Страница 5 из 88
– Пожалуйста, – неохотно согласился Румянцев и надвинул на глаза пилотку. Грей бросил своим коллегам несколько торопливых слов. Женщина сказала «йес», захватив блокнот, быстро пошла к выходу вслед за старшим политруком. Фред пожал плечами. На его невозмутимом кирпичного цвета лице промелькнула усмешка. Он тяжело задышал, для чего-то взглянул в окно и с явной неохотой последовал за своими коллегами. Алеша Стрельцов, внимательно наблюдавший за ним, подтолкнул Воронова локтем:
– Сдрейфил, что ли, этот старикан в джемпере? Под бомбежку, наверное, боится попасть.
– Так в нем целых сто кило, – разъяснил Воронов. – Разве их легко от скамейки оторвать?
– Давай и мы посмотрим, что привез из разведки майор Хатнянский, – сказал капитан Воркун, поднимаясь с табуретки. За ним повалили все летчики, кроме молоденького лейтенанта Ипатьева, оставшегося у телефонов. Стрельцов выжидающе посмотрел на Воронова. Это означало: «Идем?» Воронов ответил кивком головы.
На западе в редком березняке догорал огненный край солнца, обдавая стволы малиновым светом. Стрельцов глянул в сторону города. Контуры церквей и высоких зданий уже расплывались, обволакиваясь синими сумерками. Под легкими перистыми облаками, такими же малиновыми, как и стволы березок, появился истребитель. Силуэт его обозначился четко. Тупоносый, короткокрылый И-16 с пятиконечной звездой на фюзеляже приближался к аэродрому.
Цепочкой шли к старту Румянцев, американские журналисты, такие необычные здесь в своей гражданской одежде, и летчики в легких комбинезонах. Стрельцов услышал, как Воркун, широко шагавший впереди, сказал:
– Хорошо, что возвращается. Из самого пекла поди пришел.
– Там одной зенитки туча, – прибавил мрачноватый старший лейтенант, тот, что первым повстречал на аэродроме Воронова и Стрельцова.
Самолет снижался. Он заходил на посадку, не делая обычного круга, с прямой. Когда тупоносая машина была уже на высоте трехсот или двухсот метров, из-под брюха у нее вышли два черных колеса. Треск мотора прервался. Румянцев и капитан Петельников испуганно переглянулись. Но мотор заработал снова с короткими перебоями. Из патрубков с искрами выпорхнули черные дымки. И вдруг самолет, зачерпнув крылом синеватый воздух, начал валиться набок, быстро теряя высоту. Боркун до боли сдавил локоть шагавшему рядом с ним старшему лейтенанту. Почти у земли самолет вновь выровнялся и продолжал полет по прямой. Только перед самым приземлением, когда два передних колеса и спрятанный под хвостом маленький «дутик» готовы были коснуться земли, машина задергалась снова. Она, как живая, качнулась сначала влево, потом вправо и, толкнувшись колесами о грунт, подскочила метра на полтора вверх. Еще секунда – и, подчиняясь руке летчика, истребитель вторично коснулся колесами земли. Левая консоль крыла с сухим треском ударила по твердому грунту посадочной полосы. Обшивка вздыбилась на крыле, оголив его ребро. Самолет пробежал по аэродрому небольшое расстояние и бессильно остановился. Двухлопастный винт несколько раз полоснул воздух и застыл без движения. Румянцев и капитан Боркун, обогнавшие в несколько прыжков всех остальных, первыми подбежали к остановившемуся далеко за посадочным «Т» истребителю.
– Хатнянский никогда не сажал так машину! – выпалил шедший позади Боркуна летчик, но осекся под свирепым взглядом капитана. Румянцев и Боркун были уже у крыла с оборванной обшивкой. В центре зияла огромная дыра с зазубренными краями. Беспомощно висели раздробленные куски элерона. Высокий киль истребителя был пробит в нескольких местах. Боркун толкнул ногой руль глубины. На землю упали тяжелые черные осколки. Капитан нагнулся, подобрал один, подбросил на ладони:
– Горячий еще!
И со страхом перевел взгляд на пилотскую кабину. Почти одновременно посмотрел туда и Румянцев.
Навалившись грудью на черную с утолщением на конце ручку управления, сидел в тесной кабине летчик. Голова его вяло завалилась вправо и лежала на борту кабины. Левая часть лица была густо залита кровью. Летчик был привязан к сиденью ремнем. Из-под брезентовых парашютных лямок, перехватывающих его на животе, тоже растекалась кровь. Секундное оцепенение прошло, и Румянцев уже расстегивал непослушными пальцами шлемофон на подбородке летчика.
– Саша… Хатнянский… – позвал он.
– А-а-а! – чуть слышно простонал летчик.
Встав на пробитое зенитными снарядами крыло, Румянцев осторожно обеими руками стянул с головы Хатнянского шлемофон. Увядающее солнце скользнуло по стеклам пилотских очков. Рассыпались в беспорядке густые длинные волосы, и одна прядка прилипла к залитому кровью лбу. Лицо его не было исковеркано болью. Оно было спокойным, немножко усталым, и только. Румянцев расстегнул «молнию» комбинезона в надежде, что от этого летчику станет легче.
– Саша! – еще раз позвал старший политрук.
– Товарищ майор! – пробасил с другой стороны кабины Боркун.
Хатнянский вдруг пошевелился и неуверенными, слепыми движениями обеих рук нащупал борт кабины. Ухватившись за него, он старался приподнять свое отяжелевшее тело. Правое веко летчика дрогнуло, и большой светлый глаз совершенно осознанно посмотрел на все окружающее. Вероятно, увидел он в это мгновение и багровую полосу заката, и сбившихся возле самолета людей, и близкое лицо Румянцева. Летчик медленно, с усилием поднял окровавленную голову.
– Комиссар… – хрипло прошептал он, – между Арбузово и Ботово немецкий штаб. Шоссе забито танками… двести… не меньше. – Он запнулся, тяжело и хрипло дыша… – В Ново-Дугино до сотни «юнкерсов» и «хейнкелей»... На всех дорогах мотопехота… Снижался до бреющего. Кажется, сбил «мессера». Их было восемь. – В горле у Хатнянского снова захрипело, сквозь стиснутые зубы хлынула кровь. Голова его опять откинулась на борт кабины. Только веки не опустились, и глаза голубели, как две холодные, стынущие на ветру льдинки.
– Саша! Хатнянский! Саша! – задохнувшись, выкрикнул комиссар.
Подошли сестры и развернули брезентовые носилки. Поджарый высокий капитан с новыми медицинскими эмблемами на гимнастерке взял холодную руку летчика, нетерпеливо мотнул головой медсестрам и отошел от кабины.
Глядя куда-то в сторону, несмело, но так, что все слышали, произнес:
– Совсем, товарищ комиссар.
По лицу старшего политрука бежали крупные слезы. Не смахивая их, Румянцев обернулся к окружавшим самолет людям. Он кого-то искал среди них и, найдя, громко сказал:
– Капитан Петельников, немедленно доложите генералу разведданные майора Хатнянского.
– Есть! – отозвался Петельников. В тишине с легким акцентом прозвучал голос американского журналиста Грея:
– Это потрясающе! Он докладывал мертвым!
– Что вы сказали? – оборачиваясь к нему, переспросил Румянцев. – Мертвым? Да. Верно. Он привел машину на аэродром мертвым, мертвым ее сажал, мертвым докладывал.
Впервые за свои двадцать лет Алексей Стрельцов увидел так близко человеческую смерть. И оттого, что эта смерть была такой необычной, пронизанной до самого последнего мгновения борьбой за жизнь, оттого, что незнакомый ему майор Хатнянский умер, едва успел доложить о боевом вылете на разведку, – она показалась ему особенно страшной и значительной. Стрельцов впервые ощутил со всей непримиримой остротой рубеж, пролегший между его вчерашней спокойной жизнью инструктора авиационного училища и жизнью летчиков девяносто пятого истребительного полка, тех, кто сейчас молча и угрюмо шагал к землянке командного пункта от места гибели майора Хатнянского.
Стрельцов все еще видел перед собой белокурую, залитую кровью голову майора, его пересохшие, с трудом шевелящиеся губы, слышал его срывающийся шепот. С тревогой и робостью в душе он спрашивал себя: «А ты так сможешь? Сможешь, а?» И чувствовал, что не в силах ответить на этот вопрос. Воронов, шагавший рядом, спросил:
– Ты о нем думаешь, Леша, о майоре?
– О нем.
– Да-а, смерть… – неопределенно протянул Воронов.
По тому угрюмому молчанию, с каким летчики приближались к КП, Стрельцов подумал, что комиссару Румянцеву, который, видимо, с особенной болью воспринял гибель Хатнянского, будет в этот вечер не до них. Но, дойдя до командного пункта, старший политрук словно обрел дар речи. Он разговаривал с американцами, улыбался, обмениваясь рукопожатиями при прощании, махал рукой им вслед, когда видавшая виды «эмка», скрипя и тарахтя, повезла гостей с аэродрома. Потом он спокойно и деловито отдавал распоряжения о похоронах и, наконец, когда Алеша окончательно решил, что до них с Вороновым дело в этот вечер не дойдет, сказал начальнику штаба: