Memento mori

– Ее сын Эрик сказал мне, будто романы ее, есть слух, собрались переиздавать. К ним, дескать, заново пробудился интерес. Эрик говорит, даже статья про это была. Но его-то послушать, так в романах только и есть, что один другому говорит «тушé», и все там вздор, а интерес возобновился, потому что мать его такая старая, однако жива, и была когда-то очень знаменитая.

– Она и сейчас знаменитая. И всегда была. С тобой несчастье, Олив, что ты ни в чем ничего не смыслишь. Все знают, кто такая Чармиан Пайпер.

– Вовсе даже не знают. Никто про нее слыхом не слыхал, кроме совсем уж стариков, только что вот теперь интерес возрождается. Я же тебе говорю, была статья...

– Что ты понимаешь в литературе.

– Тушé, – огрызнулась она: ведь Перси всегда делал вид, что и его-то стихи никто не забыл. Потом она дала ему три фунта, чтобы расплатиться за свою жестокость, хотя он никакой жестокости не заметил: ему возрождение интереса было непонятно, потому что он не признавал предшествовавшего ему угасания.

И все же он взял у Олив три фунта, не имея ни малейшего понятия о ее дополнительных ресурсах: ей осталось кое-что от матери и, кроме того, она подрабатывала на Би-Би-Си.

Деньги он никуда не дел, проехавши автобусом и потом метро на Лестер-сквер, где почтовое отделение работало всю ночь, и начертал, на многих и многих бланках, большими нетвердыми буквами телеграфное послание – Гаю Литу, Старые Конюшни, Стедрост, Суррей: «Вы чудовищно неправы насчет Эрнеста Доусона несравненно пронзительного поэта который начисто избег сентиментальности и самосожаления тчк Эрнест Доусон был духовным и поэтическим отпрыском Суинберна Теннисона и особенно Верлена чей стих его поистине преследовал а стихи Доусона надо читать вслух не то что некоторые более поздние тчк Я вызвал музыкантов велел принесть вина строка Однако ж праздник кончен и фонари погасли строка И пала тень твоя Синара и в ночь и в нас строка О надо мной во мне тоскливо страсть играет и так далее тчк Прочтите вслух какого черта ваша вшивая аллитерация плевать на нее вы чудовищно неправы – Перси Мэннеринг».

Он сунул в окошечко ворох исписанных бланков. Телеграфист, прищурившись, поглядел на Перси, а тот показал ему три фунтовые кредитки.

– Вы уверены, – сказал тогда телеграфист, – что вам надо все это отправить?

– Надо, – прорычал Перси Мэннеринг. Он отдал телеграфисту две кредитки, взял сдачу и ушел, растворившись в ночном уличном мареве.

Глава восьмая

Дама Летти прекрасно обходилась без постоянной горничной, однако теперь из-за телефонных неприятностей ей нужно было, чтобы кто-то снимал трубку вместо нее. Почему-то, однако, этот тип не желал передавать свое ужасное сообщение через девушку. Зато все те две недели, что она пока что прослужила, прямо отбоя не было от ошибочных звонков. Когда однажды это приключилось три раза, дама Летти начала приставать к горничной с расспросами.

– Кто это был, Гвен, мужчина?

– Не туда попали.

– Но это мужчина звонил?

– Да, только он не туда попал.

– А что именно он сказал? Ответьте мне, пожалуйста, на мой вопрос.

– Он сказал: «Извините, я не туда попал», – крикнула Гвен, – вот что он сказал.

– А какой у него был голос?

– Ой, мадам. Ну, мужчина как мужчина. Номера, наверно, пересеклись, знаю я эти телефонные дела.

– Да, но голос – старый или молодой? Тот же самый, что и в прошлый раз, когда ошиблись номером?

– По мне, так все они те же самые, когда не туда попадают. Вы лучше сами тогда подходите к телефону, вот и...

– Я лишь потому спрашиваю, – сказала дама Летти, – что с тех пор, как вы у меня служите, нам все время звонят по ошибке. И все время это мужчина.

– На что вы намекаете? Нет, вот на что вы намекаете, мадам?

Ни на что доступное пониманию девушки дама Летти не намекала. Вечером Гвен собралась отлучиться, и Летти была рада, что Годфри обедает у нее.

Часов в восемь, когда они сидели за обедом, телефон зазвонил.

– Годфри, подойди ты, пожалуйста.

Он вышел в холл. Она слышала, как он снял трубку и назвал ее номер. «Да, совершенно верно», – сказал он. «Кто, кто это говорит?» – затем услышала Летти. И он положил трубку.

– Годфри, – спросила она, – это он?

– А кто же еще? – сорвался в крик Годфри. – «Скажите даме Летти, пусть помнит, что ее ждет смерть». И дал отбой. Черт знает, прямо удивительно. – Он сел за стол и снова принялся хлебать суп.

– Кричать незачем, Годфри. Держись поспокойнее. – При этом все ее грузное тело сотрясалось.

– Да нет, ну странно чертовски. Говорю тебе: у тебя есть враг. По выговору какой-то уличный парень, еще и шепелявый.

– Что ты, Годфри, он явно образованный человек. Но говорит нарочито мрачно.

– Я тебе говорю: парень с улицы. Я же его не в первый раз слышу.

– У тебя, должно быть, плоховато со слухом, Годфри. Это пожилой культурный человек, которому следовало бы понимать...

– Какой-нибудь разносчик, не более того.

– Чепуха. Поди позвони в полицию. Они просили всегда информировать...

– А толку-то? – сказал он. И, увидев, что она собралась возразить, прибавил:

– После обеда. Позвоню после обеда.

– Это он так в первый раз за две недели, что у меня Гвен. Когда Гвен подходит к телефону, он говорит: «Извините, не туда попал». Раза два или три на дню.

– Так, может быть, и в самом деле кто-то не туда попадает? Наверное, пересечение номеров. Ты на станцию звонила?

– Звонила, – сказала она. – Мне там сказали, что линия в полном порядке.

– Да наверняка номера пересеклись.

– Ох, – сказала она, – ты совсем как Гвен: пересеклись, пересеклись. Я-то, пожалуй, догадалась, кто он такой. Я думаю, это главный инспектор Мортимер.

– Не его голос.

– Значит, подручный, – сказала она.

– Чушь. В его-то положении.

– Вот почему полиция и ротозейничает. Они знают, но ни за что не откроют. Он же их бывший начальник.

– А я тебе говорю, у тебя есть враг.

– А я тебе говорю, что это Мортимер.

– Тогда почему же, – поинтересовался Годфри, – ты с ним по-прежнему советуешься?

– Чтобы он не догадался, что я его подозреваю. Тут он и попадется в ловушку. А пока что, как я тебе говорила, он из моего завещания вылетел. И вот уж этого он точно не знает.

– Ох, да ты все время переписываешь завещание. То-то и врагов у тебя чертова пропасть. – Годфри почувствовал себя виноватым, что вчера проболтался Олив насчет изменения в завещании Летти. – Вот и неудивительно, – сказал он, – что ты знаешь, кто тебе звонит.

– Что-то давно от Эрика не было вестей, – заметила дама Летти, и он почувствовал себя еще виноватей, припомнив, что наговорил Олив.

– Недель примерно шесть он пробыл в Лондоне. И вчера вечером воротился в Корнуолл.

– И ко мне ни разу не зашел. Годфри, ты что же мне раньше-то не сообщил?

– Я и сам не знал, что он в Лондоне, – сказал Годфри. – Вчера только узнал от общего приятеля.

– Какого еще общего приятеля? Что Эрику в Лондоне понадобилось? Что за приятель?

– В данный момент выпало из памяти, – сказал Годфри. – Я давным-давно перестал вникать в дела Эрика.

– Память нужно тренировать, – сказала она. – Ты попробуй каждый вечер перед сном перебирать в памяти все события дня. Я, надо сказать, очень сильно удивлена, что Эрик мне даже не позвонил.

– Да он и к нам не думал наведаться, – сказал Годфри, – с чего бы ему тебе-то звонить?

– Ну, все-таки, должен же понимать, где ему прямая выгода.

– Ха, ты Эрика не знаешь. Всего-то пятьдесят шесть лет – и сплошная незадача. Надо бы тебе знать, Летти, что мужчины его типа в этом возрасте терпеть не могут старух: это им напоминает, что они и сами стареют. Ха, а он, кстати, жаловался на возраст, мне говорили. Ты, Летти, пожалуй что, его еще и проводишь. Оба мы его, наверное, проводим.

В эту ночь, лежа в постели, дама Летти определенно догадалась, что не кто другой, как Эрик, тревожит ее телефонными звонками. Сам, конечно, не звонит, чтобы она не узнала его по голосу. Кого-нибудь нанял. Она села в постели и включила свет.