Пик Дьявола

— Нет, спасибо, — сказал Гриссел, беря чемодан и направляясь к двери. Вдруг он остановился и переспросил: — Вечером в пятницу?

— Что, сержант?

— Повторите, пожалуйста, еще раз про Эммаренцию и отделы деликатесов.

— Слушайте, сержант, вам не стоит так отчаиваться, вы ведь не урод, — хихикнула одна сестричка.

— В вас есть что-то от русского дворянина, — заметила другая. — Что-то славянское… Меня заводит!

— Нет, я не…

— Ну, может, волосы длинноваты, но это поправимо.

— Во всяком случае, это ведь у вас на пальце обручальное кольцо?

— Погодите, погодите! — Он поднял руки. — Женщины меня не интересуют…

— Сержант, мы были уверены, что вы гетеросексуал…

Он разозлился было, но взглянул в их веселые лица, увидел лукавые огоньки в глазах и невольно расхохотался. Дверь открылась; на пороге показалась его дочь Карла в школьной форме. Увидев хохочущего отца в обществе двух молоденьких сестричек, она смутилась было, но быстро оттаяла, подбежала к отцу и обняла его.

— Надеюсь, она — его дочь, — сказала одна медсестра.

— Не может быть, он голубой, как небо!

— Хочешь сказать, это его дружок переоделся девушкой?

Карла расхохоталась, положив голову ему на грудь, и наконец сказала:

— Привет, пап!

— Опоздаешь в школу.

— Я хотела убедиться, что ты в порядке.

— Я в порядке, доченька.

Сестрички уже выходили; он снова попросил их рассказать об Эммаренции.

— Зачем это вам, сержант?

— Я расследую то самое дело. Мы никак не можем понять, как преступник выбирает жертв.

— И поэтому сержант хочет проконсультироваться с нами?

— Да.

Они наперебой принялись описывать внешность преступника. Некий Джимми Фортёйн выбирает себе подружку в магазине «Пик энд Пэй» во второй половине дня в пятницу, потому что в это время там полно одиноких женщин.

— Причем им за тридцать или даже за сорок. У молодых еще есть запал — они по вечерам ходят в ночные клубы — в одиночку или в компании, вместе-то веселее.

— Они запасаются на вечер пятницы и выходные: берут всякие, знаете, вкусности, чтобы побаловать себя. Деликатесы.

— Самый сезон охоты начинается для Джимми между пятью и семью, когда в офисах заканчивается рабочий день. Склеить дамочку Джимми ничего не стоит; он их легко убалтывает — у него обаяние…

— Он охотится только в «Пик энд Пэй»?

— Ему там удобнее, но то же самое можно проделывать и в «Чеккерсе».

— Есть что-то в этом супермаркете…

— Какая-то безнадега…

— Отчаяние…

— Клуб одиноких покупательниц…

— Последняя остановка перед благотворительными базарами…

— Неспящие в «Семь одиннадцать».

— Вы поняли?

Гриссел, смеясь, сказал, что все понял, поблагодарил их и вышел.

Он подвез Карлу в школу на машине, которую оставил ему Яуберт.

— Папочка, мы скучаем по тебе, — сказала дочь, когда они остановились у ворот школы.

— А я по вас — еще сильнее.

— Мама говорит, ты снял квартиру.

— Всего лишь временное жилье, доченька. — Он взял ее за руку и крепко сжал. — Я уже третий день не пью, — сказал он.

— Папа, ты знаешь, что я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю.

— И Фриц тоже.

— Он так сказал?

— Ему ничего не нужно говорить. — Карла торопливо открыла портфель. — Смотри, вот что я тебе принесла. — Она протянула ему конверт. — Иногда можешь забирать нас из школы. Мы не скажем маме. — Она обхватила его за шею, обняла, открыла дверцу машины и оглянулась. — Пока, папа! — сказала она с серьезным лицом.

— Пока, доченька.

Гриссел смотрел, как она торопливо взбегает вверх по ступенькам. Его дочь с темными волосами и странными глазами, которые она унаследовала от него.

Он вскрыл конверт. В нем была фотография — семейный снимок, который они сделали два года назад на школьном благотворительном базаре. На лице Анны — вымученная, деланая улыбка. Он сам улыбается криво — он тогда был не совсем трезв. Но тем не менее они на снимке вместе — все четверо.

Гриссел перевернул фотографию. Сзади аккуратным, ровным почерком Карлы было выведено: «Папа, я тебя люблю». После слов она пририсовала крошечное сердечко.

— Весь декабрь я работала, несмотря на беременность. Я позвонила домой и предупредила, что не приеду на каникулы. Я не собиралась приезжать к ним в Апингтон или ехать с ними отдыхать в Хартенбос. Отец не обрадовался. Явился ко мне в Блумфонтейн, чтобы помолиться за меня. Я боялась, что он заметит мой живот, но он ничего не заметил; его голова была забита другими вещами. Я сказала ему, что поживу пока у Кэлли и Колина, потому что в конце года много всяких мероприятий — свадеб, рождественских вечеринок, а у них не так много студентов, которые могут помогать. Я хотела хорошо заработать, чтобы стать более независимой финансово.

Тогда я видела отца в последний раз. Перед уходом он поцеловал меня в щеку — тогда он был ближе всего к своей внучке.

Однажды утром Кэлли услышал, как меня рвет. Он принес мне завтрак на террасу, где я спала, и услышал. Подошел к двери ванной и дождался, пока я выйду. Потом он сказал:

— Да ты в положении, детка! — Когда я не ответила, он спросил: — Что ты собираешься делать?

Я объяснила, что хочу оставить ребенка. Тогда я впервые поняла это сама. Знаю, мое решение очень странное, учитывая Вильюна, отца и все остальное… До тех пор о ребенке знала только я. Мне как-то не верилось… Как будто я жила во сне. Иногда мне казалось: сейчас я проснусь, а ребенок выйдет самостоятельно. Мне не хотелось думать о родах, просто хотелось, чтобы все шло как идет.

Тогда Кэлли спросил, не хочу ли я отдать ребенка на усыновление, и я ответила: не знаю, но объяснила, что в конце месяца уеду в Кейптаун. Поэтому я попросила, чтобы они чаще ставили меня на работу. Он спросил, знаю ли я, что делаю, и я ответила: нет, я не знаю, что я делаю, потому что все это для меня внове.

Они оба проводили меня на вокзал и подарили подарки для ребенка: голубой комбинезончик, ботиночки, бутылочки с сосками, а мне вручили конверт с деньгами — сказали, рождественская премия. А еще они дали мне несколько адресов своих друзей геев в Кейптауне — на тот случай, если мне понадобится помощь.

Всю дорогу до Колесберга я проплакала. Именно тогда Соня в первый раз зашевелилась, как будто хотела сказать: «Хватит, возьми себя в руки, с нами все будет хорошо». Тогда я поняла, что никому ее не отдам.

Гриссел нашел то, что искал, в трех отчетах судмедэкспертов. Он вошел в кабинет Матта Яуберта и стал ждать, пока старший суперинтендент закончит говорить по телефону.

— Результаты вскрытия не исключают ассегая, — говорил в трубку Яуберт, — но им надо провести дополнительные исследования, на которые нужно время. Перезвоните через пару дней. Хорошо. Пожалуйста. Спасибо. До свидания. — Он положил трубку и посмотрел на Гриссела. — Рад, что ты вернулся, Бенни. Как себя чувствуешь?

— До ужаса трезвым. Что там такое насчет ассегая?

— Дело Энвера Дэвидса. Звонили из «Аргуса», задавали массу вопросов. Чувствую, нас ждут крупные неприятности.

Гриссел выложил на стол перед Яубертом отчеты судмедэкспертов и заявил:

— Тот подонок клеит их в «Вулворте». Вечером в пятницу. Раньше я не обращал внимания на одну важную подробность, потому что не знал, что ищу… В общем, судмедэксперты обследовали содержимое мусорных баков у домов всех трех жертв; в двух из них обнаружились пакеты из «Вулворта» и чеки, а в третьем — только чек, но все трое побывали там, в магазине на набережной в пятницу, в те пятницы, когда их убили, где-то между половиной пятого и семью вечера.

Яуберт перечитал отчеты.

— Бенни, этого мало.

— Знаю, Матт, но сегодня утром я еще побеседовал с двумя важными свидетельницами… Узнал много нового! Сдается мне, только старым женатикам, вроде нас с тобой, кажется, будто супермаркет — это такое место, где покупают продукты.