Страница 14 из 88
– Ни то и ни другое, – спокойно ответил красноармеец. – Вы меня извините, товарищ лейтенант, просто я лучше вас знаю оперативную обстановку, поэтому и говорю. Вы посмотрите, как измучен полк. Исправные самолеты и летчиков, которые в строю, по пальцам можно пересчитать. А другие полки, думаете, не так потрепаны? И мы держим фронт из последних сил. Что, неправда?
– Вздор! – грубо бросил Стрельцов. – Как же мы будем наступать, если держим фронт из последних сил. А?!
Его спутник усмехнулся. Они уже огибали рощицу, чтобы выйти на аэродром. Серпастый месяц выплыл из-за туч. Роща шелестела под ветром, как тугой парус. Гнулись верхушки деревьев, шептались листья.
– Тут, в центре рощицы, есть дуб, – не спеша заговорил посыльный, – среди деревьев он как старший брат среди братьев. Даже в непогоду все деревья качаются, а он – нет. Внизу его вдвоем не обхватишь. Вот так и мы. Из последних сил держим фронт, чтобы выиграть время.
Стрельцов насмешливо присвистнул:
– Слыхал я уже такие речи. Нам с Колькой Вороновым в пути один инженер трепался. «Города берут – пускай. Области завоевывают – стерпим». Наш лозунг сегодня таков: «Заманим противника поглубже в свою страну и уничтожим». Так и вы что-то на манер этого инженера философствуете.
Алеша ожидал, что его спутник смутится, но тот как ни в чем не бывало поддержал его коротким смешком, словно оба они были сейчас одного и того же мнения.
– Вы меня, пожалуй, извините, – просительно сказал посыльный, – но он абсолютный дурак, этот ваш инженер. И дурак опасный. Такой деморализовать подчиненных может. А я совсем о другом, о том, что сейчас наша задача короткими словами определяется так: стоять насмерть, и точка.
– Позвольте, – прервал Алеша, – ваша фамилия Челноков? Вы стихи читали на могиле майора Хатнянского?
– А вам они понравились? – быстро спросил красноармеец.
– Понравились.
– Ну и спасибо на добром слове. А вот комиссар меня за них опять ругал. Он у нас критик грозный.
Около землянки командного пункта часовой окликнул их коротко и сердито, но, распознав в темноте Челнокова, добродушно сказал, не дожидаясь, когда ему назовут пароль.
– Это ты, поэт? Проходи.
Свет, горевший в землянке, после темноты показался слишком ярким, так что Стрельцов даже зажмурился. Рядом с комиссаром и начальником штаба Петельниковым сидели оба комэска – Боркун и Султан-хан, а напротив них – Коля Воронов. Предупреждая уставной доклад, Румянцев жестом указал Алеше на табуретку.
– Сидай, – добрыми, потеплевшими глазами посмотрел сначала на одного молодого летчика, затем на другого. – Как настроение, новички?
– Хорошее. Спасибо, – сдержанно ответил Воронов.
– Вы не обессудьте, – мягко продолжал Румянцев, – время вон, видите, какое. Не удалось уделить вам побольше внимания. Жалобы на размещение или питание есть?
– Что вы, товарищ комиссар, – с грубоватой прямотой ответил Воронов. – Спим на мягких перинах, носим летную форму. Стыдно только пятую норму в столовой получать. Официантки, чего доброго, кормить скоро откажутся.
– Это отчего же? – прищурился Румянцев.
– Так ведь все воюют, а мы…
Комиссар обменялся короткими взглядами с Боркуном и Султан-ханом. Те ответили сдержанными улыбками.
– Затем вас и пригласил, – сказал Румянцев строго, и улыбка сбежала с его лица. – С завтрашнего дня конец вашему «санаторному» режиму. Раз осмотрелись, к фронтовой полосе и аэродрому привыкли – значит, несколько ознакомительных полетов – и в дело. Время нас подстегивает, товарищи лейтенанты. Не хотел бы я с вами торопиться, да что поделаешь – обстоятельства!
Глава четвертая
В первые дни Алеша просыпался на рассвете от рева опробуемых техниками моторов. Словно петушиное пение, рев этот начинался в одном конце летного поля, подхватывался в другом, потом в него вплетались голоса всех остальных моторов, и Алеше, не привыкшему, чтобы так рано просыпался аэродром, было уже не до сна. Он ворочался с боку на бок, часто открывал глаза, смотрел в окна, откуда сквозь шторы вползали узкие полосы рассвета. Но однажды, очнувшись от крепкого сна в тот же час, он удивился необычной тишине. Алеше стало не по себе. Он прислушался, потом облегченно вздохнул. Нет! Моторы опробуемых самолетов гудели все так же. Просто он привык к этому гулу.
Ежедневно с утра до ночи, поднимая кудлатые облака пыли, взлетали и садились истребители. Слушая доклады возвращающихся из боя летчиков, их рассказы в столовой за поздним ужином, когда каждому летавшему на задание выдавалась стограммовая порция водки, Алеша Стрельцов все с большими подробностями представлял себе картину боевых действий. Он понимал, что далеко не в каждом полете происходят те молниеносные воздушные бои с каскадом сложнейших фигур и заходами противнику в хвост, к которым он готовил себя всю жизнь. Теперь он знал, что бывают случаи, когда ввязываться в бой – преступление, потому что этим можно поставить в тяжелое положение и товарищей в воздухе, и тех, кто ведет бои на земле. Если, например, летчика послали в разведку, тот, собрав сведения, должен стремиться только на аэродром, ускользая от любой попытки противника навязать воздушный бой. А если в воздухе, наполняя его переливчатым гулом, летит косяк наших бомбардировщиков, красавцев ли «Петляковых-2», прозванных на фронте «пешками», или старушек СБ, ты, истребитель, должен их охранять, как пастух стадо овец от волков. Именно так говорил об этом капитан Султан-хан, Алеша собственными ушами слышал!
Однажды, вернувшись из полета, капитан ответил на вопрос оперативного дежурного Ипатьева, сбил ли он кого-нибудь из гитлеровцев:
– Не до драки было, Ипатьев. Я сегодня «пешек» охранял. Совсем как дагестанский пастух отару от волков.
Но были у истребителей и другие виды боевых действий, когда главной задачей становилось искать и бить противника – над облаками или под облаками, над городом или над переправой, где бы он ни был. Находить и точными очередями уничтожать. Именно тогда-то и отличались нынешние Алешины однополчане: и Боркун, и Султан-хан, и старший лейтенант Красильников, тот неразговорчивый летчик, что первым встретил их на аэродроме и показался обоим таким недружелюбным.
Султан-хан учил Алешу распознавать силуэты фашистских истребителей и бомбардировщиков, на какой бы высоте они ни появлялись. И не просто различать по очертаниям и по звуку моторов, а знать и устройство этих моторов, и расположение бронированных частей, и секторы обстрела.
– Заходишь справа со стороны солнца на «Юнкерс-88». Ракурс две четверти. Стрелок-радист фашистского самолета достанет тебя пулеметным огнем или нет?
– Достанет, товарищ капитан, – неуверенно отвечал Алеша.
– Чушь! – вскрикивал Султан-хан. – Когда заходишь снизу, не только радист, но и штурман не берет. Одна, вторая очередь – и ты делаешь ему маленький пожарчик. Веселый такой пожарчик, от которого он уже не кричит «хайль Гитлер!». Понятно?
– Понятно, – отвечал Стрельцов, и ему начинало казаться, что черные глаза Султан-хана загораются плохо скрываемой неприязнью.
– А где «мертвый конус» у «Юнкерса-88»?
Алеша на чертеже показывает пространство, в котором огонь с бомбардировщика не в состоянии поразить истребитель. Капитан скупо произносит:
– Угадал.
И занятия продолжались. С тоской и досадой Алеша думал: «Ну когда же им придет конец, когда же разрешат в кабину, закрепят самолет?» Он считал, что у Коли Воронова дела идут куда лучше. Однажды за обедом, когда в прохладной горнице крестьянского дома, где размещалась летная столовая, они остались вдвоем – все улетели на задание, – он спросил у товарища:
– Ты небось завтра или послезавтра в бой полетишь? А меня мой капитан все иностранными силуэтами мучит, будто я на завод к Мессершмитту ведущим конструктором должен пойти.
Он ожидал, что Коля отшутится, но тот мрачно тряхнул рыжими вихрами:
– У меня и того хуже. Думал, покладистый мужик этот Боркун, а заикнулся раз – возьмите на задание, он глазами как зыркнет: «Мне летающих гробов не надо» Это я-то летающий гроб! Училище по первому разряду окончил!