Memento mori

Да и просто начистоту объясниться друг с другом – нет, это было бы ужасно. Это нужно было сделать давным-давно. И все-таки, не нужно было этого делать. Вообще, многовато нынче откровенности в супружеской жизни: вот они, изволите видеть, современные нравы – рушится семейное согласие, может дойти до развода...

Не мешало ей, кстати, подумать и о своем достоинстве. Ей мучительно припоминались унижения от Годфри. За всякую похвалу, за малейшее признание она расплачивалась горько, мелко, мерзко.

Ничего, пожертвуем достоинством, подумала она, лишь бы его как-нибудь вызволить. Вот она, жизненная сила. Что мне остается – только оставаться с ним. И она позавидовала жизненной силе миссис Петтигру.

Миссис Петтигру встала и подошла к ее изголовью.

– Вы здесь Годфри просто мешаете жить, уезжали бы в пансионат. Смешно, понимаете, смешно, что вы ему будто бы нужны.

– Нет, не поеду, – сказала Чармиан. – И не мешало бы мне вздремнуть. Сколько времени?

– Я пришла, – сказала миссис Петтигру, – сообщить вам насчет миссис Энтони. Она больше готовить не может, а то все мы заболеем животом. Придется уж мне стряпать. Кстати говоря, вот она оставляет холодный ужин, а зачем? Я, например, не могу так ужинать. Да, придется мне стряпать.

– Как это мило с вашей стороны, – пробормотала Чармиан, соображая, что, собственно, миссис Петтигру имеет в виду: если она говорила что, то недаром.

– А то ведь, знаете, – сказала миссис Петтигру, – недолго и отравиться!

– Какой ужас! – сказала Чармиан.

– Да, отравиться, – сказала миссис Петтигру. – Так ведь легко отравиться. Подумайте, пожалуйста.

И ушла из комнаты.

Чармиан испугалась, и все же по старой памяти распознала в словах миссис Петтигру приметы дешевой мелодрамы. Страх, однако, возобладал, и, в страхе лежа на постели, она понимала, что миссис Петтигру ее спокойно отравит, если будет стряпать пищу. Отравить, правда, дело сложное, но миссис Петтигру наверняка знает, как это сделать бесследно. Чармиан думала, думала и все больше пугалась. Другая бы женщина, думала она, сказала бы мужу напрямик: «Наша экономка угрожает меня отравить», вмешала бы сюда друзей, сына, доктора. Но Годфри струсил донельзя, Эрик был враг, а доктор стал бы ее успокаивать: ее, дескать, донимают дурацкие старческие подозрения.

Значит, дело решенное, подумала Чармиан. Вот и кончился долгий мой долг перед Годфри. Поеду в пансионат.

Ей стало легче и проще. В пансионате она опять станет человеком, как было вчера у Генри Мортимера, а не запуганным инвалидом. Ей нужно уважение, нужно внимание. Может, и посетители будут. Да, ведь она сможет пригласить тех, кого Годфри не позволял. Пансионат недалеко от Стедроста. Может, даже и Гай Лит к ней тоже приедет. Гай Лит очень забавный.

Она услышала, как хлопнула наружная дверь, потом дверца машины. Сразу же застучали каблуки миссис Петтигру, сверху вниз, до самого выхода. Чармиан слышала, как она отворила дверь и крикнула: «Годфри, я с вами. Подождите!» Но машина уже тронулась, Годфри уехал. Миссис Петтигру снова хлопнула дверью и вернулась в свою комнату. Еще через несколько минут она протопала по ступенькам и ушла из дому.

Миссис Петтигру оповестила Годфри, что она поедет с ним к поверенному. И когда Годфри снова улизнул, она почти не сомневалась, что с поверенным он ее тоже надует. Она вмиг надела шляпку, накинула пальто и выскочила на улицу – искать такси.

Прежде всего она поехала к развалинам возле Кингс-роуд. Машина Годфри там и оказалась, но самого Годфри нигде поблизости было не видать. Она велела таксисту объехать квартал, надеясь перехватить Годфри, куда бы он там ни шел.

Между тем Годфри шел к Олив – минут семь ходьбы самым его быстрым шагом. Он свернул на Тайт-стрит, сутулясь больше обычного, потому что вдруг зарядил дождь. Хорошо бы у Олив был наготове горячий чай. И хорошо бы у Олив никого сегодня не было, а то ему придется валять дурака, спрашивать адрес ее дедушки. И Олив хорошо бы слушала как следует: она такая хорошая, внимательная слушательница. У нее, может статься, есть уже вести от Эрика. Интересно, какие у нее от Эрика вести. Олив обещала написать и объяснить Эрику, под большим секретом, какие у человека возникают трудности с миссис Петтигру. Она обещала, что Эрик поймет. Эрик, разумеется, очень даже будет рад заново примириться с родителями. Эрик их сильно разочаровал, но вот ему и случай показать себя. Эрик все уладит, и наверняка у Олив есть вести от Эрика.

Он распахнул дверцы подвального приямка. Ужас сколько там было мусора, в этом приямке. Урна набита до отказа: старые туфли, сумочки и ремешки торчали из-под крышки. По ступенькам были рассеяны газеты, жестянки, ржавая кухонная утварь, пустые бутылки всех размеров и надтреснутый светильник. Весенняя уборка, подумал Годфри, Олив выкидывает всю рухлядь. Бестолково и неопрятно. Все жалуется, что денег не хватает: ну, ничего удивительного.

На звонок его никто не ответил. Он подошел к зарешеченному окну гостиной и тут заметил, что окно не занавешено. Он заглянул внутрь и увидел, что комната пустая. Может, дом не тот? Он поднялся по ступенькам, внимательно проверил номер дома. Потом снова спустился и еще раз заглянул в пустую гостиную. Да, Олив определенно уехала. И как только он это понял, так ему тут же захотелось оказаться отсюда подальше. Тут что-то было таинственное, а Годфри совершенно терпеть не мог ничего таинственного. Олив, чего доброго, вляпалась в какой-нибудь скандал. Когда он был у нее на прошлой неделе, она словом не обмолвилась, что переезжает. Торопливо уходя с Тайт-стрит, он все больше и больше опасался какого-нибудь гадкого, внезапного скандала, и хотелось ему только одного – начисто убрать Олив из памяти.

Он пересек Кингс-роуд, купил вечернюю газету и боковой улочкой возвратился к своей машине. Прежде чем он подошел к ней, рядом с ним остановилось такси, а из него вылезла миссис Петтигру.

– Ах, вот вы где, – сказала она.

Он растерянно стоял, а газета свисала из его руки; миссис Петтигру платила за такси, а он был ошарашен собственной виноватостью. Именно и прежде всего виноватымон себя чувствовал перед миссис Петтигру. Никогда в жизни ни одна его мысль, слово или поступок не мучали его такой виной, какую он испытывал теперь, ожидая, пока миссис Петтигру расплатилась и спросила:

– Вы где были?

– Газету покупал, – сказал Годфри.

– Обязательно было надо здесь припарковаться, а потом сходить купить газету?

– Прогуляться хотел, – сказал Годфри. – Поразмяться.

– У вас свидание назначено, опоздаете. Поторопиться надо. Я просила вас меня подождать. Почему уехали без меня?

– Забыл, – сказал Годфри, усаживаясь в машину. – Забыл, что вы хотели ехать со мной. Торопился к поверенному.

Она обошла машину и села рядом с ним.

– Могли бы и дверцу растворить, – сказала она.

Он сначала даже не понял, о чем она говорит, ибо с давних пор под предлогом возраста перестал соблюдать старинные обыкновения вежливости и теперь был грубовато-небрежен, словно бы вполне в своем праве. А за ее словами, лихорадочно управляя машиной, он почувствовал опасную угрозу своему образу жизни.

Она взяла газету и взглянула на первую страницу.

– Скажите, пожалуйста, Рональд, – сказала она. – Вот он, Рональд Джопабоком посреди газеты. Фотография: ну да, он женился. Нет, вы глаза уберите, смотрите, как едете, а то ведь недолго и... Осторожнее, красный свет.

Годфри затормозил на красный свет, и их резко дернуло вперед.

– Ох, да будьте же в самом деле осторожнее, – сказала она, – вообще, подумайте о других.

С газетного листа на коленях миссис Петтигру ему лучезарно улыбнулось дряблое лицо Рональда, стоявшего рука об руку с жеманной Олив. Заголовок над ними гласил: «Вдовец 79 лет женится на 24-летней».

– Олив Мэннеринг? – вырвалось у Годфри.

– Ах, вы ее знаете?

– Внучка моего друга-поэта, – сказал Годфри.