Страница 31 из 37
Выслушав приговор, Башир поблагодарил судью.
— Я совершил тяжкое преступление, — сказал он, — за которое заплачу лучшими годами своей жизни. Тем не менее я не сожалею о своем выборе. Откажись я от этого плана, я лишился бы своего высшего достижения. Позвольте, я объясню. Вскрывая банковские ячейки, я чувствовал себя Б-гом: мои фантазии воплощались, можно подумать, я сотворял все, что находил, и каждая ячейка рождала новые идеи, была новым подтверждением моей гениальности. Может, я и безумец, но деньги никогда не были для меня главной целью. Я хотел создать произведение искусства, преступление, которое навсегда останется в людской памяти. И я сделал это. Я совершил la crème de la crime. [76]Больше мне нечего сказать. Теперь ведите меня в узилище, я получил удовлетворение.
— Башир — счастливый человек, — говорю я. — Жаль, я не могу сказать того же. — Я пристально смотрю на Ноя. — Судя по твоему виду, тебе тоже не помешало бы его получить, — говорю я.
— Чего? — спрашивает он.
— Удовлетворение, — отвечаю я.
Рози хохочет.
— Папа в расстройстве, — говорит она. — Он об этом не рассказывает, но, по-моему, он влюбился в мою учительницу, красотку мисс Типтри. А теперь мучается ревностью: ходят слухи, будто она беременна. Вроде бы однажды в ее дверь постучался прекрасный незнакомец и остался у нее да навеки. Во всяком случае, так говорят. Надеюсь, так оно и есть: романтично-то как!
Я готов был обнять девочку: надо же, столько пережила, а надежды не теряет!
— Не куксись, — говорит она. — Мы принесли тебе подарок. Папа, покажи!
Ной достает фирменный пакет «Мясной империи Макси» и извлекает из него багрово-красный кусок вырезки.
— Это для твоего глаза, — говорит он и показывает на мой свежий фингал.
— Скажи, Ной, чего ты хочешь от жизни? — спрашиваю я и прикладываю мясо к распухшему веку.
— Того же, что и Башир, — отвечает он. — Оставить след, создать хоть что-то совершенное.
Я поворачиваюсь к Рози и понимаю, что он, по всей видимости, добился цели.
Джонатан Уилсон
В свободный день
Мы садимся на 226-й автобус — он идет от Доллис-хилл до Голдерс-Грин. Чем дальше, тем дома больше и красивее. У Голдерс-Грин пересаживаемся на одноэтажник номер 210, едем до Хампстед-Хит. [77]Деннис спрашивает:
— Знаешь, отчего Дейви Крокетт, [78]герой фронтира, так метко стрелял?
Я мотаю головой.
— Оттого что вечно шастал с фронта в тир.
Сойдя с автобуса, мы пересекаем ничейную полосу у Уайтстоунского пруда и углубляемся в дикий фронтир Хампстед-Хит. Не размениваемся ни на кегельбан, ни на кривое зеркало, картингом и тем пренебрегаем. Идем напрямик к Женщине-Крысе. На дворе август 1967-го, и на увеселительной ярмарке еще можно посмотреть на уродов.
У входа в балаган красуется ходячий атавизм, осколок предыдущего десятилетия, остролицый, злобный ферт: волосы зализаны назад, пиджак чуть не до колен, черные брюки-дудочки, заляпанные грязью узконосые сапожки. Он запрашивает с каждого по полкроны. Деннис говорит:
— А ты что, Крысе мужем приходишься?
Ферту вопрос Денниса не нравится. Он что-то вякает насчет того, что расквасит нам носы. Но с Деннисом шутки плохи, так что мы хохочем ему прямо в рожу и проходим в балаган.
В балагане жарища, от клетки идет такая вонь, что может с ног свалить. Поначалу нам не удается поглядеть на Женщину-Крысу, потому что у клетки сгрудились мужчины (среди них и несколько женщин затесалось), и все рвутся на нее поглазеть. Ага, вот и она, лежит себе, развалясь, в коричневой проволочной клетке, сварганенной, судя по всему, из старых каминных решеток.
— Это что же? Сисек и тех не видно? — говорит, ни к кому собственно не обращаясь, старый хрен рядом с нами.
— А ну закрой хлебало, — подает голос Женщина-Крыса, с подстилки при этом не поднимается.
Она с ног до шеи затянута в трико, выше пояса оно прозрачное, к соскам приклеены клочки коричневого меха. Ниже пояса — у нее искусственная крысиная шкура, к ней прицеплен длинный хвост. Зубы у нее острые и торчат вперед — не иначе как в балаган ее взяли из-за них. Меня не ее хвост завел и не полчища белых и серых крыс, которые по ней ползают все равно как по канаве, а ее длинные, коричневые, налакированные, прямо-таки ведьмовские ногти.
— Ты только вообрази, как она тебя ими будет драть? — говорю я Деннису и — толк его в бок — показываю на ее ногти.
— Мерзость какая, — говорит Деннис.
Но вот мы у самой клетки, только что не впритык лицом к проволочной сетке. Чувствую, какой-то поганец лезет в мой задний карман, да только денег там нет, так что ему не пофартит.
— Чем могу помочь, джентльмены? — спрашивает Женщина-Крыса и останавливает на нас тяжелый взгляд — дает понять: нечего тут ошиваться.
— Откуси им яйца, — орет какой-то горлодер из толпы позади нас.
Я говорю Женщине-Крысе:
— Хочешь сыру?
— Я тебе такого сыру дам — мало не покажется.
Не дожидаясь, пока я отойду, она загребает горсть крысиного помета с опилками и — шварк мне в лицо. Но попадает не в лицо, а за ухо — я пытался увернуться. В волосах, чувствую, полно катышков.
Мы опускаемся на четвереньки, ползем к стене балагана. Там лежит какой-то паренек — тщится перепилить перочинным ножичком одну из оттяжек.
— Ты что это делаешь? — спрашивает Деннис, хотя и так все ясно.
Парнишка наставляет на нас ножик.
— Полегче, — говорю я (он еще недоросток).
И мы выкатываемся из вонючего балагана прямо в грязь, всю в колеях от фургонов. За нашими головами генератор карусели воет так пронзительно, что, похоже, того и гляди взорвется.
— Увеселительная ярмарка называется. То еще увеселение, — говорит Деннис.
— А что, — говорю я, — разве ты не веселишься?
Мы пробираемся по парку к той части ярмарки, что в низинке. И у Большого колеса сталкиваемся нос к носу с красивой Крисси Макналли из нашей школы и ее новым дружком.
— Это Лемберг, — говорит она с подвывом — такой у них в Уэмбли [79]прононс.
Деннис косится на меня. Я знаю, о чем он думает. Последний Криссин дружок Ухарь был законченный байкер: мотоцикл, штормовка, фанат «Ху» [80]— весь набор. Но он умер. Его прикончил героин, который сначала погулял по нашей школе приятным летним ветерком, потом прошелся по ней смерчем. Лембергу этому далеко до нашего Ухаря.
— Хотите посмотреть его мастерскую? — спрашивает Крисси.
Представить нас ему она не считает нужным.
Мы стоим перед огромной картиной — это портрет Лемберга нагишом, и на нем он раза в два больше, чем в жизни, с кистями в руке и гигантским тюбиком краски вместо пениса. Черные каракули в правом нижнем углу возвещают: «Перепашем кости мертвецов».
Лемберг сидит за столом посреди мастерской — скручивает косяк. Ему лет тридцать, если не тридцать пять.
— А это что такое? — спрашивает Деннис, указывая на член. — Не иначе как воображение разыгралось?
— А вот и нет, — вносит ясность Крисси. — У него и впрямь очень большой. А у тебя разве нет?
Лемберг пропускает их разговор мимо ушей, продолжает копаться в мешочке с травкой. Бубнит что-то себе под нос на манер Винни-Пуха:
Мы внимаем всему, что бы Крисси ни сказала: во-первых, из уважения к ее недавней утрате, во-вторых, из-за ее знакомства с Твигги. [81]А у меня есть и третья причина. Вот уже несколько месяцев она — главное лицо всех моих фантазий, в них она совсем голая и наяривает не за страх, а за совесть.
76
Лучшее из преступлений ( фр.).
77
Хампстед-Хит — лесопарк на северной возвышенной окраине Лондона, там устраиваются праздничные ярмарки с аттракционами.
78
Дейви Крокетт (1786–1836) — герой американского фронтира, т. е. западных границ, освоение которых продолжалось вплоть до 1890 года, меткий стрелок, лихой охотник. Погиб, защищая от мексиканцев крепость Аламо.
79
Северо-западный пригород Лондона.
80
«Ху» — известный ансамбль поп-музыки.
81
Твигги (Хворостинка) — прозвище Лесли Хорнсби, английской манекенщицы, культовой фигуры шестидесятых — начала семидесятых годов.