоссальные количества льда. А здесь как будто пещеру заливали кипятком, растопили всё, что можно. Всё, что за сотни лет намораживалось, — не просто растаяло, но растаяло ЗИМОЙ! Офигеть.
Ничего, впереди вторая половина программы. На реках и водопадах. Дальняя часть пещеры, говорят, и безо всякого льда весьма красива и эффектна. Сейчас нужно проползти метров тридцать узостями, потом спуститься полкилометра по Белой речке, подняться километр по Берёзовому ручью, и — на месте. Не так уж быстро — сложностей хватает. Например, полузакрытый сифон на середине Белой речки, у которого есть, правда, два «сухих» обхода: справа сорокаметровый в рост и слева двухсотметровый ползком по жидкой глине. Или — большие озёра без берегов на Берёзовом ручье, для которых мы тащим лодки.
Вот и сифон. Разумеется, правый обход не находится, как ни ищем (на обратном пути он находится без проблем и в самом очевидном месте, но это так и должно быть), так что ползём левым. Широко, луч фонаря до стен почти не пробивает, и низко, мало где на четвереньки-то встать можно. Совершенно непонятно, в какую сторону ползти по этой бесконечной щели. Приходится изрядно шарахаться вокруг, разведывая путь. Мерзость. Холодно, грязно, жидко. Приблизительно на середине всего безобразия, судя по карте, клизмотрон сей выходит краешком на ещё один ручей, длиной метров сто — сто пятьдесят, с тупиками с двух сторон. Это место пропускать не надо, лишние сотни метров такой гадости отнимут много сил, которых и так понадобится изрядно. Чем ближе к предполагаемому повороту, тем чаще устраиваем разведки. Одним человеком. Остальные, уже уставшие, тем временем «отдыхают», лежа вповалку на сепульках.