Страница 16 из 88
– Лейтенант Стрельцов, сколько церквей в центральной части города?
Алеша в удивлении раскрыл рот.
– Церквей? – вырвалось у него.
– Да, да, именно этих памятников старины, в недалеком прошлом мест отправления культа.
– Почему в недалеком прошлом? – засмеялся Боркун. – В одной служба и до сих пор идет. Сам видел бородатого батю в рясе…
Султан-хан остановил его поднятой рукой:
– Не мешай, Василий Николаевич. Отвечайте, лейтенант Стрельцов.
– Ну, кажется, четыре, – пробормотал Алеша. – Я их не считал.
– Ай как плохо. – Султан-хан неодобрительно покачал черной головой. – Во-первых, докладывая старшему, не говорят «ну». Так ишаку говорят, когда заставляют его везти на базар бурдюк с кислым молоком. Во-вторых, докладывают без «кажется», и, в-третьих, церквей все-таки шесть, а не четыре.
Алеша беспокойно заерзал на скамье и ладонями сжал коленки, обтянутые синими габардиновыми бриджами. Капитан самодовольно ухмыльнулся, будто замешательство молодого летчика доставило ему большое удовольствие.
– Пойдем дальше. Что видели на шоссе?
– Много автомашин.
– Точнее, сколько?
– Штук тридцать – сорок.
– Неверно. Более шестидесяти. А сколько труб в районе вокзала?
– Около десяти.
– Опять неверно. Всего пять. А сколько эшелонов стояло на узле?
– Один эшелон под парами, другой головой на север, паровоза нет, – бойко доложил Алеша и густо покраснел, потому что его слова покрыл дружный взрыв хохота.
– Сами вы паровоз, – добродушно похлопал его по плечу Боркун. – Как же можно определить, где голова эшелона, если нет паровоза?
Румянцев платком отер набежавшие от смеха слезы.
– Хватит, товарищи, этак вы совсем смутите человека. У меня к вам, товарищ лейтенант, последний вопрос. Скажите, сколько вы видели в воздухе самолетов и что это были за машины?
– Ни одного не видел, – с пылающим лицом потупился Алеша.
– Это правда, товарищ капитан?
– Ко всеобщему огорчению, ошибка, товарищ старший политрук, – окончательно добил Алешу его командир. – В воздухе самолеты встречались нам трижды. Над городом мы держали восемьсот метров, а на встречном курсе с превышением в двести – триста метров прошла семерка «пешек». Стоило поднять голову – и можно было их увидеть, как собственное отражение в зеркале. При подходе к аэродрому ниже нас пролетела пара «яков» с курсом сто – сто двадцать градусов, и, когда мы стали на круг, в хвосте у нас шел один самолет нашего полка. Хвостовой номер пять.
Алеша слушал и удивлялся способности Султан-хана так много увидеть за какие-то двадцать минут полета!
– Теперь давайте суммируем, – уже без улыбки произнес Румянцев. – Не сердитесь, Стрельцов, за этот маленький экзамен. Ему подвергается каждый перед первым боевым вылетом.
Черные глаза Султан-хана, таившие секунду назад насмешку, стали холодными. Он вытянул руку ладонью вверх.
– Поле боя летчик-истребитель должен знать как свою собственную ладонь, – пояснил он неторопливо. – А это значит – все видеть, все запоминать. Вы в полете ничего не видели и ничего не запомнили, а хотите, чтобы я послал вас за линию фронта. Да вас первый же «мессер» собьет. Подкрадется из-за тучки, чирк – и готово. А мне потом на родину вам пиши. А у вас там, наверное, мамаша и папаша, может, и красивая невеста.
– Это к делу не относится! – вспылил Алеша, но Султан-хан не обратил на его слова никакого внимания. Обращаясь уже к одному Румянцеву, коротко и решительно заключил: – Одним словом, товарищ комиссар, пускать в бой лейтенанта Стрельцова рано. Дам еще два-три ознакомительных полета.
– Действуйте, – согласился Румянцев и встал, давая понять, что разговор закончен.
Султан-хан взял со стола шлем, оглянулся на Боркуна:
– Идем в столовую. Обед сегодня мы, кажется, заслужили.
– Похоже, – подтвердил Боркун, попыхивая зажатой в зубах трубкой.
Алеша, понурившись, поднимался по узким, пахнущим смолой ступенькам землянки. Какой же он летчик-истребитель, если его отчитали сейчас, как самого безнадежного первоклассника? Нет, никогда он не научится так быстро охватывать и запоминать все в полете, как это умеет делать его командир эскадрильи.
Наверху солнце обласкало лицо, день пахнул свежим ветерком, беззастенчиво коснувшимся его пылающих щек.
Султан-хан приблизился к нему, оскалив в улыбке белые зубы, толкнул в бок:
– О чем задумался, джигит? Держи голову выше! Сейчас обедать, потом два ознакомительных полета, и будет видно.
Ехала полуторка, поднимая душную сентябрьскую пыль, и одного кивка головы Султан-хана оказалось достаточно, чтобы надрывно застонали ее клепаные тормоза. Из окошечка высунулось широкое, в мелких веснушках лицо шофера:
– Капитан Султан-хан, садитесь рядом.
– Поехали, товарищи! – оглянулся горец на Боркуна и лейтенантов. – В обороне харч – первое дело. Еще Суворов об этом говорил.
До захода солнца Султан-хан дважды поднимался в воздух на «спарке» с Алешей Стрельцовым и приказывал ему летать по разным маршрутам в зоне аэродрома. Алеша с удивлением заметил, что после «проборки» стал совершенно по-иному относиться ко всему, что встречал в полете. Раньше его внимание почти целиком было занято доской приборов и основными ориентирами, по которым он сверял маршрут, теперь же он постоянно вглядывался в пестрые контуры земли, успевал осматривать голубое воздушное пространство и впереди, и над головой, и по сторонам. После посадок снова следовали придирчивые вопросы, но теперь Алеша отвечал на них спокойно, быстро и почти всегда точно. Несколько раз Султан-хан хлопал себя по жилистой загорелой шее и с удовольствием восклицал:
– А здесь наврал, определенно наврал!
У Алеши ёкало сердце: значит, опять не даст разрешения на боевой вылет. Он начинал ненавидеть комэска: его самодовольное горбоносое лицо казалось злым, голос заносчивым и оскорбительным. Получив ответ на последний вопрос, Султан-хан поднялся с земли, на которой сидел в своей любимой позе, поджав под себя ноги в щегольских мягких сапогах, и хлыстиком стегнул по одинокой поблекшей ромашке, неизвестно по какой прихоти судьбы не затоптанной до сих пор шинами руливших самолетов, сапогами бегавших по аэродрому людей.
– Зачем цветок обижаете, товарищ капитан? – не вытерпел Алеша.
Султан-хан криво улыбнулся, и на мгновение в его черных глазах отчетливо проступили тоска и боль.
– А не терплю я его, этот цветок, – резко ответил капитан. – Всегда врет – любишь, не любишь, а на поверку одно несчастье выходит. Впрочем, лейтенант, если он сослужил вам службу, угадал любовь вашей избранницы, я готов принести извинение, – закончил комэск со своей обычной усмешкой.
Алеша молчал, ожидая оценки полета. В душе он кипел оттого, что капитан умышленно испытывает его терпение. Но что мог сказать он, вчерашний курсант, командиру, все испытавшему в боях, носившему на гимнастерке два ордена? Слишком огромной была между ними дистанция, чтобы Алеша посмел роптать.
Султан-хан проводил глазами взлетевшую четверку «Яковлевых» и, когда сникла к земле тучка пыли, повернулся к Стрельцову:
– Вы, конечно, ждете оценки, лейтенант?
– Жду.
– И разбора ошибок?
– И разбора ошибок.
– Ничего этого не будет. Просто сейчас мы пойдем на КП и доложим комиссару, что вы подготовлены к боевому вылету.
Алеша вздрогнул от неожиданности. Хотелось броситься в объятия к этому странному капитану, которого еще минуту назад он ненавидел. Султан-хан сдержанно улыбнулся, угадывая его состояние:
– Предупреждаю, джигит, восторги разделим вместе после полета.
Вечером Алеша получил первое в своей жизни боевое задание. На рассвете в составе четверки самолетов И-16 ему предстояло вылететь на штурмовку фашистского аэродрома, недавно появившегося под Ржевом. В боевой расчет он был включен ведомым второй пары. Поведет ее старший лейтенант Красильников, опытный, побывавший во многих боях летчик, понюхавший досыта пороха. Алеша знал уже, что у старшего лейтенанта при эвакуации из Бреста под бомбами погибли в эшелоне жена и дочь, Красильников молча носил в себе свое горе. Просыпаясь среди ночи, Алеша не раз видел, как старший лейтенант зажигал папиросу и подолгу лежал с открытыми глазами, устремленными в закопченный потолок избы. С Алешей он обошелся перед вылетом неожиданно ласково.